Летний сад (страница 9)
Он что, бросил ее? Поцеловал руку и ушел?
Нет. Это было невозможно. Что-то случилось. Он не смог справиться, не смог совладать, не смог найти дорогу туда, дорогу обратно. Я знаю. Я чувствую. Мы думали, что самое трудное позади, – но мы ошибались. Жизнь и есть самое трудное. Бороться за жизнь, когда весь ты выгорел изнутри и снаружи, – нет ничего труднее. Боже милостивый… Где Александр?
Она должна была немедленно отправиться в Бангор. Но как? У нее не было машины; могут ли они с Энтом отправиться туда на автобусе? Могут ли они покинуть Стонингтон навсегда, бросив все? И поехать – куда? Но она должна была что-то сделать, она не могла просто сидеть здесь!
Она была напряжена внутри, снаружи.
Она должна была быть сильной ради сына.
Должна быть решительной ради него.
Все будет в порядке.
Она повторяла это как мантру. Снова и снова.
«Это мой ночной кошмар!» – кричало все тело Татьяны. «Я думала, это как сон – то, что он снова со мной, и я была права, а теперь я открыла глаза, и он исчез, как и прежде».
Татьяна смотрела на качавшегося Энтони, смотрела мимо него, думая только об одном мужчине, воображая только одно сердце в бесконечной пустоте вселенной, – после, сейчас, всегда. Она все так же летела к нему.
Жив ли он еще?
Жива ли еще я?
Она думала, что жива. Никто не может страдать так сильно, будучи мертвым.
– Мама, ты смотришь? Я хочу крутиться, крутиться, пока у меня не закружится голова и я не упаду. Ух! Ты смотришь? Смотри, мама!
Ее пустой взгляд скользнул к нему.
– Я смотрю, Энт. Смотрю.
В воздухе сильно пахло августом, солнце сияло так ярко, сосны, вязы, море, кружащийся мальчик, молодая мать…
Татьяна воображала Александра с самого детства, еще до того, как поверила, что некто вроде него вообще возможен. Когда она была девочкой, мечтала о прекрасном мире, в котором добрый человек придет извилистыми дорогами, может быть, его блуждающая душа будет искать ее.
На берегу реки Луги, 1938 год
Мир Татьяны был идеален.
Жизнь может и не быть идеальной, даже совсем нет. Но летом, когда день начинается почти до того, как кончился предыдущий, когда ночь напролет поют сверчки, а коровы мычат, когда еще не улетел сон, когда летние запахи июня в деревне Луге остры – вишня и сирень – и в душе волнение от рассвета до сумерек, когда ты можешь лежать на узкой кровати у окна и читать книги о великих приключениях и никто тебя не тревожит, – а воздух так спокоен, и шелестят ветки, и совсем близко журчит река Луга… тогда мир – идеальное место.
И в это утро юная Татьяна спешила по дороге, неся два ведерка молока от коровы Берты. Она напевала, молоко плескалось, Татьяна торопилась, чтобы поскорее дойти и забраться в кровать и читать изумительную книгу, – и девушка невольно подпрыгивала на ходу, а молоко проливалось. Она остановилась, опустила коромысло с плеча на землю, подняла одно ведро и выпила из него теплого молока, потом подняла другое и выпила еще. Снова подняв коромысло на плечи, побежала дальше.
У Татьяны были длинные руки и ноги, все вытягивалось в прямую линию – ноги, колени, бедра, грудная клетка, плечи, сходясь к длинной шее, и все это венчало круглое русское лицо с высоким лбом, крепким подбородком, розовым улыбающимся ртом и белыми зубами. Глаза ее сверкали озорной зеленью, щеки и маленький нос покрывали веснушки. Это радостное лицо окружали очень светлые волосы, легкие как перышки; они падали ей на плечи. Никто не мог сидеть рядом с Татьяной и удержаться от того, чтобы не погладить ее шелковую голову.
– ТАТЬЯНА! – Этот крик раздался с крыльца.
Кто же это мог быть, кроме Даши.
Даша всегда кричала. Татьяна, нужно то, Татьяна, нужно это. «Ей бы научиться расслабляться и понижать голос», – подумала Татьяна. Хотя зачем? Все в семье Татьяны были шумными. А как еще можно кого-то услышать? Их было слишком много. Ну, ее седой дедушка как-то умудрялся быть тихим. И Татьяна тоже. Но все остальные: ее мать, отец, сестры, даже брат Паша – ему-то зачем кричать? – все орали, словно только что появились на свет.
Дети шумно играли, а взрослые ловили рыбу и выращивали овощи в огороде. У кого-то были коровы, у кого-то козы; они меняли огурцы на молоко, молоко на зерно; мололи рожь и сами пекли хлеб. Куры несли яйца, которые меняли на чай у горожан, и время от времени кто-то привозил из Ленинграда сахар и икру. Шоколад был таким же редким и дорогим, как бриллианты, и потому, когда отец Татьяны (который недавно по служебным делам ездил в Польшу) спросил детей, что им привезти, Даша тут же сказала: «Шоколад!» Татьяна тоже хотела сказать «шоколад», но вместо того произнесла: «Может быть, красивое платье, папа?» Она донашивала одежду за сестрой, и она ей была велика.
– ТАТЬЯНА!
Голос Даши несся со двора.
Неохотно повернув голову, Татьяна недоуменно посмотрела на сестру, стоявшую у калитки, упираясь ладонями в широкие бедра.
– Да, Даша? – негромко произнесла она. – В чем дело?
– Я тебя уже десять минут зову! Охрипла от крика! Ты меня слышала?
Даша была выше Татьяны и полнее; ее непослушные волнистые каштановые волосы были связаны в хвост, карие глаза негодовали.
– Нет, не слышала. Может, надо было кричать громче.
– Где ты была? Ты два часа пропадаешь – и это чтобы принести молоко через пять домов по дороге!
– А где пожар?
– Прекрати! Я тебя жду.
– Даша, – философски заметила Татьяна, – Бланка Давидовна говорит, что Христос благословляет терпеливых.
– Ох, ты умеешь зубы заговаривать, хотя ты – одна из самых нетерпеливых особ, кого только я знаю.
– Ладно, скажи это корове Берты. Я ждала, пока она вернется с пастбища.
Даша забрала у Татьяны бадейки.
– Берта и Бланка тебя накормили, так?
Татьяна округлила глаза:
– Они меня накормили, они меня поцеловали, они прочитали мне проповедь. А сегодня даже не воскресенье. Так что я сыта, чиста и едина с Господом. – Она вздохнула. – В следующий раз можешь сама пойти за молоком, нетерпеливая язычница.
Татьяне оставалось три недели до четырнадцати лет, а Даше в апреле исполнился двадцать один. Даша считала себя второй матерью Татьяны. Их бабушка видела в себе третью мать Татьяны. Старые леди, дававшие Татьяне молоко и беседовавшие с ней об Иисусе, думали, что они четвертая, пятая и шестая матери. Татьяна чувствовала, что ей вряд ли нужна даже та одна раздражительная мать, которая у нее имелась, – к счастью, в данный момент она находилась в Ленинграде. Но Татьяна знала, что по той или иной причине эти женщины, сестры, другие люди ощущали потребность быть ей матерями, удушать ее своей заботой, сжимать в сильных руках, заплетать ее пушистые волосы, целовать ее веснушки и молиться за нее Господу.
– Мама оставила на меня заботу о тебе и Паше, – авторитетно заявила Даша. – И если ты не желаешь этого признавать, я не расскажу тебе новости.
– Какие новости? – Татьяна подпрыгнула на месте. Она любила новости.
– Не скажу.
Татьяна запрыгнула на крыльцо, следом за Дашей вошла в дом. Даша поставила на пол бадейки. Татьяна, в детском летнем сарафане, бросилась к сестре и обняла ее, и та чуть не упала, прежде чем смогла восстановить равновесие.
– Не делай так! – не слишком сердито сказала Даша. – Ты уже слишком большая.
– Я не слишком большая.
– Мама меня убьет, – сказала Даша, похлопывая Татьяну по спине. – Ты только то и делаешь, что спишь, читаешь и не слушаешься. Ты не ешь, не растешь. Ты посмотри, какая ты маленькая!
– Ты вроде бы только что говорила, что я слишком большая. – Руки Татьяны обхватили шею Даши.
– А где твой чокнутый братец?
– Ушел на рассвете рыбу ловить. Хотел, чтобы и я с ним пошла. Чтобы я встала на рассвете. Я ему сказала, что я думаю на этот счет.
Даша обняла ее:
– Таня, да хворостины для растопки толще, чем ты! Давай съешь яйцо.
– Я съем яйцо, если ты расскажешь новости, – ответила Татьяна, целуя сестру в щеку, потом в другую. Чмок-чмок-чмок. – Ты никогда не должна придерживать для себя хорошие новости, Даша. Это правило: плохие новости для себя, хорошие для всех.
Даша усадила ее к столу.
– Не знаю, хорошие ли это новости, но… У нас новые соседи, – сообщила она. – По соседству теперь живут Канторовы.
Татьяна вытаращила глаза.
– Ты же не хочешь сказать… – потрясенно произнесла она, прижимая ладони к щекам. – Только не Канторовы!
– Именно это, ничего другого.
Татьяна засмеялась:
– Ты говоришь «Канторовы» так, словно они Романовы!
Даша продолжила взволнованным тоном:
– Говорят, они из Центральной Азии! Из Туркменистана, может быть? И у них, похоже, есть девочка – будет тебе с кем играть.
– И это твои новости? Туркменская девочка, чтобы играть со мной? Даша, тебе бы лучше соображать. У меня здесь целая деревня девочек и мальчиков для игр, и они говорят по-русски. И еще двоюродная сестра приедет на две недели, Марина.
– И еще у них есть сын.
– Вот как? – Татьяна окинула Дашу взглядом. – А! Понимаю. Не моего возраста. Твоего.
Даша улыбнулась:
– Да, в отличие от тебя некоторые интересуются мальчиками.
– То есть на самом деле это новости не для меня. Они для тебя.
– Нет. Девочка – это для тебя.
Татьяна вышла с Дашей на крыльцо, чтобы съесть сваренное вкрутую яйцо. Ей пришлось признать, что и она тоже взволнована. Новые люди не слишком часто появлялись в деревне. Вообще-то, никогда. Деревня была маленькой, дома из года в год сдавались одним и тем же людям, они росли здесь, обзаводились детьми, старели.
– Ты говоришь, они переехали в соседний дом?
– Да.
– Где жили Павловы?
– Больше не живут.
– А что с ними случилось?
– Я не знаю. Но их здесь нет.
– Это ясно. Но что с ними случилось? Прошлым летом они ведь здесь были.
– Они здесь были пятнадцать лет.
– Пятнадцать лет, – согласилась Татьяна, – а теперь в их дом переехали новые люди? Когда в следующий раз поедешь в город, загляни в местный Совет, спроси председателя, что стало с Павловыми.
– Ты в своем уме, что ты говоришь? Чтобы я пошла в Совет выяснять, куда подевались Павловы? Ты ешь лучше. Съешь яйцо. И хватит задавать вопросы. Я уже от тебя устала, а еще только утро.
Татьяна сидела, надув щеки, как бурундук, держа во рту яйцо и моргая. Даша засмеялась и прижала ее к себе. Татьяна отодвинулась.
– Сиди спокойно. Я заново заплету тебе волосы, они растрепались. Что ты сейчас читаешь, Танечка? – спросила она, занявшись ее волосами. – Что-то интересное?
– «Королеву Марго». Прекрасная книга.
– Не читала. О чем она?
– О любви. Ох, Даша… ты и представить не можешь такую любовь! Осужденный солдат Ла Моль влюбляется в несчастную католичку, жену Генриха Четвертого, королеву Марго. Такая невероятная любовь, просто сердце разрывается!
Даша засмеялась:
– Таня, ты самая милая из всех девочек! Ты абсолютно ничего ни о чем не знаешь, но рассуждаешь о любви в книге!
– Да, ты явно не читала «Королеву Марго», – спокойно откликнулась Татьяна. – Это не просто слова о любви. – Она улыбнулась. – Это песня любви!
– Я не могу позволить себе роскошь читать о любви. Я занята только тем, что забочусь о тебе.
– Но ты оставляешь немножко времени для вечернего общения.
Даша ущипнула ее:
– Для тебя все шутка. Ну, погоди немного, детка. Однажды ты перестанешь думать, что вечернее общение – это смешно.
– Может быть, но все равно я думаю, что ты смешная.
– Я тебе покажу смешное! – Даша опрокинула сестру на спину. – Ты хулиганка! Когда уже ты повзрослеешь? Ладно, я больше не могу ждать твоего невозможного братца. Пойдем познакомимся с твоей новой подругой, мадемуазель Канторовой.
Сайка Канторова.
Летом тридцать восьмого, когда Татьяне исполнилось четырнадцать, она стала взрослой.