5
Анна

В квартире стоит удушающая жара. Всю ночь я просидела на полу, скрестив ноги, с бутылкой вина и омлетом фу-йонг, просто перебирала вещи Генри из коробок. Учитывая кучу блокнотов, художественных принадлежностей и разного хлама, хранящегося здесь, а также вещей, привезенных из дома, включая бесчисленные коробки из школы, лежащие нераспечатанными с тех пор, как его уволили, у меня уйдет целая вечность, чтобы разобраться со всем этим. Но должны же быть подсказки, какие-то знаки, указания на то, что, черт возьми, с ним случилось и почему Генри так поступил. Я не знаю, как это выглядит, но, возможно, пойму, если увижу.

А сейчас уже почти утро, вчерашнее вино стучит у меня в висках, и в животе стоит кислятина. Рубашка прилипла к коже, и мне кажется, что в этой комнате невозможно дышать. Я снова начинаю возиться с кондиционером. Прошлой ночью он просто дребезжал, и на потертые деревянные полы из него капало что-то желтое, так что я отказалась от этой затеи, но теперь придется звонить Кэссиди Эббот, чтобы починить его. В документах на аренду написано, что нужно вызывать смотрителя, но девушка в роли мастера на все руки выглядит странно, так что, может быть, я что-то напутала.

Набираю номер, и включается автоответчик. Ну как же иначе. Я оставляю сообщение и выхожу на балкон проветриться.

Называть это место балконом не совсем корректно, потому что, конечно, на самом деле это общий проход. У большинства постояльцев рядом с дверью есть раскладной стул или шезлонг. У человека, живущего по соседству с моей квартирой, стоит игрушечная тележка с полузасохшими растениями и банка из-под кофе, переполненная окурками. Перед двести второй – несколько розовых трехколесных велосипедов и корзинок с цветами, а напротив, этажом ниже, на складном стуле сидит жутко волосатый мужчина в клетчатых трусах-боксерах и читает газету.

Я обмахиваюсь старым журналом «Пипл» и наблюдаю за женщинами, играющими в карты у бассейна. Интересно, это одна из них оставила мне жуткую записку? Та, что стряхивает ледяные крошки из своего стакана на десятилетнюю девочку, плавающую в бассейне, и говорит ей, чтобы перестала брызгаться на брата. Или та тихоня в тапочках, лижущая голубое мороженое на палочке. Но с чего вдруг? А может, волосатый парень? Может… В смысле, это должен быть кто-то из них.

Из квартиры напротив выходит страшно худая женщина с жидкими светлыми волосами и странной короткой челкой, встает рядом с ним и закуривает. Она утопает в розовых шортах и майке. Женщина распекает мужчину за то, что он везде оставил немытую посуду. Пытается выхватить газету, чтобы привлечь его внимание, но он успевает убрать ее подальше, женщина просто обзывает его придурком, а затем исчезает в доме.

От голоса за спиной я вздрагиваю.

– Вы Анна Хартли?

Я поворачиваюсь и вижу женщину в джинсовом комбинезоне и с вьющимися темными волосами, заколотыми на макушке. Выглядит она потрясающе, даже потная и без косметики, и я не сразу понимаю, что она и есть тот самый мастер на все руки и смотритель, или как там ее здесь называют.

– Э-э-э… Да. А что?

– Вы меня вызвали.

– А, так вы Кэссиди…

– Касс, – быстро и привычно поправляет она.

Я киваю и открываю дверь в квартиру. Рассказываю Касс о дребезжании кондиционера и объясняю, что мне просто необходимо, чтобы он работал, но она сразу меня прерывает.

– Ну это не в моей юрисдикции, – говорит она.

– В каком смысле?

– Кондиционер не относится к зданию. Жилец купил его сам и установил в окне. Если это не местный кондиционер, я не буду его чинить. Справляйтесь сами.

Она уже хочет уйти.

– Подождите. Генри не стал бы его покупать.

– И?

– Значит, это не моя проблема. Это часть квартиры.

– Вы его жена? – спрашивает Касс.

Когда ее заливает солнечный свет, почти ослепивший меня, взгляд женщины немного смягчается. Я прикрываю глаза рукой.

– Да.

– Примите мои соболезнования, – говорит она, поднимая с пола свой ящик с инструментами.

Мне хочется расспросить ее о Генри, но я не знаю, с чего начать. И сейчас не время.

– Слушайте, из-за жары кондиционер сейчас не купить в магазине. А если заказать на «Амазоне», доставка займет неделю. Я здесь просто умираю. Может, вы все-таки посмотрите?

– Простите, но я не могу взять на себя ответственность.

– Подождите, – говорю я ей в спину, прежде чем она доходит до лестницы.

Я следую за Касс и показываю записку, найденную под дверью. Когда я протягиваю бумажку, слово «убирайся» снова смотрит мне прямо в лицо.

– Кто-то оставил мне записку. Вы не знаете, кто на это способен? В смысле, вы ведь наверняка всех здесь знаете.

Она смотрит на записку, и, похоже, ее это не беспокоит и даже не удивляет.

– Ого.

– Что значит «ого»? – рявкаю я. – Это угроза.

– Ну не совсем.

– Я могла бы позвонить в полицию.

– Так позвоните, – отвечает она, и меня потряхивает от раздражения.

– Просто… Есть здесь кто-нибудь… Вы знаете, кто мог оставить такую записку?

– Если вы еще не поняли, здесь живут одни уроды. Вчера мне пришлось плоскогубцами вытаскивать у ребенка из носа четыре леденца, а на прошлой неделе я сливала весь бассейн, потому что кто-то в него насрал. Это мог быть кто угодно. Скорее всего, ребенок, просто шалость.

– Да, – соглашаюсь я, чувствуя себя побежденной.

– Спросите у бассейновских девушек, – предлагает она, мотая головой в сторону женщин, как будто приклеенных к столу у бассейна. – И состройте глазки кому-нибудь из местных парней. Они починят вам кондиционер, – добавляет она, спускаясь по бетонным ступеням.

Бо`льшую часть дня я сплю на голом матрасе перед вентилятором, с растаявшим пакетом льда на груди. Дни и ночи сменяют друг друга, а у меня больше нет работающих часов. Может быть, я все еще в шоке. Говорят, все скорбят по-разному. Так легко было бы позволить себе зарыдать в его подушку и попытаться уловить остатки запаха Генри, но вместо этого я разобрала постель и все перемыла, потому что не могу погрузиться в темноту, грозящую утянуть меня под воду. Я знаю, что оттуда уже никогда не вернусь. Поэтому стараюсь быть сильной, чтобы не пойти по стопам Генри, хотя иногда представляю, как засну на железнодорожных путях в Уиллоус-Кроссинге, всего в нескольких кварталах отсюда, за винным магазином, и тогда все будет кончено. Но поиск ответов удерживает меня здесь, в этой куче дерьма под названием «жилой комплекс».

Горизонт превращается в акварель с пылающими оранжевыми полосами и бордовыми облаками, а воздух на улице слегка остывает, поэтому я достаю из мини-холодильника пиво «Миллер» и сажусь на ужасно неудобный металлический стул у входной двери. Не знала, что Генри пьет «Миллер», и не могу представить, чтобы он купил такой стул, но, наверное, я многого о нем не знаю.

Самая громкая из бассейновских девушек плавает с младенцем на руках, воркуя с ним и болтая его маленькими ножками в воде. Он улыбается и в восторге сгибает пальчики.

Парень с татуировкой на лице, из сто девятнадцатой квартиры, наблюдает за женщиной в бассейне, ее огромная грудь лежит на воде. Я чуть было не кричу ему: «Извращенец!», но сдерживаюсь. Прежняя я так и сделала бы, но нынешней моей версии не хватает эмоций, и мне плевать.

Затем я вижу Каллума на небольшой парковке рядом со зданием; он выходит из потрепанного «Фольксвагена» и пиликает ключом, закрывая дверь. Пересекая бетонный дворик у бассейна по пути к своей квартире, он выглядит настолько неуместно в рубашке и галстуке, немного мешковатых брюках и с сумкой, перекинутой через плечо наискосок, что я испытываю легкое потрясение. Должно быть, он вернулся с работы. Из школы Генри, вспоминаю я и делаю глубокий вдох, вытесняя из головы мысли о нашей жизни до того, как она разлетелась в клочья. Может быть, следует начать с Каллума. Он знал Генри. Должна же я с чего-то начать.

Выжидаю пару часов, пока сгустятся сумерки. Все уже в своих квартирах, бассейн сверкает, и его спокойная поверхность с голубой подсветкой выглядит почти красиво. Из открытых окон квартир идут запахи карри, лука и масла для гамбургеров. Неудивительно, что бассейновские девушки постоянно торчат на улице. Похоже, у соседей тоже нет кондиционеров, их жизнь и разговоры на виду у всех проходящих мимо. Звучит саундтрек из стрекота сверчков, шкворчания мяса на сковородке, звона вилок о тарелки, детского плача и семейной ссоры.

Еще до заката я принимаю решение. Надо поговорить с Каллумом. Для начала. Дрожащими руками вынимаю из холодильника еще две бутылки «Миллера», иду по бетонной дорожке к сто четырнадцатой квартире и стучусь.

Когда он видит на пороге меня, на его лице отражается смесь удивления и смущения.

– Э-э-э… Анна, верно? – спрашивает он, пытаясь сменить выражение на более приветливое.

Я удивлена, что он помнит мое имя.

– Да. Прости, что вот так заявилась. Я помешала?

– Я… Нет, – отвечает он, но у меня возникает смутное чувство, что мое присутствие нежелательно. Я пришла без приглашения, когда он собирался отдохнуть. – Чем могу помочь?

– Я просто… Хотела немного расспросить про Генри, если у тебя есть время. Может быть, даже не сейчас, если ты занят, но я… Я знаю, что вы были знакомы, ты работал вместе с ним, и я просто… хочу задать несколько вопросов.

– Ну не знаю, чем я могу помочь, честное слово. Мы не были особо близки. Но конечно. Можешь войти, если хочешь.

Я киваю и вручаю ему два пива.

– А, да, спасибо, – говорит он, вероятно решив, что я идиотка.

«Миллер», боже ты мой! Зачем я вообще принесла спиртное в дом этого странного человека? Что он подумает?

На плите стоит сковородка с наполовину съеденной порцией готовых макарон, и здесь пахнет… детством. Аромат говяжьего фарша и лука смешивается с влажным летним воздухом, проникающим через окно. По телевизору идет бейсбол, и комнату заливает голубой мерцающий свет. Каллум убавляет громкость и извиняется за беспорядок.

Вообще-то, здесь не так уж и грязно. Я все еще вижу женскую руку – мелкие детали, которые, должно быть, добавила его жена. Броские подушки на диване, акцентная стена, тонкие занавески. Все остальное завалено мужским барахлом – консоль Xbox, прислоненный к стене горный велосипед, кресло-мешок, пустые банки из-под пепси и пива, загромождающие журнальный столик.

Я сажусь на краешек кресла – несомненно, купленного женой, – а Каллум подбирает несколько банок и выбрасывает их, как будто они досадная помеха, оставленная кем-то другим, после чего опускается напротив на диван и протягивает мне открытую банку «Миллера». На нем шорты-карго и футболка в обтяжку. Рукава плотно облегают его бицепсы, и в крошечной квартире Каллум кажется огромным. Печально и неуместно – этакий гигант в клетке. У него короткая стрижка и грустные темные глаза, а еще он избегает смотреть в мои, когда говорит. Не знаю, что еще о нем сказать, кроме того, что он явно сломлен, поэтому, может быть, на самом деле вписывается сюда лучше, чем мне казалось.

– Прими мои соболезнования, – говорит он, ковыряя этикетку бутылки. А потом смотрит прямо на меня. – Генри был потрясающим человеком. Дети его обожали.

– Спасибо, – отвечаю я, с трудом сдерживая слезы при звуках его имени. – Наверное… я просто хотела спросить о том, почему его уволили. Это кажется… Даже не знаю… Он сказал, что все из-за сокращения бюджета, но что-то в нем изменилось, и я всегда гадала, был ли он… Был ли он честен со мной в этом вопросе. Может, случилось… что-то еще? Что-нибудь… слишком серьезное?

Каллум глубоко вздыхает, выдувая воздух сквозь сморщенные губы.

– В смысле, помимо дурацких слухов о Майре? Не знаю, я вроде ничего такого не заметил. Но не думаю, что это имеет отношение к его уходу. Творческие предметы постоянно урезают. На прошлой неделе уволили учительницу музыки, так что не знаю.

– Слухов?

Я прерываюсь на половине глотка.

– Да… О том… О господи! – Каллум краснеет. – Он говорил, что рассказал тебе, иначе я никогда бы…

– Какие слухи? О чем ты говоришь?

– Все это было… Ну, сама знаешь, подростки такие мерзкие, по определению…

– Сказал школьный учитель, – прерываю его я.