Ей удалось подойти довольно близко, но тут и под ней начал потрескивать лед. Тогда она скинула лыжи, растянулась на льду, толкая впереди себя лыжи и палки к полынье. Мальчик пошарил рукой вдоль края полыньи, ухватился за кончик лыжи и дернул на себя. Лыжа чуть не упала в полынью. Карин потянуло вниз, хотя она лежала на лыже всем своим весом.

– Давай еще раз! – крикнула она. – Держись, попробуй выбраться на лед.

Мальчик завыл от холода и страха, кажется, не понимая, что она говорит.

Тогда Карин схватила одну палку, подползла к краю полыньи, посмотрела мальчику в глаза и сказала:

– Держи мою руку.

Глаза у него были огромные, как блюдца. Он схватил ее протянутую руку. Свободной рукой Карин воткнула палку в лед, положила его руку сверху.

– Подтягивайся, – велела она.

Палка вошла неглубоко, но, по крайней мере, не давала ему соскальзывать обратно. Мальчику удалось положить на лед локти, потом подтянуться на них, перевалиться через край и откатиться от полыньи. Лежа на льду, он пыхтел и задыхался, дрожа как осиновый лист. Она замотала его в свой шарф, надела на него свою шапку и варежки.

– Вставай на мои лыжи, – сказала она, помогая ему подняться. С его одежды ручьем текла ледяная вода.

Карин встала позади него, обхватив его за талию обеими руками.

– А теперь пошли. Левой-правой. Левой-правой.

Он не решался сойти с ее лыж, хотя под ними уже был прочный лед.

Левой-правой, левой-правой.

Она позаботилась о том, чтобы он добрался до своей стороны залива. С этого дня она знала, что Лонгстрёмы вовсе не дьяволы, потому что дьявол не плачет, и не тонет, и не возвращает потом взятую на время чужую одежду.

В то лето, когда Карин исполнилось десять лет, шведские военные провели за горой Стормбергет симуляцию ядерного взрыва, взорвав заряд нитролита с 36 тоннами бонила. Взрыв произвели возле деревни Науста. Карин стояла на берегу реки, наблюдая, как над горным хребтом поднимается гриб.

Это было хорошо организованное испытание. Вокруг на разных расстояниях от взрыва поставили самолеты и танки с целью проверить действие взрывной волны. Внутри сидели кролики. У половины животных разорвало легкие. На следующее лето испытания повторили, хотя заряд на этот раз был больше – 50 тонн бонила. В тот раз Карин была больна корью и не видела облака, но тетушка Агнес сказала, что на этот раз оно скорее даже поменьше.

Сказано это было не для утешения, скорее с разочарованием.

Карин запомнила эту реакцию, слова тетушки успокоили ее.

Приятно было осознавать, что тетушка Агнес словно высечена из камня.

Она из тех, кто непоколебим перед лицом неприятной правды и страшных тайн.

Стентрэск, лето 2021 года

Похороны Карин были назначены на 2 июля. День выдался ясный и холодный, с Баренцева моря дули ледяные ветры. Пастор Херманссон, который на самом деле уже ушел на пенсию, провел обряд в церкви Стентрэска. Он сам явно тяжело воспринял смерть Карин. Она пела в церковном хоре, он знал ее сорок лет.

Церемония прошла просто. Они спели несколько подобающих случаю псалмов. Викинг закрыл глаза, сжимая руку Алисы. Почувствовал, как слезы стекают по лицу и по шее за воротник.

Свободы мы хотим, чтоб сохранить себя,

Свободы той, что движет созиданье,

Что есть не пустота, но почва для мечты,

Земля, где все цветы пускают корни…

Пока под высоким потолком звучали звуки псалма, он погрузился в воспоминания. Белое платье в синий горошек – его самое первое воспоминание о ней, это было в его день рождения, ему исполнилось два – сколько же лет было ей?

Но всё же стены высятся меж нами,

Решётки прутья разделяют нас,

Тюрьма наша построена из страха.
Оковами нам служит наше Я.

Какая тюрьма была у Карин?

В шестнадцать лет она вышла замуж за Густава, своего кузена, который был на двадцать один год старше. Сам Викинг уже родился, его крестили одновременно с венчанием.

Суди нас, Господи, пошли свою нам милость,
В твоём прощении свободу мы найдём ^[2].

Какая свобода у нее была?

Какая-то наверняка была. Она окончила университет, начала работать в социальной службе в муниципалитете Стентрэска и со временем стала заместителем начальника отдела социальной защиты. Сыновей она любила безгранично, никогда не проявляла ни малейшей горечи. Это уже само по себе что-то говорит о ее жизни…

Алиса толкнула его в бок, кивнула на микрофон, стоящий перед гробом.

Ожидалось, что он что-то скажет.

Она протянула ему платок, он вытер слезы, откашлялся и подошел к штативу с микрофоном. Оглядел собравшихся. Их было немного. На приглашение похоронного бюро откликнулось человек тридцать. Ограничения, связанные с ковидом, уже частично сократились, но многие пожилые люди по-прежнему осторожничали. В задних рядах он заметил несколько коллег мамы по работе, увидел, как неудержимо рыдает Элин на плече у Шамари. Роланд Ларссон, который в течение нескольких месяцев после развода снимал у Карин комнату, сидел и смотрел на свои руки.

Боже правый, как же он справится с этой задачей?

Викинг сделал глубокий вдох.

– Я имел счастье видеть рядом свою маму Карин в течение шестидесяти лет, – сказал он и заплакал.

Да что ж такое, возьми себя в руки, мужик!

Он откашлялся, высморкался в Алисин платок. На самом деле он набросал несколько строк на бумажке, но теперь не знал, в каком кармане искать.

– У нее самой никогда не было мамы, – проговорил он. – Ее мама умерла, когда Карин не исполнилось еще и двух лет. Ее воспитала Агнес, и со мной она тоже сидела, когда я был маленьким. Что бы ни говорили о моей бабушке, но характер у нее был далеко не ангельский…

Сив Юханссон, сидевшая позади Алисы, усмехнулась и закивала, ее дочь Сусанна шумно высморкалась.

Ему вспомнилось, как они с Агнес гуляли в весеннем лесу – громкое и грустное пение птицы. «Слышишь, мальчуган, это пеночка. Своей песней она прославляет Бога».

Он попытался расслабиться, выпрямил плечи, запустил руку в карман пиджака. А вот и бумажка. Расправив ее, он откашлялся и прочел:

– Мама была ребенком послевоенного времени. Она всегда говорила, что родилась в новое время, исполненное надежд на будущее. И она многого достигла в жизни, из отрезанного от мира Лонгвикена добралась до университета в Умео, но не было для нее ничего важнее нас, сыновей – меня и Свена. Его сегодня здесь нет, как вы, вероятно заметили. Мы с ним попрощались с мамой вчера.

Юсефин громко заплакала.

– А теперь она у Бога, – сказал Викинг. – Она была совершенно уверена, что попадет на небо, стало быть, так оно и есть.

Он засунул бумажку обратно в карман, закрыл глаза и сложил руки.

– Мама, – сказал он, – если ты меня слышишь – спасибо за все. За твою любовь, твою заботу, твою мудрость. Ты живешь дальше – в своих детях и внуках, в тех людях, которым ты помогла. Ты сделала этот мир лучше для всех нас.

Он посмотрел на ее гроб из светлого дуба, который сгорит вместе с ней. Ушла та, кого он знал всю жизнь, самый близкий человек.

И в этот момент, стоя в церкви, он осознал одну важную вещь.

Он знал маму всю свою жизнь, но не ее.

Знал, кем она стала, но не знал, какой она была, с чего все начиналось.

Лонгвикен, 50-е годы

Сообщение о том, что деревня будет затоплена, принес посланник.

Один из чиновников губернатора долго добирался к ним на машине, а потом на лодке из администрации лена в Лулео, чтобы лично, вместе с представителем государственной компании «Ваттенфаль», проинформировать местного констебля Стормберга и всех жителей деревни о принятом решении.

– Королевский указ об экспроприации земли и жилья ради общего блага, – сказал чиновник.

Жители деревни собрались в большом доме на дворе у Лонгстрёмов, это было самое просторное помещение в деревне. Там были Нильс и его сын Карл, Хильдинг и Агнес, братья Густав, Турд и Эрлинг, и маленькая Карин. Все это было так удивительно – Стормберги и Лонгстрёмы исключительно редко встречались под одной крышей. Такое случалось только в церкви в Калтисе – сéмьи, как уже было сказано выше, не ладили между собой. Карин озиралась с широко раскрытыми глазами – никогда раньше не бывала в этом доме. Ей подумалось, что тут как в гостиной в усадьбе Хёйе в книгах о Кулле-Гулле.

Высокий потолок, росписи на стенах – все гораздо богаче, чем у Стормбергов. И та самая лестница, длинная и крутая, с которой упала Сара. Карин покосилась в сторону Карла – на его угловатое лицо упали лучи солнца. Он поймал ее взгляд, на мгновение улыбнулся ей. Она опустила глаза, тоже чуть заметно улыбнулась.

– Ради всего святого, что все это значит? – спросила Агнес, которая была не робкого десятка. – Королевский указ об экспроприации?

– Таков закон, – ответил чиновник. – Ради общего блага.

– Вы хотите отобрать у человека его жизнь и историю, – сказал Нильс, которого называли Большой Нильс. – Труд и пот его предков. Это немыслимо.

– Будет компенсация, – сказал мужик из компании «Ваттенфаль».

– Какого размера?

Последовал ответ, что это будет решаться путем переговоров.

Хильдинг не проронил ни слова.

Должность судебного пристава при суде Стентрэска была для него побочным занятием, позволявшим одновременно заботиться о своем хозяйстве с Агнес и сыновьях. Говорил он мало, но считался человеком, не знающим жалости. Его боялись: сурово и с неподвижным лицом он конфисковывал землю, задерживал бродяг, взыскивал налоги.

В конечном итоге именно он провел экспроприацию домов к северу от Мессауре, вел переговоры со всеми затронутыми сторонами, но к требованиям, выдвинутым Большим Нильсом, он отношения не имел. Потребовалось утверждение сверху. Нильсу удалось добиться почти всего, кроме требования предоставить ему права на участок у водопада Тэльфаллет.

Со временем Хильдинг стал шефом местной полиции, все его просто ненавидели.

Взрослым в Лонгвикене было не до детей. От младших ожидалось, что они как-нибудь справятся сами – почти с пеленок, как в свое время их родители.

Как они добираются до школы по другую сторону реки, было их делом.

Поначалу они ездили каждый сам по себе: весной и осенью каждый в своей лодке, зимой каждый по своей лыжне. После того дня, когда Карл провалился под лед, все изменилось.

На следующее утро он стоял и ждал ее на берегу.

– Спасибо, – сказал он, протягивая ей ее вещи.

Все это она связала сама, прекрасно умела шить и вязать. Она взяла их. Стояла, глядя себе под ноги.

– Откуда ты знала, что надо делать? – спросил он. – Тогда, на льду?

– Эрлинг мне показал, – ответила она. – Чтобы я не утонула, как маленький Абель.

С того дня они всегда переправлялись через реку вместе. Никто из взрослых не обратил внимания, как единственные дети в деревне потянулись друг к другу. У них было много общего. Не только школа и родная деревня. Мама Карла была родом из Эльвбю, она умерла, когда он был маленьким, как и мама Карин. Его воспитала бабушка со стороны отца – как тетушка Агнес вырастила Карин. Воспитание означало – научиться работать, стать добрым христианином и в целом следовать заповедям божьим. Если Карин что-то делала не так или же если тетя Агнес была в особо плохом настроении, то Карин посылали срезать пучок березовых розог. Затем тетя Агнес клала ее себе на колени голой попой вверх. От розог было не особо больно, хуже всего было то, что с нее стаскивали нижнее белье в присутствии братьев. Эрлинг всегда отводил глаза, а Турд таращился.

– Тебя папа бьет? – спросил как-то Карл, когда сам пришел с синяком на виске.

– У меня нет папы, – ответила Карин.