* * *

Мы с Лексом договорились встретиться перед домом Митчеллов на полчаса позже назначенного братьями времени. Я могу дойти туда пешком за двадцать минут, поэтому не прошу никого меня подвезти. Последний раз гляжу в зеркало, поправляю собранные в два хвоста волосы и сбегаю по лестнице в теплый майский вечер.

Я собиралась преодолеть путь под музыку, но после пяти минут ходьбы так и не достаю наушники из сумочки. Льющиеся из них мелодии мне заменяет птичий щебет, то и дело раздающийся в кустах возле домов. В одном из дворов все еще носятся с радостными воплями маленькие дети. Погода располагает к прогулке, в воздухе разливается приятная прохлада. Гаснущий закат окрашивает небо в невероятно роскошные цвета. Хочется впитать этот вечер вместе с бьющим в голову, словно алкоголь, весенним ароматом. Подобные моменты дарят ощущение, что может случиться что угодно.

Когда я подхожу по нужному адресу, из окон уже раздается ритмичная музыка, а с заднего двора доносятся оживленные голоса и смех. Останавливаюсь на тротуаре и цепляю на голову ободок с рожками, который купила вчера в магазине приколов.

Сестру моя скрытность по поводу наряда распалила не на шутку. Но нужда в этом маленьком секрете отпала, потому что я стою в желтом кардигане, накинутом поверх черно-белой полосатой футболки, черной юбке с оборками и желтых гольфах.

Да, я пчела. На мой взгляд, вполне весенний образ и не такой банальный, как бабочка.

Не люблю опозданий, но охотно прощаю Лексу, что он задерживается. Десять минут переминаюсь с ноги на ногу, прежде чем вижу его приближающуюся фигуру. Губы растягиваются в улыбке, и рука дергается, чтобы поприветствовать его, но тут же опускается, потому что я понимаю: что-то не так.

Прежде всего, парень одет совсем не так, как мы договорились. На нем бирюзовая футболка и васильковые брюки. А когда он обнимает за плечи подошедшую Сару Браун, облаченную в платье под цвет его одежды, до меня наконец доходит. Лекс не собирался идти со мной на вечеринку. Это была шутка.

К ним присоединяются два парня, обряженные мимами. Они давно заметили меня. Лекс дает миму-блондинчику пять, пока Сара кричит:

– Ты все-таки притащилась, булочка? Что-то не видно твоего парня, ты его случайно не съела? Не решила же ты в самом деле, что Лекс и правда может пригласить такую корову, как ты! Милый костюмчик, очень подходит к твоей толстой заднице! – И они все разражаются смехом, от которого мои внутренности превращаются в ледяной ком.

Мне бы развернуться и уйти, но я не могу сдвинуться с места, лишь ошарашенно таращу глаза, пока другие подходящие к дому ребята пялятся на меня. Шутники проходят мимо, все еще смеясь. До меня доносится тихое «Вот неудачница».

Отмираю, только когда они скрываются в доме. Сдергиваю с головы этот дурацкий ободок и швыряю на тротуар, бурча себе под нос:

– Вот и обзавелась друзьями, – и разворачиваюсь, чтобы уйти.

* * *

На обратном пути домой я бегу. Не только для того, чтобы быстрее там оказаться, но и чтобы не разрыдаться прямо на улице. И до родного порога я добираюсь, совершенно выдохшись. Еле передвигаю уставшие ноги, которые ступают по ступенькам с легкостью слона.

Неудивительно, что мама переполошилась и забегает в комнату, едва я падаю на кровать. Сдержать слезы уже не получается. Мне никогда это особо не удавалось: печальные песни, трогательные и грустные моменты в фильмах и книгах неизменно заставляют мои глаза увлажниться. Стоит ли говорить, какую реакцию вызывает малейшая несправедливость ко мне?

Плакать красиво я не умею и очень скоро начинаю хлюпать носом, утираясь рукавом кардигана. Мама ни о чем не спрашивает. Просто садится рядом со мной на кровать и ласково гладит по голове, аккуратно проводит пальцами по волосам. От этого я начинаю рыдать еще горестнее.

Не знаю, сколько времени мы так проводим. Когда я немного успокаиваюсь, на улице уже сгущаются сумерки. Слезы иссякли, царящую в доме тишину прерывает мое громкое шмыганье носом. Лишь тогда я подаю голос. Хриплый, совсем не похожий на мой.

– Парень, который пригласил меня, на самом деле не хотел со мной идти. Он сделал это, чтобы посмеяться надо мной. Повеселить своих друзей и подружку. Не понимаю: за что? Я ведь никому ничего не сделала…

– Ты хотела, чтобы он стал тебе другом?

– Думала, что было бы славно. Ты ведь знаешь, после переезда из Мемфиса мне так и не удалось ни с кем подружиться. А теперь так и вовсе на приятные знакомства рассчитывать не стоит. – Не сдержавшись, я снова всхлипываю.

– Этот парень популярен, да? – спрашивает она и после моего кивка продолжает: – Кто-то видел эту сцену, кроме его друзей?

Хмурюсь, пытаясь вспомнить.

– Не скажу наверняка. Кажется, к дому в этот момент подходило человек пять.

Мама вздыхает, а потом предлагает:

– Хочешь выпить со мной чаю? Я приготовлю, а ты пока умойся, хорошо?

Когда я захожу на кухню, чай заваривается, а моя чайная фея достает из своих запасов шоколад. Она искренне верит в силу шоколада против грусти. Я сажусь за стол и смотрю вокруг свежим взглядом, словно впервые.

Кухня с самого начала стала сердцем дома, ведь именно здесь мы чаще всего собираемся вместе. Кухонный гарнитур теплого коричного цвета напоминает о залитых золотыми закатными лучами стволах деревьев. Это ощущение леса усиливают фисташковые обои. Большой овальный стол тоже коричневый, но этого не заметно под голубой скатертью.

Знакомая уютная обстановка благотворно на меня воздействует. Теперь я лучше понимаю, почему мама выбирала это оформление тщательнее, чем в своей спальне или гостиной. Здесь хочется проводить время.

– Я хочу сказать тебе кое-что. Если тебе это нужно, конечно, – говорит мама, разливая чай по чашкам.

В мою кладет два кубика сахара, размешивает и протягивает мне. Вдыхаю аромат мяты и делаю глоток, с удовольствием прикрыв припухшие веки.

Разумеется, мне нужно услышать, что она скажет. Наверняка сможет дать совет, а то я ума не приложу, как себя послезавтра вести. Может, и вовсе пока в школу не ходить?

Когда я произношу это вслух, мама качает головой:

– Нет, дорогая, это не выход. Наверняка сплетни о том, как популярный парень зло подшутил над тихой девушкой, разнеслись между всеми на этой вечеринке. Твое отсутствие только усилит их предвкушение.

– Предвкушение?

– Да, им будет любопытно, как ты станешь вести себя после такого, и они не преминут отвесить несколько словесных тычков. Подростки могут быть очень жестокими, а нападать толпой кажется не таким зазорным, как в одиночку. Так вот, они не должны получить то, чего жаждут. Ты не позволишь им измываться над собой.

– Но как?

Она пожимает плечами:

– Не станешь играть по их правилам и показывать то, что они хотят увидеть. В школу ты придешь не униженной, не расстроенной, а непредсказуемой. Какое-то время будет сложно, зато все очень скоро забудут об этой глупой шутке.

– Боюсь, я не знаю, как быть непредсказуемой, когда больше всего мне хочется спрятаться и жалеть себя.

– Неинтересно смеяться над тем, кто смеется вместе с тобой. И уж тем более – если этот некто смеется громче, – глубокомысленно изрекает мама.

И тут до меня доходит.

Глава 5
Лилу

В понедельник я встаю на полчаса раньше, чем обычно. Умываюсь и причесываюсь. Уговариваю себя съесть хоть что-нибудь на завтрак, пусть от нервов и кусок в горло не лезет.

Кэти тоже проснулась раньше, чем у нее это заведено. Ради меня. Мы решили, что в первый день учебной недели мне нужно выглядеть как нельзя лучше, и сестра в этом поможет. Она явно больше смыслит в искусстве макияжа. Кэти уверяла, что сделает из меня свежую розу. Даром что выгляжу я после всех пролитых за выходные слез как помесь крота с лягушкой.

В субботу вечером после разговора с мамой я отправилась в свою комнату и уже почти уснула под комбинированным действием бега, рыданий и мятного чая. Но влетевшая в спальню сестра вырвала меня из объятий Морфея.

Оказалось, что до нее добралась новость о моих злоключениях. И сестра тут же ринулась домой, чтобы принести утешение. Оно не заключалось в словах, потому что за все время до сна Кэти сказала лишь: «Эх, а я только похвалилась перед одноклассницами, что скоро смогу назвать Лекса Батлера братом», – и мы глупо захихикали.

Нет, она легла рядышком со мной, укрыла нас обеих одеялом и крепко обняла. Мы так делали в детстве, когда одна из нас (или обе) была напугана или расстроена. Но, видимо, мы не отвыкли так успокаиваться, потому что заснули вместе.

Подхожу к шкафу в надежде откопать среди своей практичной одежды наиболее нарядную. Выбираю темно-зеленый хлопковый комбинезон на широких лямках, с вышитыми цветами и листьями, надену его с футболкой, чтобы доехать до школы. А там поменяю ее на небесно-голубую блузку с длинными рукавами, которую заранее аккуратно сложила в рюкзак.

Если честно, меня не очень радуют эти приготовления, потому что день ожидается не из легких и веселых. И все же я не могу сдержать восторженной улыбки, когда Кэти заканчивает колдовать над моими волосами и лицом и разрешает поглядеть в зеркало.

На меня огромными глазами удивленно взирает девушка с мягкими локонами вокруг лица и нежным румянцем на щеках. Русые волосы замысловатыми косами лежат на голове. Все-таки сестричка сдержала обещание, поэтому я не жалею похвалы ее мастерству. Она хихикает и отвечает:

– Я лишь подчеркнула твою естественную красоту. Ты милая, но стойкая, Лилу. Помни, почему папа так тебя назвал, – и целует меня в щеку.

На какое-то время мне передается ее настрой. Привычные, тысячи раз повторенные движения при езде на велосипеде тоже помогают мне успокоиться. Но все это рассеивается, когда я подхожу к школе и слышу, как за спиной и по сторонам от меня раздается жужжание. Нет никаких сомнений по поводу того, кому это предназначено. Чувствую, как холодеет спина вдоль позвоночника. Глубоко вдохнув и медленно выдохнув, стараюсь уверенно переставлять ноги, несмотря на ощущение, будто я разучилась ходить.

Настойчивое жужжание сопровождает меня до двери туалета. Запершись в кабинке, пытаюсь перевести дух. Мне не хочется выходить наружу, но не могу же я весь день провести в туалете, верно?

Вздыхаю и принимаюсь аккуратно стягивать футболку так, чтобы не растрепать прическу. Натягиваю блузку и застегиваю пуговицы, поправляю комбинезон и, глубоко вдохнув, выхожу из кабинки.

Мельком гляжу в зеркало и иду в коридор, чтобы добраться до своего шкафчика. Мне нужно убрать туда футболку. Только подойдя к жестяным громадам, замечаю, что на мою дверцу заботливо приклеен сюрприз.

Аккуратно отцепляю от дверцы плакат – а именно его кто-то мне презентовал – и нарочито внимательно его рассматриваю. На нем нарисован толстый шмель, а ниже подпись: «Одинокая жирная пчела». Чтобы разглядеть, хватит и пары секунд. Но я медлю, чтобы набрать в легкие больше воздуха. Все это время вокруг меня не умолкает назойливое «ж-ж-ж». Потом я оборачиваюсь, вскидываю руку вверх и кричу:

– Чей рисунок?

Все ученики притихли и остановились, даже те, кто куда-то спешил. Разумеется, мне никто не ответит. Поэтому, пытаясь унять дрожь в коленях, я так же громко продолжаю:

– Видна рука художника, а поблагодарить некого. Если ты меня слышишь, спасибо тебе! Я повешу пчелку в шкафчик. Жу-жу!

Этим я и занимаюсь, пока народ отмирает и шепчется. До меня доносятся фразы по типу «толстушка сбрендила», «вот чокнутая!» и даже что-то про мед. Захлопываю дверцу, руки крепче стискиваю в кулаки и, задрав подбородок, направляюсь в класс.

* * *

Если во мне и теплилась надежда, что на время уроков меня оставят в покое, то на первом же занятии стало ясно, что учебный день с самой первой до последней минуты мне пощады не сулит.