Чем боги не шутят? Подумалось тогда воеводе, что княжеский сын может стать достойным владыкой всему царству. Уж он не станет слушать чужих языков, своя голова на плечах светлая.

За ум, спокойный нрав и верность воевода отрядил юношу оберегать главное богатство царства – юную царевну Витарию.

День и ночь стоял на страже Инальт Богат. В женский терем не было хода чужакам, но праздник размахнулся не на шутку. Шум песен, смеха и пьяных криков носился не только среди дворцовых строений, но по всей столице. С приходом ночи на улицах было светло и людно, как днём.

Вот и дружинник ни на миг не сомкнул глаз. Мало ли что взбредёт в голову выпившим чужестранцам, гостям заморским. Впрочем, свои не всегда оказывались лучше. Даже стражникам веры не было, среди них нашлось бы немало тех, кто любит повеселиться и недолюбливает царевну.

Был Инальт сдержан в страстях, да не глуп. Книги читать любил, но и наблюдательностью к жизни отличался. Не был он слеп или глух. Знал, как сослуживцы от боёв ратных отдыхают.

Помнил Инальт слухи, бродящие по дворцу мерзостными сутулыми тенями советников, разлетающиеся ехидными смешками кухарок, служанок. Скажут гадкое в сторону, а потом ресницами хлопают, невинно губы лыбят.

В боях всё проще, честнее: есть меч, есть щит, а есть стрелы. В царском же тереме враги друзьями прикидываются. А друзья… есть ли такие? Одной царевне было отдано сердце юноши, более никому и ничему.

Поздний осенний рассвет подарил дворцу долгожданную тишину и тяжёлые хмельные сны. Сморила усталость и Инальта. Но только он сомкнул веки, слышит девичий крик.

Богатырь подскочил на месте, рванул на себя ручки – двери не поддаются, заперты изнутри. Другой раз и третий дёрнул Инальт. Дубовые ставни аж затрещали в его могучих руках. Взревел юноша и ударил со всей силы.

Засовы вылетели. Инальт оказался в покоях царевны. Замер и головой крутит: где же враг? Никого не видно. Да и как лихой человек попал в высокий терем? Через окно? Невозможно, стена каменная отвесная!

А царевна Несмеяна закуталась в одеяла и всё продолжает завывать в ужасе, дрожащей рукой показывает в угол. Инальт посмотрел в ту сторону и сам едва не взвыл. Будто сама тьма ожила, тень обрела силуэт человекоподобный.

Когда Инальт ступил в покои, чудище ударилось об пол и превратилось в чёрный кисель. Растекается по коврам, а следов не оставляет за собой.

Инальт подлетел к нечисти и ударил мечом, легко разрубил надвое. Кисельная чернота заверещала, и обе её половины устремились к выходу. А по чёрной плоти будто искорки побежали. Инальт готов был поклясться, что это глаза!

Страж напрасно бросился в погоню. Юркнула нечистая за угол и пропала. Инальт не хотел покидать царевну, пусть мудрецы и советники разбираются, что за напасть.

Он вернулся к Несмеяне. Увидел её – беззащитную, слабую, – и сердце его сжалось от нежности. Инальт не стал церемониться, сел рядом, обнял девушку.

– …Ты цела, моя царевна? – спросил он. – Чудище не навредило тебе?

– Оно не подошло… – ответила та. – Только стояло да смотрело на меня десятками глаз.

– Спасибо Великим Матерям, – вздохнул юноша.

Инальт прижал к груди царевну. Заключил тонкие плечи в свои надёжные объятия. Оба ощутили, как трепещут их сердца.

– Голова кружится, – прошептала Вита.

– Верно, – дружинник прильнул лицом к её волосам, вдохнул аромат.

– Укради меня, Инальт, укради, – тихо взмолилась царевна. – Увези в своё княжество… Далеко-далеко…

– Ты не была там, не знаешь, о чём просишь, – вздохнул юноша. – Опасны Северные земли.

– Видишь, нет мне покоя даже во дворце… – всхлипнула Несмеяна, прижав руку к пояску, за которым хранила кулон с портретом матушки. – Чую я, грядёт беда…

– А не жалко тебе батюшку одного оставлять? – нахмурил чёрные брови Инальт. – Как же престол без наследницы?

– Не хочу я ни престола, ни власти, – мотнула головой царевна. – Противны мне царские хоромы… – Её плечи дрогнули. – Укради и увези меня как можно дальше! За леса, за поля, за реки…

Инальт не ответил. Он не знал, как не выкрикнуть: «да». Как найти разумный выход, когда сердце стонет: «Увезу тебя, украду… никому не отдам!»

Они нашли ладони друг друга, сплелись пальцами. У юноши руки были горячие, словно у самого бога Зоара. У царевны – холодные, точно весенний ледок. Она подняла залитое слезами лицо, легонько коснулась устами губ воина. Тот склонился к ней. Ответил – несмело, не размыкая рта, как целуют друг друга невинные дети.

И снова оба опустили глаза, отвернулись. Они замерли, скованные своим проступком. Внимательно слушая дыхание друг друга, пытаясь угадать в нём, чувствует ли каждый из них это дивное, необъяснимое? Или кажется? Или это тень от пережитого ужаса туманит взор, бьёт дрожью.

Так они и сидели, обнявшись, когда подоспела стража.

Десятник не стал разбираться, из-за чего кричала Несмеяна. Не послушал её слов и молений. Не спросил, почему младший стражник выломал двери в покои царевны и обнажил меч.

Того, что десятник увидел, было достаточно для ареста Инальта.

Колдун и шут

Слава гремела впереди него, а по пятам шла погоня. Но рассеянная по приречным деревням царская дружина не сильно торопилась ловить бунтаря. Поначалу пытались с ним воевать, а потом вдруг отстали.

Страх наводил Емельян Филин – и неспроста. Он разъезжал не на богатырском коне, а верхом на огромной печи. Попробуй-ка одолей такого скакуна.

Движимая чародейской силой печка давила ратников, как цыплят. Их мечи и копья бессильно отскакивали от колдуна. Стрелы летели все мимо. Будто лихо одноглазое рядом с ним сидело.

И воды рек его слушались, выходя из берегов по первому зову. И сады фруктовые вдруг начинали сыпать плодами по головам законников. Вилы и лопаты сами собой в бой шли. А уж сколько голов разбили обыкновенные дрова – страшно сказать.

Зато местные жители стремились всячески помогать Емельяну Филину. Бабы млели от нахального красавца. Мужики одобряли чудеса незаконные. Дети визжали от восторга, когда Емеля их на печи катал.

Казалось бы, колдун жуткий, что оживляет неодушевлённое. А нравился простому народу весёлый нрав Емели, его шутки и особенно смелые слова, которые все думали, да боялись произносить. Знали крестьяне намерения весёлого колдуна и куда он печь свою правит.

В какую бы деревню ни заезжал Емеля по дороге в столицу, везде его уже ждали с хлебом да солью. Сами старосты встречали, вели в дом, где парня угощали яствами и долгими речами о судьбе крестьянской. Кушаньями, напитками и ласками радовали бунтаря, а утром провожали.

Недоумевал Емеля только от одного: почему никто к его армии не примыкает? Чтоб въехать в столицу, как во сне он видел: с боевыми песнями, с реющими знамёнами, со сверкающими глазами.

Все были недовольны законами, налогами, произволом ратников, но молчали. Вручат пирогов, письмо с прошениями к царю – и рукой на прощанье машут. Даже братья родные не пожелали присоединиться к походу.

Как вернулись с торгов, как увидели, что за порядок в их общем доме стоит, так принялись браниться. Мол, нечего тёмной силой баловаться, якобы собственная сила так пропадёт. Собственными руками мужик должен дрова рубить, сам за водой ходить, а не на печи бока отлёживать.

– Вот и поглядим! – заявил им Емеля. – Я ухожу от вас и больше не вернусь. Живите как знаете. Только часть своего наследства я забираю!

Сказал так, да и укатил прямо на печке верхом. Даже домишко детства своего восстанавливать не приказал. Зачем его братьям сила тёмная, если свои руки есть? Пусть на себе добрые советы и применяют!

Емеля не сильно горевал, что нет у него единомышленников. Может, оно и лучше, ведь была у него сила Лучиюшки. По её воле мечи и топоры сами по себе пойдут в бой. Воевать может кухонная утварь, платья и сапоги – вот ведь будет умора!

– Ну и нойте дальше! Гните спины на царя, дурачьё, – смеялся Емеля, с ветерком катя по большаку. – Стану царём, вместо него буду вами распоряжаться. Кто не помог, не пожелал сделаться могучим витязем, тот не получит от меня ни меча, ни коня, ни монеты. Останетесь рабами – будете знать.

Впрочем, думал так Емеля без злобы. Жизнь его была светла и весела, судьба не озлобила. Не изведал он ни холода, ни голода, ни горя. Не заслужил он у себя в деревне большого уважения, но на праздниках ему всегда были рады. Поёт хорошо, пляшет – душа компании!

Как тогда, так и теперь женщины были к нему ласковы. Разве что в последние дни жаловались на речной запах от тела, на рыбий привкус губ. Но так он и не предлагал им целоваться.

Единственное, на что мог пожаловаться богам Емеля, – так это на скуку. С самого детства хотелось ему чего-то эдакого, диковинного, необычного. Всегда казалось Емеле, что он не на своём месте, а достоин лучшего.

Миновали осеннее равноденствие и праздник Урожайной луны, когда увидел Емеля башни и маковки Речи. Не зря столицу назвали белым градом. Крепость и дворцовые палаты были выложены из белоснежного камня.

На фоне синего неба и золотых садов казалось, что терема сияют, словно волшебные. Емеля так залюбовался, что не заметил, как дорогу ему преградила стража. В руках – бердыши острые, на головах – шапки синие с перьями, на плечах – плащи.

– А ну стой! – гаркнул один из воинов. – Кто таков, откуда и зачем?

– Вы не слышали обо мне? – удивился парень больше их глупости, нежели незнанию. Как можно смотреть перед собой и не видеть, что к тебе на печи прикатили? – Емельян Филин я. Еду к царю-батюшке с письмами от народа.

Он бросил к ногам стражи мешок.

– А чего верхом? – спросил второй стражник, почесав затылок. – Не положено в городе верхом.

Емеля нахмурился, но затем в глазах воинов приметил знакомое выражение. Никак, божок Квасура тут был замешан.

– Гуляете, что ли? Празднуете? – по-доброму рассмеялся Емеля.

– Царевна наша совершеннолетие встречает, – объяснил первый стражник. – Женихи понаехали. Не до писем твоих царю-батюшке!

– Так и я жених! – обрадовался Емеля. – Чем я, по-вашему, не жених? Молод, красив, умён и силён!

Он ловко соскочил с печи и, хлопнув себя по рукам, по ногам, закружил в задорной пляске. Но стражников представление не впечатлило. Они только пуще рассердились.

– Какой ты жених? – скривился один из них. – Босой, нечёсаный, рубаха на тебе драная! Вор огородный… Шут царя Гороха!

– Принцы заморские, витязи могучие даже улыбки нашей царевны не удостоились, – вставил другой стражник. – Витария Несмеяна только рыдает без конца. Вчера как начала, так и не прекращает.

– Значит, я именно тот, кто ей нужен! – воскликнул Емеля. – Я не витязь и не принц, я рассмешу и утешу.

– Проваливай отсюда, свинья деревенская! – принялись браниться стражники.

– Ах, так… – Емеля погрустнел.

Он помнил, что щучечка просила не баловаться колдовством. Но как попасть во дворец и выполнить обещанное, если два грубияна на пути стоят?

– Ладно, уговорили, не хотите по-доброму, будем по-иному, – прошептал Емеля. – Что захочу, то по воле щуки получу. А ну сделайтесь теми, кто вы есть. Служите мне, свиньи городские.

В тот же миг оба стражника обратились здоровенными хрюшками. Бердыши попадали на дорогу, плащи повисли, колпаки с перьями так и остались на головах. Емеля расхохотался: очень уж смешное зрелище было.

Парень снова залез на печку и пустился дальше. А хрюшки за ним поспешили. Вскоре их стало не двое, не трое – вся дворцовая стража шагала следом за печью, покачивая перьями на колпаках и похрюкивая.

Слуги, которые видели это зрелище, падали от смеха. Веселился и Емеля. Он вынул дудочку и принялся наигрывать на ней нечто похожее на боевой марш, который запомнил из своего сна.