Свонгеры с самого начала были против войны и вплоть до последнего времени сочувствовали федералам, как, впрочем, и многие другие в этих горах. Но постепенно душой Эско все сильней овладевали горькие сожаления; он был недоволен поведением обеих сторон и теперь почти одинаково опасался и федералов, и конфедератов – особенно после того, как войскам федералов удалось закрепиться в северной части гор. Он боялся, что скоро они и сюда заявятся в поисках продовольствия и заберут все, что захотят, а людей оставят ни с чем. Совсем недавно Эско побывал на заседании окружного совета и рассказывал, что по всему городу ходят слухи, что Кёрк и его «синие» уже начали рейды близ границы штата. Например, явились на рассвете и разграбили ферму – не только увели всех животных, каких сумели найти, но и обчистили кладовые, забрав все, что смогли унести с собой, а потом еще и закрома с зерном подожгли.

– А еще освободителями себя называют! – возмущался Эско. – Впрочем, и наши бандиты не лучше, а может, и хуже. Например, этот Тиг со своим отрядом ополченцев – настоящая банда мародеров! Носятся повсюду, какие-то свои законы устанавливают, а сами-то что из себя представляют? Шваль, да и только! Только и думают, как бы на фронт не попасть.

Ему рассказывали, что ополченцы из отряда местной обороны – или гвардейцы, как они сами себя называют, – застав за обедом семью Оуэнс, выгнали их всех во двор (это Оуэнсы из Айрон Дафф, пояснил Эско), и Тиг объявил, что всем, мол, известно, как Оуэнсы федералов любят и даже, похоже, состоят в тайном обществе «Красная тетива», выступающем за возврат Юга в состав Союза, а потому все их имущество подлежит конфискации. И сперва этот отряд местной обороны, эти защитнички вдребезги разнесли дом, а потом принялись рыскать по двору, тыча саблями в землю и пытаясь найти место, где могли быть зарыты ценные вещи. Они избили самого Оуэнса, а затем и его жену, надавали им обоим пощечин, удавили пару их любимых охотничьих собак, однако на Оуэнса ничто не действовало, и тогда они завели его жене руки за спину, связали их за большие пальцы, продели веревку и подвесили женщину на ветке дерева так, чтобы она едва могла касаться земли кончиками пальцев на ногах. Но муж несчастной продолжал молчать. Они опустили женщину на землю и сбросили ей на большие пальцы рук тяжелый угол изгороди, обитый железом. Не подействовало и это.

Голосили дети, женщина, валяясь на земле с придавленными углом изгороди пальцами, кричала, что ее муж действительно спрятал столовое серебро и много разных золотых вещей, которые у них сохранились, несмотря на тяготы военного времени, но где именно он все это закопал, она не знает, хотя совершенно уверена, что он успел все спрятать. Сперва она умоляла мужа во всем признаться, потом стала умолять гвардейцев сжалиться над ней, а потом, поскольку Оуэнс по-прежнему говорить отказывался, попросила убить его первым, чтобы она хотя бы могла посмотреть, как он будет умирать.

И тут не выдержал один из ополченцев, белоголовый парнишка по имени Бёрч, и сказал, что лучше бы им все это прекратить и уйти, но Тиг навел на него револьвер и заявил: «Мне твои советы на хрен не нужны. Я и сам знаю, как надо поступать с такими, как Билл Оуэнс, его жена и их отродье. Скорее уж я сам к федералам отправлюсь, чем жить в стране, где у меня не будет права разобраться с предателями так, как они того заслуживают».

– В итоге, – завершил свой рассказ Эско, – они так никого и не убили, но и серебра не нашли. Просто им надоело с Оуэнсами возиться, и они решили, что, пока не поздно, лучше оттуда убраться. Жена, правда, от Билла Оуэнса сразу после этого ушла. Забрала детей и в город перебралась. Теперь живет у своего брата и рассказывает эту историю каждому, кто готов слушать.

Некоторое время Эско сидел молча, чуть наклонившись вперед, положив руки на колени и бессильно свесив кисти рук. Казалось, он то ли внимательно изучает пол на веранде, то ли определяет степень изношенности собственных сапог. Ада по опыту знала: если бы они сейчас сидели во дворе, Эско наверняка смачно сплюнул бы на землю точно между ступнями, а потом с явным восхищением любовался бы собственным плевком.

– Нынешняя война – это какая-то совсем другая война, – снова заговорил он. – Ведь пот каждого трудяги имеет свою цену. А богатые владельцы хлопковых плантаций каждый день крадут то, что другие заработали тяжким трудом, но, может, все-таки наступит тот день, когда они пожалеют, что сами свой проклятый хлопок не собирали. Мне-то самому сейчас одного нужно: чтоб мои ребята домой вернулись и снова могли мотыжить землю в нашей лощине, а я буду на веранде посиживать и каждые полчаса, как часы пробьют, кричать им: «Славно работаете!»

Салли одобрительно хмыкнула, кивнула, и на этом тема войны была закрыта.

Обсуждение других вопросов Ада слушала с интересом. Например, перечисление издавна известных признаков того, что зима будет холодная. Об этом, с точки зрения Эско и Салли, свидетельствовало и то, что серые белки, верещащие в ветвях гикори, лихорадочно спешат натаскать в кладовые как можно больше орехов; и то, что слой воска на кожице диких яблок какой-то особенно толстый; и то, что на спинках гусениц появились широкие черные полосы, а тысячелистник, если его растереть пальцами, пахнет в точности как свежевыпавший снег. Да и боярышник в этом году дал небывалый урожай, его красные гроздья так и горят повсюду, яркие, как кровь.

– Есть и другие признаки, – сказал Эско и вздохнул. – Нехорошие признаки.

Он всегда по всей округе собирал всевозможные сплетни, слухи и предсказания. Говорили, например, что на ферме близ Каталучи у мула, а мулы, как известно, бесплодны, родился детеныш, а в Балзаме свинья произвела на свет поросенка с человеческими руками. А в Коув Крик кто-то утверждал, что зарезал овцу и не обнаружил среди ее внутренностей сердца. Охотники с Биг Лорел клялись, что слышали, как сова кричала человеческим голосом, вот только они так и не пришли к согласию насчет того, что же она хотела сказать, зато дружно подтверждали, что как раз в это время на небе светили разом две луны. А еще в последние три года зимой в здешних лесах появляется какое-то невероятное количество голодных кровожадных волков – видимо, в связи с тем, что урожаи зерна третий год бедноваты. Все это, безусловно, говорило о том, что грядут тяжелые времена. Эско считал – хотя здешних мест тяготы войны почти не коснулись, – что война все равно вскоре может потребовать уплаты дани, когда федералы прорвут оборону, хлынут сюда и разорят их всех.

Возникла пауза. Помолчав, Салли спросила у Ады:

– Ты уже прикинула, что будешь делать дальше?

– Нет, – сказала Ада.

– Значит, домой ты пока вернуться не готова?

– Домой? – переспросила Ада и смутилась, потому что все лето ее не покидало ощущение, что никакого дома у нее нет.

– В Чарльстон, – уточнила Салли.

– Нет. Туда пока не готова.

– А какие-нибудь известия оттуда получала?

– Пока нет. Хотя, может, в том письме, которое я только что забрала у мистера Пика, есть что-то о состоянии папиных дел – по-моему, это письмо от его солиситора.

– Так доставай его поскорей да читай, что там написано, – сказал Эско.

– Никак не могу заставить себя это сделать, – призналась Ада. – Честно говоря, единственное, что я оттуда смогу узнать, это есть ли у меня деньги на прожитье или они все кончились. Оно уж точно никак мне не подскажет, где я окажусь через год и как мне с собой тогда поступить. А ведь именно это меня больше всего и беспокоит.

Эско с удовольствием потер руки и сказал с усмешкой:

– Ну, раз так, то я, наверное, единственный человек в округе, который может тебе помочь. Мне говорили, что есть верный способ узнать свое будущее: нужно взять зеркало, встать спиной к колодцу и посмотреть, что отразится в зеркале у тебя за плечом; это колодезная вода тебе твою судьбу предскажет.

Ада и сама не заметила, как оказалась возле заросшего мхом колодца. Да еще и позу приняла такую, которая вряд ли подошла бы девушке, желающей сохранить собственное достоинство, и попросту была чрезвычайно неудобной: ей пришлось встать спиной к колодцу и так прогнуться, что бедра оказались бесстыдно выставлены вперед, а ноги непристойно расставлены для большей устойчивости. Перед собой, чуть выше уровня лица, Ада держала маленькое карманное зеркальце, наклонив его под таким углом, чтобы в нем отражалась поверхность воды в колодце.

Она пошла на этот эксперимент и из чистого любопытства, из интереса к местным обычаям, и из желания хоть немного взбодриться, разогнать собственные мрачные мысли. Настроение у нее давно уже было болезненно подавленным, и все ее разрозненные, какие-то встрепанные мысли были устремлены в прошлое, так что она обрадовалась даже такой почти шуточной возможности заглянуть в будущее и оказать противодействие охватившей ее меланхолии, хотя, честно говоря, ни на какие результаты особенно не рассчитывала и была почти уверена, что увидит в зеркале лишь блеск воды в старом колодце.

Переступив с ноги на ногу и попрочнее утверждаясь на утоптанной земле фермерского двора, Ада посмотрела в зеркало и увидела белесое небо у себя над головой, затянутое жемчужной дымкой, насквозь просвеченной неярким солнцем и как бы заключенное в зеленую рамку из темной листвы дубов; эта рамка как бы повторяла контуры деревянной рамки зеркала, в которое вглядывалась Ада, внимательно изучая отражавшуюся в нем колодезную воду и надеясь узнать, что же ее ждет в ближайшем будущем. Яркий кружок воды в конце черного туннеля колодца выглядел, как еще одно зеркало, и в нем тоже отражалось сияние небес, по краям заслоненное листьями папоротников, проросших сквозь каменную кладку.

Ада попыталась сфокусировать внимание на самом зеркальце, но то далекое отражение в колодце светящегося неба упорно удерживало ее взгляд и даже, пожалуй, немного ее слепило, сбивало с толку своей двойственной природой и этими двойными подвижными зелеными рамками. Целый калейдоскоп образов промелькнул у нее перед глазами; образы эти сталкивались, сливались, налетали друг на друга, и в итоге у Ады так закружилась голова, что она даже испугалась; ей показалось, что сейчас она рухнет навзничь прямо в колодец, рухнет головой вперед в воду и утонет, а небо будет по-прежнему сиять высоко над нею, и ее последним видением в темноте холодных колодезных стен станет просто яркий кружок в вышине размером с полную луну.

Голова кружилась все сильнее, и Ада, заведя за спину руку, попыталась опереться о каменную кладку колодца. И тут буквально на мгновение все вдруг успокоилось, а в зеркале действительно возникло некое изображение, похожее на плохо выполненный дагерротип с нечетко различимыми деталями, низкой контрастностью и высокой зернистостью. Перед Адой появилось нечто вроде светящегося колеса, обрамленного темной листвой – возможно, это была дорога, увиденная как бы сквозь коридор из деревьев, или некая тропа, полого спускавшаяся в долину, – и в центре этой светящейся окружности возник движущийся силуэт мужчины, вот только не было понятно, идет ли этот человек по направлению к Аде или, напротив, уходит от нее. Впрочем, куда бы он ни шел, что-то в его повадке указывало на твердую решимость достичь цели. «А мне-то что делать? – подумала Ада. – Идти за ним или ждать, когда он сам ко мне придет?»

И тут голова у нее закружилась так сильно, что она, не устояв на ногах, шлепнулась на землю. Несколько мгновений она не могла прийти в себя – все так и мелькало у нее перед глазами, в ушах стоял звон, а в голове звучали строки псалма, посвященного тем, кто в пути, – и ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Вдруг окружающий мир перестал вращаться и замер. Ада с тревогой огляделась – не видел ли кто, что она упала? – но Салли и Эско были заняты работой и ничего вокруг не замечали. Ада встала, привела себя в порядок и поднялась на веранду.

– Видела что-нибудь? – спросил Эско.

– Не совсем.