Безумствуя, речная быстрина
Нам головы кружила; в небесах
Парили облака свободной стаей,
Покой, и непокой, и тьма, и свет —
Все словно одного ума творенье
И словно одного лица черты.
О грозные таинственные знаки!
Своей рукой их начертала вечность:
Начало и конец, и бесконечность^[13].

Ада рассмеялась, поцеловала отца в щеку и подумала: «А ведь я бы и в Либерию за своим стариком последовала, если бы он меня об этом попросил».

А Монро, полюбовавшись клубящимися облаками, решил поднять сложенный верх коляски, который был сделан из вощеной парусины, выкрашенной в черный цвет и вставленной в угловатую раму на петлях. Распрямляясь, он стал похож на крыло летучей мыши, а новая парусина так и затрещала, когда Монро ее расправил.

Затем они снова продолжили путь, Монро чуть тронул вожжами усталого потного мерина, и тот пошел вперед, радуясь предстоящему спуску, преодолевать который было, конечно же, гораздо легче, чем подъем. Вскоре, впрочем, спуск стал настолько крутым, что Монро пришлось нажать на тормоза, чтобы удерживать кабриолет от скатывания на задние ноги лошади.

Пошел дождь, а затем опустилась такая непроницаемая тьма, в которой не было ни лунного луча, ни проблеска света в окне какого-нибудь гостеприимного дома. Городок Холодная Гора был где-то впереди, но они не знали, далеко ли до него, и продолжали ехать куда-то в черноту, полагаясь на лошадиное чутье, которое, конечно же, не позволило бы им свалиться вниз головой с какого-нибудь предательского скалистого уступа. Пока что им не встретилось ни одной даже самой одинокой хижины, и это явно указывало на то, что до селения еще довольно далеко. Видимо, расстояния между населенными пунктами измеряли в данной местности весьма приблизительно.

Дождь падал косо, так что и поднятый верх коляски от него почти не спасал. У Ады и Монро даже лица были мокры, а мерин и вовсе шел, опустив голову. Они преодолевали один поворот дороги за другим, но никаких верстовых столбов не замечали, и на каждой развилке Монро приходилось просто угадывать, какую из дорог следует выбрать.

Было уже далеко за полночь, когда они добрались до темной часовни, высившейся на холме над дорогой и рекой. Они вошли туда, спасаясь от дождя, да там и переночевали, вытянувшись на молельных скамьях прямо в промокшей насквозь одежде.

Утро встретило их туманом, но таким легким и светлым, что стало ясно: под лучами солнца он скоро исчезнет. Монро с трудом поднялся, вышел наружу, и Ада услышала, как он сперва засмеялся, а потом воскликнул: «Еще раз благодарю Тебя за те силы, что во мне еще сохранились!»

Ада тоже встала и подошла к отцу. Он стоял, повернувшись лицом ко входу в часовню, и с улыбкой указал дочери на надпись над дверью. Ада повернулась и прочла: «Ассамблея^[14] города Холодная Гора».

– Значит, мы все-таки добрались до дома, несмотря ни на что, – сказал Монро, и Ада восприняла его слова с изрядной долей скептицизма. Все их друзья в Чарльстоне были единодушны в том мнении, что окрестности Холодной горы – это самая что ни на есть глушь, прибежище грубых неразвитых язычников, дикое захолустье, где творятся самые различные нарушения закона, права и моральных устоев; склоны гор там покрыты мрачными непроходимыми лесами, там все время идут дожди, а тамошние жители – и мужчины, и женщины, и дети – худые, изможденные и жестокие, склонны к различным актам насилия и совершенно лишены способности себя сдерживать. Нижнее белье там носят только представители джентри, уверяли Аду и Монро бесчисленные советчики-доброхоты, а женщины на каждой станции кормят грудью своих младенцев, не имея, похоже, ни малейшего представления о том, что в цивилизованном обществе давно пользуются услугами кормилиц. По своему образу жизни эти горные жители стоят в лучшем случае всего лишь на одну ступеньку выше кочевых племен дикарей.

В первые недели после прибытия, когда они с Монро еще только знакомились с прихожанами и потенциальными членами своей конгрегации, Ада находила этих людей и впрямь довольно странными, хотя и не в том смысле, как ей пытались внушить жители Чарльстона. Выяснилось, например, что они очень обидчивые и легковозбудимые, но одновременно и весьма сдержанные, даже замкнутые, так что зачастую совершенно невозможно понять, что у них на уме. Довольно часто они держались так, словно их чем-то оскорбили, вот только Ада и Монро никак не могли понять, что именно сделали не так. Большинство воспринимало свое жилище как некое подобие крепости, и навстречу незваным гостям на крыльцо всегда выходили только мужчины. В дом священника и его дочь иногда приглашали, а иногда нет. Но когда им предлагали пройти в дом, то, с точки зрения Ады, это было даже хуже, чем когда приходилось нелепо торчать в полном недоумении посреди двора. Ее подобные «приглашения в гости» просто пугали.

В домах у них было темно даже в самые солнечные дни. Те, у кого на окнах имелись ставни, держали их закрытыми. Те, у кого имелись занавески, их задергивали. И пахло в этих домах тоже странно, хотя ничего особенно плохого в этом запахе не было – там пахло едой, животными и потом людей, которые много работают. Ружья обычно стояли по углам или висели на вбитых штырях над очагом или над дверью. Монро чаще всего начинал разговор первым и произносил весьма пространную речь – рассказывал о себе, о своем видении церковной миссии, о важности теологической науки и требовал непременного присутствия прихожан на молебствиях и церковных службах. Пока он все это говорил, мужчины молча его слушали, сидя на жестких стульях с прямой спинкой и глядя на пламя в очаге. Многие в доме ходили босиком и, ничуть не стесняясь, выставляли прямо перед собой свои здоровенные растоптанные ступни. Единственное, что Аде по их поведению было совершенно ясно: они предпочли бы, чтобы Монро оставил их в покое. Они сидели как каменные, уставившись в огонь и не произнося ни слова, и ни разу ни у кого на лице ни один мускул не дрогнул, что бы там Монро ни говорил. А если он, задав кому-то прямой вопрос, все же настаивал на ответе, то отвечающий сперва долго его вопрос обдумывал, а потом иногда отвечал, хотя и предельно кратко и зачастую неясно, но куда чаще просто одаривал Монро острым взглядом, словно в этом взгляде и заключалось все то, что он мог и хотел новому проповеднику сообщить. А некоторые люди попросту прятались в глубине дома, и Аде было хорошо слышно, как они там ходят, чем-то гремят, но выходить к ним ни за что не желают. Она предполагала, что это, видимо, женщины, дети и старики, которым кажется, что мир за пределами их убежища настолько ужасен, что с легкостью их испортит, запачкает, а потому следует избегать любого соприкосновения с чужаками, а чужаками они считали всех, кроме родни и близких знакомых.

После таких визитов Ада и Монро всегда сразу спешили уйти, а на обратном пути, когда они уже катили по дороге в своем кабриолете, Монро начинал говорить о всеобщем невежестве и о том, какую стратегию думает применить для победы над ним. Ада же, глядя на быстро вращающиеся колеса повозки, пыталась понять, почему они так поспешно отступили, и испытывала смутную зависть к этим людям, которые, похоже, абсолютно равнодушны ко всем тем знаниям, которыми они с Монро обладают, и давно уже сделали свои собственные, совершенно иные, выводы относительно правильности жизни, да и вообще живут, полностью полагаясь на имеющиеся у них знания и опыт.

Но самую большую оплеуху Монро как миссионер получил тем летом в доме Салли и Эско. Некий Майс, член конгрегации, сообщил Монро, что Свонгеры упорствуют в своем невежестве, что Эско едва умеет читать, мало чем интересуется и за все это время ничуть не продвинулся в понимании истории, знает разве что о самых первых деяниях Господа, описанных в книге Бытия, да и то, похоже, не пошел дальше Его слов «да будет свет». Салли еще менее образованна, и оба они считают, что Библия – это что-то вроде книги волшебных сказок, и используют ее, как цыгане, в качестве пособия для гадания: нарочно бросают на пол, а потом тычут пальцем в открывшуюся страницу и пытаются разгадать значение той строки, на которую палец случайно попал. Это они называют предсказаниями и утверждают, что их наставляет сам Господь. И если Господь скажет им: «Идите», они пойдут. А если скажет: «Подождите», они останутся на месте. А если Он велит им: «Убейте», так Эско сразу достанет топор и пойдет искать молодую жертвенную курочку. Однако, несмотря на все свое невежество, Свонгеры процветают, ведь их ферма расположена в низине, а там земля такая черная и жирная, что сладкий картофель на ней вырастает длиной с локоть, а трудов‐то всего – мотыгой землю взрыхлить да сорняки выполоть. По словам Майса, Свонгеры могли бы стать весьма ценными членами конгрегации, если, конечно, Монро удастся призвать их к порядку.

После таких рассказов Монро, естественно, тут же отправился к Свонгерам, прихватив с собой Аду. Их пригласили в гостиную, усадили, однако Ада сразу заметила, что настроение у Эско все больше портится, тогда как Монро с энтузиазмом пытается втянуть его в дискуссию об истинной вере. Однако Эско в дискуссию вступать не спешил и ни от себя, ни от своих верований не отрекся. Впрочем, Монро не нашел в этих верованиях ничего особенно предосудительного, кроме, пожалуй, преклонения перед миром животных, деревьев и скал, а также – перед неожиданными погодными явлениями. Эско, как им обоим показалось, был носителем неких старинных кельтских верований – во всяком случае, сам Монро пришел именно к такому выводу, – да и некоторые представления Свонгеров о современном мире, хотя говорил Эско немного, явно имели гэльский оттенок.

Ухватившись за редкую возможность немедленно обратить заблудшего в истинную веру, Монро попытался объяснить Эско ее высокие цели, и когда они добрались до Святой Троицы, Эско вдруг вскочил и резко переспросил:

– Значит, три в одном? Наподобие индюшачьей лапы?

И Монро, окончательно убедившись, что Эско толком не имеет понятия даже об основах христианства, принялся излагать ему историю Христа с момента непорочного зачатия до кровавого распятия. Он включил в свой рассказ все знаменитые подробности и старался излагать мысли как можно проще, одновременно призывая на помощь все свое красноречие. Когда он наконец замолк и устало откинулся на спинку стула, ожидая ответной реакции, Эско спросил:

– И ты говоришь, что все это имело место некоторое время назад? Довольно давно?

– Да, две тысячи лет, если это, по-твоему, «довольно давно», – подтвердил Монро.

– Пожалуй, и впрямь довольно давно, – согласился Эско. Затем, внимательно осмотрев свои тяжело свисавшие натруженные руки, принялся разминать пальцы и кисти, критически на них поглядывая и словно прикидывая, подойдет ли ему какой-то новый инструмент. Все это время он, похоже, обдумывал сказанное Монро, а потом спросил: – Значит, этот парень сошел на землю исключительно ради нашего спасения?

– Да, – сказал Монро.

– Чтобы спасти нас от дурных нравов и тому подобного?

– Да.

– И с ним поступили именно так, как ты говоришь? Вонзали гвозди, пыряли ножом и все такое?

– Да, именно так, – подтвердил Монро.

– Но ты говоришь, что эта история стала известна всему миру сколько-то там сотен лет назад? – сказал Эско.

– Ну, в общем, да.

– То есть довольно давно?

– Да, очень давно.

Эско улыбнулся, словно разгадав трудную загадку, встал, хлопнул Монро по плечу и сказал:

– Ну, в таком случае, нам остается только надеяться, что это не так.