Он поцеловал ее, забыв о жевательной резинке во рту, почувствовал, как она отвечает ему. Удивительно, как руки и язык сохранили память о ее теле. Ощущения были в точности те же, что и тогда. Тот же запах, то же дыхание, касавшееся его лица, когда они занимались любовью. Ее звуки, ее мощь. Ее суть осталась неизменной. Исчезли силиконовые груди, но это он воспринял с облегчением. Они его всегда смущали. Словно бы между ними двумя закрадывался кто-то посторонний.

Болью отзывалиcь пустые годы. Раны зажили, но шрамы на душе остались.

В постели она никогда не притворялась – так она говорила, и он ей верил. Но его немного смущало осознание того, кто она. Ее происхождение, ее воинское звание придавали ей новые грани, которые он не мог игнорировать.

Строго говоря, он совершенно не знает, кто она, на что способна. А ему хотелось лишь одного – чтобы все стало, как раньше.

Викинг ненавидел похороны. Не знал, что делать со своим горем. При виде гроба перед алтарем у него сдавило грудь, возникло чувство, что он падает, летит в пропасть, пытаясь за что-то зацепиться в безвоздушном пространстве, издавая беззвучный крик.

До сих пор ему никогда не приходилось самому кого-либо хоронить. Похоронами папы и других родственников занималась мама, а Хелену не нашли, так что похорон не было. Но на этот раз ему этого не избежать. Ему, и никому другому, придется позаботиться о том, чтобы проводить маму Карин в последний путь. Маркус настоял, что будет помогать ему в подготовке, от чего вышло еще хуже.

Похоронное бюро, в которое они обратились, рекламировало себя как маленькое бюро с большим сердцем, чуткое и гибкое. Викинг и Маркус встретились на улице перед их офисом.

– Бабушка точно знала, чего хочет, – сказал Маркус, неуклюже обняв его в знак приветствия. – Тебе надо только отдать им бумаги из ее заветной шкатулки.

Несколькими годами ранее, перед операцией по установке кардиостимулятора, Карин навела порядок в своем имуществе, отсортировав ненужные вещи. Все важные бумаги она собрала в коробку, которая стояла на верхней полке шкафа в бывшей комнате Викинга в родительском доме. Там лежал и подробный план самой церемонии.

Викинг сделал глубокий вдох. Боже милостивый, только передать бумаги. Хватит психовать.

Церемониймейстер, приятная и безупречно одетая женщина лет сорока, высказала свое восхищение, получив инструкции Карин, – образцовый случай, когда все прописано. Церковь, цветы, псалмы, надгробие, поминки – все вопросы они быстро решили, определили дату похорон, осталось только решить, как хоронить.

– Она хотела, чтобы ее кремировали, – сказал Викинг женщине-церемониймейстеру, – так что нам надо выбрать урну.

Маркус уставился на него с удивлением.

– Кремировали? Но почему?

Викинг посмотрел в окно. Снаружи собирался дождь.

– Она так хотела. Я не знаю, почему. И просила не предавать ее земле.

– Ты о чем? – еще больше удивился Маркус. – Ясное дело, ее надо предать земле. Она будет лежать рядом с дедушкой, на камне уже сделана надпись.

У Викинга голова пошла кругом, ему пришлось присесть рядом с выбранным дубовым гробом.

– Я не знаю, почему она так хотела, – ответил он. – Она ничего об этом не рассказывала.

Тут очень кстати пришлась чуткость, обозначенная в рекламе бюро.

– Нет нужды решать это прямо сейчас, – сказала приятная женщина. – Спешки нет. Давайте позаботимся о том, чтобы достойно проводить Карин в последний путь.

Викинг закрыл лицо руками.

Он сказал чистую правду – он действительно не знал, с чем было связано решение мамы, почему она не желала покоиться рядом с мужем, что бы там ни было написано на надгробье.

Карин
23 декабря 1961 года

Тело у нее такое стройное, такое белое.

Она стояла, обнаженная, перед узеньким зеркальцем в своей каморке за кухней. Подглядывать за ней никто не мог, потому что в каморке не было окон. Карин была наедине со своей тайной.

Она подняла наверх волосы и закрепила их сзади заколкой. Сняла с подушки наволочку, задрапировала на голове.

Засмеялась, глядя на свое отражение в зеркале. Голая невеста.

Сняла с постели простыню, завернулась в нее. Вышивка с ее инициалами оказалась прямо на груди. Карин охнула. Она почти красива. Идет к алтарю. Летняя свадьба. Солнечный свет и запахи. Букет ландышей в руке – такие хрупкие, такие прекрасные и такие ядовитые цветы.

Она закружилась перед зеркалом, запуталась ногой в простыне и чуть не рухнула на пол. Ничего страшного. Упасть она точно не упадет. У нее как будто крылья за спиной раскрылись.

За время Рождества она должна поговорить с тетушкой Агнес, все ей рассказать. Больше незачем пресмыкаться.

Хватит с нее березовых розог и грубых окриков. Ее время у Стормбергов подошло к концу.

1948 ГОД

Ей не было еще и двух лет, когда она попала в деревню Лонгвикен. Приняли ее прохладно.

Мать с трудом выжила после рождения Карин. Когда же последовали еще одни роды и младший брат Карин родился мертвым, мама умерла. Она истекла кровью в амбулатории в Калтисе, несмотря на переливание крови – или же из-за него. Кто там тогда проверял совместимость по группе крови. Вскоре после этого погиб от несчастного случая на лесосплаве ее отец. Тогда-то она и попала к Стормбергам, родственникам со стороны матери.

Ее называли «маленькой кузиной», не скрывая, что она им обуза. В доме было тесно. Тетя Агнес и дядя Хильдинг спали в каморке за кухней, мальчики – валетом на раздвижной кровати. Ей пришлось спать на чердаке, где стены были утеплены мхом, а мансардное окно выходило на реку.

Эрлинг был самым маленьким из братьев Стормбергов и по возрасту, и по росту. Пушок на щеках, а глаза добрые-добрые. Иногда он обучал Карин важным умениям – например, как забрасывать удочку при подледном лове или как правильно есть пальт, сделав в нем углубление, чтобы масло не вытекало.

Среднего брата звали Турд, был он молчаливый, с заячьей губой. Даже какой-то грустный. Казалось, слова с трудом выбирались из-под его грубо зашитой губы. А вот Хильма, его невеста, была его полной противоположностью. Мягкая и отзывчивая, она громко и часто смеялась. Карин обожала Хильму.

А еще был Густав, старший брат. Он уже покинул родительское гнездо. Им тетя Агнес очень гордилась. Высокий, широкоплечий, с ясным взглядом и сильными руками. Фигура у него была слегка грубоватая, но упругая и жилистая. От него всегда исходило холодное спокойствие. Карин старалась держаться от него подальше.

Тетушка Агнес почти всегда была дома.

Дядя Хильдинг почти всегда отсутствовал.

«Раньше все было по-иному, – рассказывала тетушка Агнес. – Все помогали друг другу. Мужчины умели доить, девушки – косить косой. Траву на корм скотине собирали на болотах, все умели ловить рыбу и ставить капкан на мелких зверюшек – и мужчины, и женщины, и дети. Все приносили пользу. А потом начали работать за зарплату, но только мужчины. Их умения ценились, а женские – нет. Да и земля стала принадлежать государству, а не людям».

Часто она говорила такое, чего Карин не понимала.

Например, что Лонгстрёмы, живущие по другую сторону залива, в сговоре с дьяволом. Карин не знала, что это значит, но понимала, что это очень плохо.

В другой раз Лонгстрёмов именовали чернорабочими, это было еще более непонятно, чем про дьявола, но, ясное дело, тоже плохо. К тому же родоначальница семейства, Аделина Лонгстрём, пришла с финской стороны. В этом тоже чудилось что-то подозрительное.

Тетушка Агнес часто рассказывала историю Стормбергов. Они из древнего известного рода, существовавшего в Норрботтене тысячу лет, задолго до шведской короны и на целую вечность раньше Лонгстрёмов. В те времена они именовались Стормрики, могучие и заменитые. Среди предков был пастор, приближенный к самому Густаву Васе, и архиепископ, формально отменивший в Швеции католицизм. Карин слушала с широко раскрытыми глазами. Наверное, католицизм – это тоже очень плохо. А Густав Васа – это могущественный король, который хорошо умел ездить на лыжах. Он изображен на упаковке хрустящих хлебцев в сельском магазине в Калтисе. У нее в роду полно достойных мужчин, благородных и честных. Может быть, она и сама в родстве с хлебным королем? Никто ей этого не говорил, но Карин думала, что наверняка все так и есть. Она почти принцесса!

Свои истории тетушка Агнес рассказывала, пока они вместе стирали, выкапывали картошку, взбивали свиную кровь для колбасы или собирали морошку. Рассказы о том, что пришлось пережить Стормбергам, несмотря на их благородное происхождение. Как они боролись, трудились и выносили все тяготы.

Первые годы у залива Лонгвикен дались им тяжело. Один из младших сыновей, Абель, утонул, провалившись по весне под лед, второй умер с голоду.

А вот Лонгстрёмы – они из других мест. Приехали в Норрботтен с юга – считай, иностранцы – наниматься на работу на рудники у реки Турнеэльвен.

Кузнецы, что с них взять. Все знают, что это за народ. Потные, грязные, крикливые и настоящие забияки. С такими лучше дела не иметь.

Так решили Стормберги, и так говорила тетя Агнес.

Тетушка не рассказывала о том, что Лонгстрёмы оказались трезвыми и работящими, да к тому же при деньгах. Когда они на раннем этапе, еще в детские годы обреченной деревни, предложили встретиться, чтобы договориться и объединиться, Стормберги не смогли отказаться. И поплыли на своих лодках под проливным дождем на другую сторону залива – послушать, что там скажут работяги.

Приняли их хорошо, показали двор и конюшню.

Дом, который построили Лонгстрёмы, оказался куда просторнее, чем у Стормбергов. Амбаров и сараев больше, и все крепкие. Гостям предложили присесть в только что построенной пекарне, показали серебряную медаль и диплом Горной коллегии.

Все это было воспринято весьма недоброжелательно.

Высокомерие – смертный грех, подумали Стормберги, не заметив бревна в собственном глазу.

Однако нужда заставит – чего только не сделаешь. Две семьи сговорились работать рука об руку, поделив между собой сенокосные луга вокруг болота Кальмюрен и немногочисленные пастбища в горах. Кроме того, двое детей понравились друг другу – маленький Викинг Стормберг, первый ребенок, родившийся в деревне, и Сара Лонгстрём, чуть постарше его.

Однако вскоре после встречи отношения между двумя семьями ухудшились.

Стормберги заявили, что с ними обошлись несправедливо. Лонгстрёмы не понимали их аргументов. С обеих сторон стали запирать лодки, чтобы Викинг и Сара не могли доплыть друг к другу в гости.

Тогда дети построили себе хижину на горе у водопада Тэльфаллет.

Как утверждала тетушка Агнес, любая попытка примирить две семьи заканчивалась трагедией. По крайней мере, последняя. Лонгстрёмы – сам дьявол. Карин должна пообещать никогда не иметь с ними дела.

По другую сторону залива она видела высокий жилой дом, возвышавшийся над вершинами берез. Слышала, как мычат в хлеву коровы и блеют козы. И еще видела светловолосого мальчика, игравшего на берегу с большим серым псом. Он кидал собаке палку, боролся и возился с ней, хохоча, у кромки воды, пока оба не извалялись в песке и стали похожими на троллей.

Она знала, что мальчика зовут Карл.

– Лентяйка, – сказала тетушка Агнес. – Иди мой посуду.

Образ дьявола рассыпался в тот день, когда Карл провалился под лед. Было это в апреле 1954-го. Карин училась во втором классе.

С утра ледяной покров на реке был прозрачным и толстым, но после обеда от теплого течения лед стал местами тонким и водянистым. Карин шла на лыжах метрах в пятидесяти позади Карла, идущего по льду пешком, – и видела, как его поглотила вода. Только что шел впереди нее – и вот уже не осталось и следа.

Пустой лед. Журчание воды. Припекающее солнце.

Не думая о дьяволах и прочей нечисти, она рывком кинулась к полынье и через несколько секунд увидела его голову, торчащую из воды. Он что-то крикнул ей, она услышала только ужас в его голосе.