Поминальная служба носила импровизированный характер, поскольку другого священника, исповедавшего их веру, в пределах доступности не имелось, а те, что имелись, представляли различные баптистские конгрегации и сразу отклонили просьбу об участии в проводах Монро – это было их своеобразной местью за то, что Монро не верил в такого Бога, терпимость и милосердие которого строго ограничены. На самом деле, согласно проповедям Монро, Бог отнюдь не являлся ни одним из нас, ни властелином, который в силу своего темперамента был способен с легкостью разгневаться на людей, да так, что кровь людская забила бы фонтаном, пятная Его белые одежды; Он был просто выше простых смертных и взирал как на лучших, так и на худших представителей человечества устало, с жалостью и умилением.

Так что на похоронах пришлось обойтись теми скупыми словами, которые все же сумели произнести сами прихожане. Один за другим они, шаркая ногами, поднимались на кафедру и стояли, уткнувшись подбородком в грудь, чтобы не смотреть открыто на других членов конгрегации, особенно на Аду, сидевшую на передней скамье с женской стороны. Ее траурное платье, выкрашенное в черный цвет всего лишь накануне, имело слегка зеленоватый оттенок, точно перья на голове у селезня, и еще пахло краской. Лицо Ады, скованное холодным горем, было бело, как обнажившееся сухожилие.

Люди, смущаясь, не слишком складно говорили о Монро, о его «великих знаниях» и прочих его замечательных качествах. Сказали и о том, что, когда он перебрался сюда из Чарльстона, над здешней общиной «словно вспыхнул яркий свет». А еще люди вспоминали бесчисленные добрые деяния Монро и его мудрые советы, которые он щедро раздавал. Одним из выступавших был Эско Свонгер, который оказался чуть более красноречив, чем прочие, но нервничал ничуть не меньше. Он первым вспомнил об Аде и сказал о том, какая ее постигла ужасная утрата и как им всем будет ее не хватать, когда она вернется домой, в Чарльстон.

А потом они стояли у могилы, глядя, как гроб на веревках опускают в яму шестеро мужчин из их конгрегации – те же, что и донесли гроб сюда от часовни. Когда гроб был благополучно опущен, один из этих шестерых прочел последнюю молитву и сказал несколько слов, особо отметив и «ревностное служение» Монро церкви и общине, и «удручающую внезапность» его смерти, когда он «словно пошатнувшись, рухнул в вечный смертный сон». Этот человек, похоже, видел в смерти проповедника некое послание всем, кто слишком легко относится к переменчивому характеру жизни, некий урок, который Господу вздумалось преподать людям.

Они еще долго стояли и смотрели, как засыпают могилу, и в какой-то момент Ада не выдержала и отвернулась, глядя вдаль, на излучину реки, и собираясь с силами, чтобы все-таки выстоять до конца. Наконец могильный холм был насыпан и утрамбован, все стали дружно расходиться, и Салли Свонгер, подойдя к Аде, крепко взяла ее за локоть и повела с холма вниз.

– Ты бы пожила у нас, пока не уладишь все дела и не сможешь вернуться в Чарльстон, – предложила Салли.

Ада остановилась, посмотрела на нее и сказала:

– А я и не собираюсь возвращаться в Чарльстон.

– О Господи! А что же ты собираешься делать? – Миссис Свонгер явно была поражена.

– Жить в Блэк Коув, – сказала Ада. – По крайней мере, какое-то время.

Миссис Свонгер так и уставилась на нее. Потом, словно одернув себя, спросила:

– И как же ты намерена со всем справляться?

– Я еще толком не знаю, – сказала Ада.

– Ну, сегодня-то я точно тебя никуда не отпущу. Нечего тебе ночевать одной в этом огромном темном доме. Пообедаешь с нами, а потом и решишь. Можешь оставаться у нас, сколько будет нужно. Пока не почувствуешь, что готова уйти.

– Буду вам очень признательна, – поблагодарила Ада.

Она прожила у Свонгеров три дня, а потом вернулась в свой пустой дом, чувствуя себя очень одинокой и безмерно страшась будущего. Страх этот через три месяца почти прошел, но Ада поняла, что отсутствие страха покоя все-таки не приносит, и ее новая жизнь представлялась ей жалким существованием одинокой старухи, остро чувствующей и свое одиночество, и все уменьшающиеся силы и возможности.

* * *

От могильного холма Ада снова спустилась на дорогу, а потом решила еще немного пройти вверх по течению реки и, срезав путь, вернуться в Блэк Коув. Во‐первых, так было гораздо короче, а во‐вторых, дорога проходила мимо почтового отделения и дома Свонгеров, где, как она надеялась, ее, возможно, даже и обедом накормят.

На дороге ей навстречу попалась какая-то старуха, гнавшая перед собой рыжую свинью и парочку индюков, слегка постегивая их ивовым прутом, когда они пытались сойти с дороги в сторону. Потом Аду нагнал какой-то понурый мужчина и быстро прошел вперед, неся перед собой на лопате горку дымящихся раскаленных углей. Проходя мимо нее, мужчина на ходу с усмешкой бросил через плечо, что вот, дескать, допустил оплошность – позволил огню в очаге погаснуть, так что пришлось пойти и занять огонька. Еще через какое-то время Ада сама нагнала какого-то странного человека крупного телосложения с тяжелым джутовым мешком, висевшим на каштановой ветке. За этим человеком с высокого дерева внимательно следили три вороны; птицы не говорили ни слова в осуждение, просто смотрели вниз. А мужчина и впрямь вел себя очень странно: время от времени он лупил по своей набитой суме отломанной ручкой мотыги так, что только пыль клубами летела. Да еще и что-то приговаривал, проклиная свою сумку так, словно она была главным препятствием в его жизни и не давала ему жить легко и просто. Ада, еще не подойдя к нему, услышала и эти глухие удары, и тяжелое дыхание мужчины, и бранные слова, и скрип его сапог, когда он старался покрепче упереться в землю, чтобы нанести удар посильнее. Проходя мимо, она лишь внимательно на него посмотрела, но потом остановилась, вернулась и спросила, что это он делает. «Бобы лущу», – ответил он и ясно дал ей понять, что, с его точки зрения, каждый маленький боб в мешке – это его враг, которого он непременно должен ненавидеть. Он с ненавистью распахивал поле, с ненавистью сажал проросшие бобы, с ненавистью смотрел, как образуются побеги, как наливаются стручки, а потом с ненавистью срывал эти стручки, проклиная каждый, и швырял их в ивовую корзину, словно ненависть и злоба навсегда прилипли к его рукам. Битье палкой было единственной частью этого длительного процесса, которая была ему по душе. Это нравилось ему даже больше, чем поедание бобов.

К тому времени, как Ада добралась до мельницы, утренняя дымка еще не успела до конца растаять под жаркими лучами солнца, однако сама Ада настолько разогрелась при ходьбе, что скинула теплую шаль, свернула ее и сунула под мышку. Мерно шлепало мельничное колесо, вращаясь, выплескивая воду в водосток и брызгаясь. Стоило Аде коснуться дверной рамы, и она почувствовала, как все здание мельницы вибрирует в такт поворотам мельничного колеса и работе различных механизмов и жерновов. Она сунула голову в приоткрытую дверь и как можно громче, чтобы быть услышанной за всеми этими скрипами и стонами, окликнула хозяина: «Мистер Пик!»

Внутри пахло сухим зерном, старым деревом, мхом из мельничного лотка и водой. И было темновато, поскольку лучи света, которым удавалось туда проникнуть через два маленьких окошка и распахнутую дверь, натыкались на плотную завесу пыли, поднимавшуюся над грудой смолотого зерна. Мельник вынырнул из-за жерновов, шагнул к Аде и принялся отряхивать руки. Ото всех этих движений в воздух поднялось еще больше пыли, и в луче падавшего из двери света Ада увидела, что волосы у мельника на голове, его брови, ресницы и даже волоски на руках выглядят словно заиндевевшими – все было покрыто толстым слоем светло-серой мучной пыли.

– За почтой пришла? – спросил мельник.

– Да, если мне что-то есть.

Он прошел в ту часть здания, где находилось почтовое отделение – крошечная пристройка с односкатной крышей, – и вернулся, с удивлением вертя в руках конверт. Ада сунула письмо в книгу Симса, лежавшую у нее в кармане, и пошла по дороге к дому Свонгеров.

Эско она обнаружила возле амбара. Согнувшись в три погибели, он пытался вставить спицу в колесо тележки с помощью кувалды и клина, вырезанного из ветки белой акации. Пока Ада брела к нему от дороги, он успел выпрямиться, положить кувалду и обеими руками опереться о передок повозки. Казалось, его руки и борта тележки сделаны из одного материала, настолько они выглядели одинаковыми и по цвету, и по твердости. Рубашка на Эско насквозь промокла от пота, и Ада, подойдя ближе, почувствовала его запах, похожий на запах мокрой глины. Сам Эско был очень высоким, худым, с маленькой головой, увенчанной пышной шапкой спутанных седых и очень сухих волос, вздымавшихся на макушке, точно хохолок на голове у синицы.

Он с явным удовольствием ухватился за возможность отложить работу и повел Аду в дом, для чего сперва нужно было пройти в калитку и пересечь двор. Колья ограды Эско использовал как вешалку для всякой всячины; к ограде он привязывал также и своих лошадей, так что заостренные концы кольев со временем непременно оказывались обломаны или разлохмачены зубами нетерпеливых животных. Двор был пустой, чисто выметенный, и там не было ни одного кустика, ни одной цветочной клумбы в качестве украшения, зато росло полдюжины больших дубов и имелся крытый колодец, являвшийся новшеством в этой стране текучей воды. Колодец был абсолютно необходим, поскольку место, которое Свонгеры выбрали под свое жилье, носило название Сухая Лощина. Их большой дом был некогда выкрашен белой краской, но теперь эта краска крупными, величиной с ладонь хлопьями слезала со стен, и вскоре, подумала Ада, этот дом будет похож на пятнистую или серую в яблоках кобылу, а еще через пару лет станет совсем серым.

Салли сидела на крыльце и нанизывала на нитки бобовые стручки; пять длинных низок уже висели и сохли, подвязанные к потолочной балке. Круглолицая Салли Свонгер и сама была кругленькая, с гладкой, блестящей, точно поверхность сальной свечи, кожей и начинавшими седеть волосами, которые красила хной, придавая им тот же оттенок, что и полоса на спине мула. Эско подтолкнул к Аде свободный стул, затем сходил в дом, принес еще один стул, для себя, уселся и принялся лущить бобы. Об обеде никто не заговаривал, и Ада, с некоторым разочарованием посмотрев в бледное небо, увидела, что несколько расплывчатое пятно, изображавшее солнце, уже клонится к западу, а значит, Свонгеры давно уже пообедали.

Некоторое время все хранили молчание, и в тишине слышалось лишь щелканье стручков в руках Эско и шипение нити, на которую Салли нанизывала стручки целиком, предназначавшиеся для высушивания, да еще из дома доносилось тиканье часов, стоявших на камине, и казалось, что там кто-то равномерно стучит костяшками пальцев по крышке картонной коробки. Эско и Салли работали слаженно и с явным удовольствием, иногда соприкасаясь руками, если одновременно совали их в корзину с бобовыми стручками. Оба отличались спокойствием и медлительностью движений и были очень нежны друг с другом, и каждый стручок в их руках выглядел как предмет, заслуживающий их любви и нежности. Бездетными они отнюдь не были, но им все же удалось сохранить в долгом браке тот дух романтики, каким часто отличаются бездетные супруги. Казалось, период ухаживания у них так до сих пор и не кончился. Ада считала их чудесной парой и не видела ничего удивительного в том, что им так хорошо друг с другом. Она всю свою жизнь прожила с вдовцом, и у нее не сложилось правильного представления о супружеской жизни и о том, какую пошлину могут потребовать за тихое семейное счастье повседневные хлопоты по хозяйству и какой урон браку они могут нанести.

Наконец молчание было нарушено, и первым делом разговор зашел, естественно, о войне и о том, каковы ее мрачные перспективы, ибо федералы подошли совсем близко, вплотную к северным отрогам гор, а в Виргинии положение и вовсе отчаянное, если верить газетным статьям и рассказам об окопных боях под Питерсбергом. Ни Эско, ни Салли этой войны не понимали и разбирались в текущих событиях весьма смутно; наверняка они знали только две вещи: войну в целом они не одобряют, а Эско уже в том возрасте, когда на ферме ему требуется кое-какая помощь. По этой и по многим другим причинам они были бы рады, если бы войне был положен конец и их мальчики вернулись домой. Ада спросила, есть ли вести от сыновей Свонгеров, ведь они оба воюют уже давно, и поняла, что вот уже много месяцев от них нет ни слова, и родители не знают даже, живы ли они.