– Вам и так предстоит забыть слишком много. – Голос Джесс дрожал от слабости. Волосы космами свисали ей на лоб, а то, что осталось от некогда прекрасного лица, отражало терпение на грани отчаяния и изнеможения. Снейк видела это, и Алекс тоже, но Мередит продолжала стоять, сгорбившись и тупо глядя в пол.

Алекс встал на колени и прижал руку Джесс к своим губам. Он поцеловал ее почти что благоговейно – в пальцы, в щеку, в губы. Она положила ладонь ему на плечо и привлекла к себе. Он медленно, молча поднялся, взглянул на Снейк и покинул палатку.

– Мерри, попрощайся со мной, прежде чем ты уйдешь.

Покорившись, Мередит встала на колени подле Джесс и откинула волосы с изуродованного синяками лба, приподняла Джесс и привлекла к себе. Джесс обняла ее в ответ. Никто не произнес ни слова утешения.

Мередит вышла из палатки, и повисло молчание – такое долгое, что Снейк стало не по себе. Когда шаги затихли настолько, что стали напоминать шуршание песка по коже, Джесс издала какой-то странный звук – не то сдавленный крик, не то стон.

– Целительница?

– Я здесь. – Снейк подложила ладонь под распростертую руку Джесс.

– Как ты думаешь, у нас получилось бы?

– Я не знаю, – сказала Снейк, припоминая, что одной из ее Учительниц люди Города даже не открыли ворота и отказались говорить с ней. – Но мне так хочется верить, что да.

Губы Джесс начали приобретать пунцовый оттенок. Нижняя губа лопнула. Снейк промокнула кровь, но жидкость была водянистая и все текла и текла безостановочной струйкой.

– Но ты все равно иди, – прошептала Джесс.

– Что?

– Иди в Город. Ты по-прежнему можешь предъявить им свои права.

– Джесс, нет…

– Да. Они живут под каменным небом, дрожа от страха перед всем, что за стенами Города. Они могут помочь тебе, а ты можешь помочь им. Они же все выживут из ума через несколько поколений. Скажи им, что я жила и была счастлива. Скажи им, что я бы, возможно, не умерла, если бы они говорили мне правду. Они утверждали, что все снаружи несет смерть, – вот я и решила, что они лгали во всем. Что все на Земле безопасно.

– Я передам им твое послание.

– И не забудь про свою нужду. Это понадобится другим людям… – Дыхание у нее прервалось, и Снейк молча ждала, когда Джесс сможет продолжить. Пот ручейками стекал по ее спине. Чуя нервозность хозяйки, Дымка плотнее сомкнула кольца на руке Снейк.

– Целительница…

Снейк похлопала Джесс по руке.

– Мерри унесла с собой мою боль. Покончи с этим, пока она не вернулась.

– Хорошо, Джесс. – Снейк сняла Дымку с руки. – Я постараюсь сделать это как можно быстрее.

Прекрасное изуродованное лицо повернулось к ней:

– Благодарю тебя.

Снейк была почти счастлива тому, что Джесс не может видеть происходящего. Дымка вонзит свои зубы в сонную артерию, прямо под челюстью, и яд, мгновенно проникнув в мозг Джесс, убьет ее без мучений. Снейк спланировала это очень тщательно, бесстрастно, сама дивясь тому, как она может столь невозмутимо думать о подобных вещах.

Снейк заговорила – успокаивающе, монотонно, словно гипнотизируя.

– Ты расслабилась, твоя голова откинута назад, глаза закрыты, ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь… – Она держала Дымку над грудью Джесс, выжидая момент, когда уйдет последнее напряжение и прекратится легкая дрожь. Слезы текли по ее лицу, но зрение было лихорадочно-четким. Она видела, как бьется жилка на горле у Джесс. Язычок Дымки высунулся, дернулся раз, другой. Капюшон раздулся. Она ударит точно в тот миг, когда Снейк отпустит ее. – Ты спишь глубоко, и тебе снятся счастливые сны… – Голова Джесс покатилась по подушке, открыв горло. Дымка скользнула в руках Снейк. Снейк почувствовала, как пальцы ее разжались, в то время как мозг сверлила неотступная мысль: «А правильно ли я поступаю?»

Но вдруг тело Джесс содрогнулось в конвульсиях, спина выгнулась дугой, пальцы вытянулись и скрючились, словно когти. От испуга Дымка бросилась на нее и вонзила зубы. Конвульсии повторились, пальцы сжались в кулаки – но тут же расслабились. Две капельки крови пульсировали на месте укуса кобры. Тело Джесс еще продолжало содрогаться, но сама она была уже мертва.

Ничего не осталось – лишь запах смерти и лишенный души труп… и змея, холодная и шипящая на его груди. Снейк гадала, чувствовала ли Джесс приближение скорой развязки – и терпела так долго, сколько было необходимо, чтобы избавить своих друзей от душераздирающей сцены?

Вся дрожа, Снейк положила кобру в саквояж и обтерла тело начисто – так тщательно, словно это еще была сама Джесс. Но ничего не осталось от прежнего существа: красота ушла вместе с жизнью, оставив лишь изуродованную и избитую плоть. Снейк закрыла Джесс глаза и натянула на лицо одеяло.

Она вышла из палатки, неся кожаный саквояж. Мередит с Алексом молча следили, как она приближается. Луна взошла на небосклон, и Снейк различала их лица среди серых теней.

– Все кончено, – сказала она. Отчего-то голос ее прозвучал как обычно.

Мередит не пошевелилась и не издала ни звука. Алекс взял Снейк за руку, как когда-то брал Джесс, и поцеловал ее. Снейк отдернула ее, не желая благодарности за такую работу.

– Я должна была остаться с нею до конца, – пробормотала Мередит.

– Мерри, она не хотела, чтобы мы оставались.

Снейк поняла, что Мередит будут вечно преследавать воображаемые картины того, что произошло, тысячи видений, одно ужаснее другого, – если она, Снейк, не положит этому конец.

– Надеюсь, что ты поверишь мне, Мередит, – сказала она. – Джесс прошептала: «Мерри унесла с собой мою боль». А через секунду, за мгновение до того, как моя кобра ударила, ее не стало. Совершенно мгновенно. В ее мозгу лопнул сосуд. Она даже не почувствовала этого. Она не почувствовала укуса змеи. Бог свидетель тому, я верю, что так оно и было.

– Значит, все было бы точно так же, несмотря на то что мы сделали?

– Да.

Это многое меняло для Мередит, с этим она могла смириться. Но это ничего не меняло для Снейк. Она-то знала, что могла быть причиной смерти Джесс. Видя, как смягчается лицо Мередит, как уходит из него ненависть к самой себе, Снейк повернулась и направилась к осыпавшемуся краю каньона, где отлогий склон ввел вверх – к лавовому плато.

– Куда ты идешь? – догнал ее Алекс.

– Назад, в свой лагерь.

– Подожди, пожалуйста. Джесс хотела сделать тебе подарок.

Если бы он не сказал, что то была воля Джесс, Снейк отказалась бы, но последнее обстоятельство резко меняло дело. Нехотя Снейк замедлила шаг.

– Я не могу это принять, – сказала она. – Отпусти меня, Алекс.

Но он мягко повернул ее и повел обратно, к лагерю. Мередит не было видно: она была в палатке у тела Джесс либо горевала где-нибудь в одиночестве.

Джесс оставила Снейк кобылу, серую в яблоках, – чудесно вылепленное природой животное, в котором угадывались резвость и характер. Несмотря на то что Снейк не хотела принимать дар, несмотря на то что такая лошадь была явно не для целительницы, ее руки и сердце невольно потянулись к ней. Кобыла явилась для Снейк воплощением слитых вместе силы и красоты – только это видела Снейк, не в состоянии оторвать глаз, – силы и красоты, нетронутых трагедией. Алекс передал ей повод, и ее пальцы сжали мягкую кожу. Уздечка была инкрустирована в тонкой филигранной манере Мередит.

– Ее зовут Быстрая, – сказал Алекс.

Снейк предстояло одной пересечь лавовое плато до восхода солнца. Копыта лошади гулко грохотали по пустой породе, и кожаный саквояж, притороченный к седлу, тер бедро Снейк.

Она знала, что не может вернуться на станцию целителей. Во всяком случае, пока. Сегодняшняя ночь подтвердила то, что она не может оставить свое ремесло, сколь бы несовершенными ни были ее «инструменты». Если ее Учителя отнимут у нее Дымку и Песка и прогонят с позором, она не переживет этого. Она просто сойдет с ума при мысли, что в городе, или в лагере, или в поселке кто-то болен или даже умирает, а она бы могла помочь, вылечить или просто облегчить страдания. Она всегда будет пытаться помогать людям.

Ее воспитывали гордой и уверенной в себе, а от этого пришлось бы теперь отказаться – вернись она сейчас на станцию. И потом, она обещала Джесс передать ее прощальное послание Городу, и она выполнит свое обещание. Она отправится в Город – ради Джесс и ради себя?

Глава 4

Аревин сидел на огромном валуне. Ребенок его сестры агукал, лежа в перевязи, висевшей на груди Аревина. Аревин глядел в пустыню – в том направлении, куда ушла Снейк, – а тепло и подвижность маленького комочка жизни слегка согревали его душу. Стэвин совсем поправился, его новый братишка тоже был здоров – и Аревин понимал, что он дожен быть благодарен судьбе, благоволившей к его роду, и потому неясное чувство вины охватило его, когда он подумал о собственных затянувшихся страданиях. Он потрогал то место на щеке, где по ней прошелся змеиный хвост: как и обещала Снейк, шрама не осталось. Она ушла отсюда уже так давно, что рана успела покрыться корочкой и зажить, – но он помнил все, что касалось Снейк, с такой четкостью, до мельчайших деталей – как будто бы она все еще была рядом с ним. Ни время, ни расстояние не затуманили ее образ – как это случается с большинством людей, которых встречаешь в жизни. И в то же время Аревина неотступно терзала мысль, что она ушла навсегда.

Огромная корова, одна из тех, каких разводило племя Аревина, протрусила к валуну, на котором сидел юноша, и принялся яростно чесать о камень бок. Она фыркнула на Аревина, потыкалась носом в его сапог и лизнула его огромным розовым языком. Неподалеку уже подросший теленок жевал сухие, лишенные листьев ветви какого-то пустынного растения. Все животные в стаде худели, теряли в весе каждое лето, столь тяжелое для живых существ, вот и сейчас их шкуры потускнели, шерсть свалялась клочьями.

Они переносили жару сравнительно легко, если их непроницаемый подшерсток тщательно вычесывали, когда начиналась весенняя линька, а поскольку племя разводило мускусных быков именно ради их прекрасной теплой зимней шерсти, вычесывание всегда производилось с великим тщанием. Но животные, как и люди, уже устали от лета и жары и от сухой, безвкусной пищи. Им тоже хотелось скорее возвратиться на зимние пастбища с их свежей зеленой травой. В сущности, и самому Аревину уже не терпелось вернуться на плато.

Младенец помахал в воздухе крохотными ручками, ухватил палец Аревина и потянул его к себе. Аревин улыбнулся:

– Это единственное, что я не в силах дать тебе, малыш.

Малыш пососал его палец и удовлетворенно пожевал его беззубыми деснами, даже не заплакав оттого, что не добыл молока. Глаза у ребенка были голубые, совсем как у Снейк. Почти у всех младенцев глаза голубые, подумал Аревин, но эта мысль тут же унесла его по волнам мечты.

Снейк снилась ему каждую ночь – во всяком случае, в те ночи, когда ему вообще удавалось заснуть. Никогда еще прежде он не испытывал ничего подобного по отношению к женщине. Он бережно перебирал в памяти драгоценные воспоминания – вот они прикоснулись друг к другу, вот оперлись друг о друга, поджидая рассвет в пустыне, вот ее пальцы погладили синяк на его щеке… Он помнил до мельчайших подробностей сцену в палатке, возле постели Стэвина, когда он обнимал, утешая ее… Какая нелепость – счастливейшим моментом в его жизни был тот миг, когда он обнял ее в надежде, что она останется с ним… чтобы тут же узнать, что она уходит. «А ведь она могла остаться», – подумал он. Отчасти из-за того, что племени нужен целитель, отчасти, возможно, из-за него, Аревина. Она бы побыла здесь подольше, если бы могла.