Покосные луга, сказала Руби, выкашивали недостаточно часто, и травы там вот-вот окажутся во власти молочая, тысячелистника и амброзии, но пока сено еще можно спасти. Старое кукурузное поле, объявила она, отлично отдохнуло, несколько лет оставаясь под паром, и теперь вполне готово к тому, чтобы его расчистили и распахали. Хозяйственные постройки в хорошем состоянии, но кур в курятнике явно маловато. Подвал для хранения корнеплодов, как и кладовая для консервов, на ее взгляд, мелковаты, их нужно еще на фут углубить, иначе нет гарантии, что во время зимних холодов картофель там не померзнет. Колония городских ласточек, если устроить им домики из тыкв‐горлянок вокруг всего огорода, поможет держать ворон на расстоянии.

Рекомендации Руби распространялись буквально на все, и останавливаться она, похоже, не собиралась. У нее имелись идеи насчет севооборота культур для каждого отдельного поля. Она придумала устроить в бочке некое подобие ручной мельнички, чтобы, как только они соберут первый урожай зерна, можно было самостоятельно смолоть пшеницу и овес, используя силу течения в собственном ручье и сэкономив на необходимости отдавать мельнику его десятину. А однажды вечером, прежде чем подняться по тропе в свою хижину, Руби вдруг предложила: «Надо бы нам завести несколько цесарок. Для яичницы их яйца, по-моему, не очень подходят, но в выпечку вполне годятся. Цесарки, конечно, сидеть на яйцах не желают и кладут их где попало, зато создают определенный уют, да и в хозяйстве полезны. Они, например, хорошие сторожа, а бобы от насекомых могут обчистить просто в один миг, моргнуть не успеешь. Ну и потом, просто приятно на них смотреть, когда они по двору бродят».

А на следующее утро она влетела в дом со словами:

– Свиньи! У вас для них какой-нибудь загон в лесу имеется?

– Нет, – сказала Ада. – Мы ветчину всегда покупали.

– Свинья – это тебе не два каких-то окорока! – возмутилась Руби. – В свинье много чего еще есть. Например, лярд. Ну, топленый жир. Нам его в хозяйстве много понадобится.

Несмотря на неопределенность того периода, который Монро намеревался провести в Блэк Коув, там, как оказалось, требовалось сделать еще очень многое. Во всяком случае, куда больше, чем казалось Аде. Во время одного из самых первых обходов фермы Руби страшно обрадовалась, увидев большой и плодоносный яблоневый сад. Обычно за садом ухаживали чернокожие, так что деревья до сих пор были в полном порядке, и только сейчас там стали появляться первые признаки небрежения. Но хотя в последний год сучья на яблонях точно не подрезали, деревья были буквально усыпаны зреющими плодами.

– Вот в октябре, – мечтала Руби, – мы часть этих яблок выгодно обменяем, так что и зиму нам будет полегче пережить. – Потом, помолчав минутку, она вдруг спросила: – У вас, случайно, нет пресса? – И когда Ада сказала, что, вполне возможно, где-то есть, Руби радостно завопила: – Отлично! Крепкий сидр дорого стоит! Его менять куда выгодней, чем яблоки! Нам только нужно будет его приготовить.

Порадовали Руби и гряды с табаком. Весной Монро дал разрешение одному из нанятых работников в личных нуждах использовать небольшой участок земли, и тот засадил его табаком. И хотя все лето табаком никто не занимался, он чувствовал себя на удивление хорошо – растения были высокие, с хорошо развитыми листьями, и вредителей на них никаких не было, несмотря на то что между грядами все заросло сорной травой, а сам табак нуждался в прищипывании и обрезке боковых побегов. По мнению Руби, растения так хорошо себя чувствуют даже при полном отсутствии ухода, потому что сажали их в полном соответствии с приметами и природным календарем. Она рассчитывала, что им удастся собрать вполне приличный урожай табака и объяснила Аде, зачем это нужно: если листья табака должным образом обработать, вымочив в отваре сорго, а потом скрутить и высушить под прессом, то порции такого жевательного табака можно будет легко обменивать на семена, на соль, на дрожжи, на закваску и на многие другие необходимые в хозяйстве вещи.

Ада и сама не раз думала о бартере, хоть и не слишком хорошо представляла себе, как он осуществляется. Но поскольку теперь она неожиданным образом оказалась непосредственно связана с денежной экономикой и вольна была сама распоряжаться своими средствами, она, испытывая полное доверие к своей партнерше, поделилась с Руби проблемой своих пошатнувшихся финансов и рассказала, сколь малой суммой денег им отныне придется оперировать. В ответ Руби заметила: «Ну и что? Я и в руках-то никогда не держала купюру крупнее одного доллара!» – и Ада поняла, что, даже если Руби и заботит почти полное отсутствие у них денег, она все же уверена, что и без денег можно прекрасно обойтись. Руби, собственно, всю жизнь и обходилась, пребывая как бы на расстоянии вытянутой руки от покупки вещей за деньги; она вообще относилась к деньгам с большим подозрением даже в лучшие времена, особенно если начинала в уме сопоставлять ненадежность денег и те результаты, которые дает охота, собирательство, уход за сельскохозяйственными растениями и сбор урожая. В настоящий момент обстоятельства сильно играли на понижение стоимости денег, оправдывая самые мрачные прогнозы Руби. Особенно подешевели бумажные деньги, на них даже стало трудно хоть что-то купить. Во время своей первой совместной поездки в город Ада и Руби были просто потрясены, когда им пришлось выложить пятнадцать долларов за фунт соды, пять долларов за маленькую бумажную упаковку иголок, которой полагалось стоить раза в три меньше, и целых десять долларов за небольшую пачку писчей бумаги. Штука самого простого полотна – если бы они могли себе позволить ее купить – обошлась бы им минимум в пятьдесят долларов. Руби тут же заметила, что одежда могла бы не стоить им ни цента, если бы они завели овец, и тогда у них появилась бы возможность стричь, чесать, прясть и красить шерсть, а затем превращать ее в ткань для платьев и теплого нижнего белья. Но Ада сразу представила себе, какого тяжкого труда потребовал бы каждый шаг этого процесса, который Руби с такой легкостью только что изобразила, а в результате они получили бы всего лишь несколько ярдов материи, жесткой, как мешковина. Нет, все-таки деньги делают жизнь куда более легкой, думала Ада.

Но даже если бы у них были деньги, хозяева магазинов их брать отказывались, опасаясь, что стоимость этих бумажных долларов скорее всего успеет упасть еще до того, как они сбудут их с рук. Вообще возникало ощущение, что от любых бумажных денег следует избавляться как можно скорее, иначе они могут запросто сравняться по стоимости с горстью сечки. Бартер куда надежней. Уж Руби-то это понимала отлично. В голове у нее теперь так и роились идеи, как бы им сделать ферму Блэк Коув полностью самоокупаемой.

Руби в срочном порядке составила план и предложила Аде его рассмотреть. Две вещи во время проведенной ими инвентаризации она выделила как «особо ценное движимое имущество», но абсолютно не существенное для хозяйства – кабриолет и фортепьяно. Она считала, что, обменяв любую из этих вещей, они смогли бы получить практически все необходимое, чтобы пережить зиму. Ада несколько дней ее идею обдумывала. Ей казалось, что это просто стыд – заставлять их чудесного, серого в яблоках мерина тянуть плуг. Руби возражала, говоря, что мерину все равно придется это делать. Хотя бы для того, чтобы отрабатывать свой корм, как и всем прочим обитателям фермы.

В конце концов Ада, удивив даже саму себя, выбрала фортепьяно. Честно сказать, она решила с ним расстаться, понимая, что так и не овладела толком техникой игры на этом инструменте; идея учить ее музыке вообще целиком принадлежала Монро, и он почему-то придавал этому такое значение, что даже поселил учителя музыки у них в доме. Это был маленький человечек по имени Тип Бенсон, отличавшийся редкостной неусидчивостью. Он был практически не в состоянии подолгу пребывать в одной и той же позе, а также никак не мог воздержаться от бесконечных влюбленностей в собственных учениц. Ада, разумеется, исключением не стала. Ей в то время было пятнадцать, и однажды в полдень, когда она, сидя за инструментом, мучила очередной пассаж из Баха, Бенсон упал возле нее на колени, схватил за руки, сняв их с клавиатуры, и прижал тыльную сторону ее ладоней к своему пухлому лицу. Он, собственно, и сам был еще молод, лет двадцати четырех, и у него были удивительно красивые длинные пальцы, что необычно для такого толстячка-коротышки. Затем, вытянув трубкой пухлые красные губы, он прильнул к ее рукам, покрывая их пылкими поцелуями. Будь на месте Ады другая девушка, она, возможно, сыграла бы на его чувствах и получила определенную выгоду как ученица, но Ада повела себя иначе: она сразу же встала, извинилась, направилась прямиком к Монро, рассказала ему о случившемся, и Бенсону пришлось спешно собирать вещи. Уже к ужину его в доме не было. Монро, правда, тут же нанял новую учительницу музыки – какую-то старую деву, одежда которой насквозь пропахла нафталином и потом.

Отчасти то, что Ада выбрала в качестве объекта для бартера именно фортепиано, было связано с пониманием того, что в грядущие годы у нее вряд ли будет достаточно времени и возможностей для занятий искусством, а то время, какое она все же сумеет освободить, она предпочла бы посвятить рисованию. А для этого будет достаточно самых простых инструментов – карандаша и бумаги.

Она могла бы привести еще немало разумных доводов в пользу расставания с фортепьяно, а вот в отношении кабриолета у нее возникали сомнения. Во‐первых, это была вещь Монро, но даже не это было главным. Куда сильней Аду удерживало от продажи кабриолета то, что это было все-таки средство передвижения. Его высокие колеса как бы обещали: если уж тебе станет совсем худо, ты сможешь просто сесть в него и уехать. Да, просто взять и уехать отсюда, как это сделали Блэки, что жили здесь раньше. Нужно только принять на вооружение такое отношение к жизни, при котором нет той ноши, которую нельзя было бы облегчить, и не бывает таких неудач, которые нельзя было бы поправить, просто снявшись с насиженного места и поехав куда глаза глядят.

После того как Ада объявила о своем решении расстаться с фортепиано, Руби времени даром не теряла, поскольку хорошо знала, кто захочет столь выгодно обменять имеющихся в хозяйстве лишних животных, а также излишки продуктов. Это, например, Старый Джонс, что живет выше по течению реки, где от нее отходит восточный рукав Ист-Форк. С ним-то Руби и решила иметь дело, зная, что его жена давно уже мечтает о пианино. Торговалась Руби жестко, и Джонсу в итоге пришлось отдать за инструмент пеструю свиноматку с выводком поросят, молодого подсвинка и сотню фунтов овсяной муки крупного помола. А еще Руби – ее все не покидала мысль о том, как же все-таки полезна овечья вещь особенно при нынешних ценах на ткани, – решила, что хорошо бы взять в приклад еще несколько мелких горных овечек размером со среднюю собаку, и сумела-таки убедить Джонса прибавить в счет стоимости фортепиано полдюжины таких овец, а также полную тележку капусты; а еще он обещал подарить им копченый окорок и десять фунтов бекона от самого первого кабана, которого ему удастся подстрелить в ноябре.

Через несколько дней Руби пригнала в Блэк Коув свиней и овечек, две из которых оказались темными. Овец она сразу отправила в загон на склоне Холодной горы, предоставив им возможность самостоятельно кормиться всю осень и полагая, что корма для них там более чем достаточно. Прежде чем выпустить овечек в загон, она вытащила нож и пометила левое ухо каждой двумя аккуратными короткими надрезами, которые еще и третьим перечеркнула, так что несчастные животные с окровавленными головами, жалобно блея, бросились от нее прочь.

А через пару дней ближе к вечеру приехали Старый Джонс и еще один старик, чтобы забрать фортепиано. Они прошли в гостиную и долго стояли там, глядя на инструмент, а потом второй старик сказал: «Ох, не уверен я, что мы эту штуку поднять сможем», и Старый Джонс ответил: «Раз мы его с выгодой приобрели, значит, и поднять обязаны». Наконец им все-таки удалось втащить инструмент в повозку и крепко его привязать, потому что он угрожающе свисал с задка.

Ада сидела на крыльце и смотрела, как увозят ее фортепиано. Несчастный инструмент подпрыгивал, поскольку повозка была безрессорной, буквально на каждом камне и каждой выбоине и, казалось, играл в знак прощания некую тревожную неприхотливую мелодию. Ада не слишком о нем сожалела, однако, слушая жалобную песнь фортепиано и глядя ему вслед, она вдруг вспомнила ту вечеринку, которую Монро устроил в последнюю перед войной зиму за четыре дня до Рождества.