* * *

Стулья и кресла в гостиной сдвинули к стенам, освободив место для танцев, и те, кто умел играть, сменяли друг друга за фортепиано, выколачивая из его клавиш рождественские гимны, несложные вальсы и сентиментальные салонные мелодии. На обеденном столе высились груды крошечных пирожков с ветчиной, печенья, пряников и сладких минс-паев; а еще там стоял большой чайник, полный горячего чая, благоухавшего апельсином, корицей и гвоздикой. Монро, правда, вызвал легкий скандал, подав шампанское, но, к счастью, среди присутствующих никого из баптистов не было. Были зажжены все новомодные керосиновые лампы в шарообразных стеклянных светильниках, и люди дивились, разглядывая их гофрированные верхушки, похожие на раскрывающийся бутон цветка; такие лампы в здешних местах были еще редкостью. Салли Свонгер, впрочем, выразила некоторое опасение, что они могут взорваться, а также нашла, что исходящий от них свет слишком ярок, тогда как длинные тонкие свечи и огонь в камине дают вполне достаточно света, и это для ее старых глаз гораздо комфортней.

В начале вечеринки гости, собираясь группками по предпочтению, в основном сплетничали. Ада сидела с женщинами, но внимательно следила и за тем, чем заняты остальные присутствующие. Шестеро стариков, придвинув кресла поближе к огню, беседовали о том, что Конгрессу угрожает кризис, маленькими глоточками потягивая из узких высоких бокалов шампанское и время от времени рассматривая на свет всплывающие в бокалах пузырьки. Эско, помнится, тогда сказал: «Ну, если до драки дойдет, то федералы всех нас перебьют». А когда другие стали выражать яростное с ним несогласие, Эско посмотрел в свой стакан и сказал: «Когда-то человека, создавшего вино с такими пузырьками, сочли сумасшедшим».

А вот на молодых людей, сыновей уважаемых членов конгрегации, Ада внимания почти не обратила. Они сидели в дальнем углу гостиной, громко разговаривали и по большей части с презрением отнеслись к шампанскому, предпочитая пить кукурузную водку из припрятанных в карманах фляжек. Хоб Марс, который недолго и абсолютно безуспешно пытался ухаживать за Адой, объявил, явно желая, чтобы его услышали все присутствующие, что вот уже целую неделю каждый вечер празднует рождение Спасителя и эти гулянки заканчиваются только перед рассветом, так что ему приходится освещать себе путь домой с помощью холостых выстрелов. Он взял у своего соседа фляжку со спиртным, хорошенько глотнул, вытер рот тыльной стороной ладони, посмотрел на нее, еще раз утерся и заявил, передавая фляжку владельцу:

– Вот это да! В самое сердце бьет!

– Женщины самого разного возраста устроились в противоположном углу. Салли Свонгер надела новые изящные туфли и сидела, выставив перед собой обе ступни, словно кукла с негнущимися ногами, – ожидала восхищенных отзывов. Какая-то пожилая дама без конца рассказывала о том, как неудачно ее дочь вышла замуж, ибо по настоянию мужа теперь вынуждена делить жилье с семейством гончих собак, которые слоняются по кухне в любое время за исключением охоты на енотов. Эта дама сказала, что терпеть не может ходить к дочери в гости, потому что собачья шерсть у них даже в подливке, и призналась, что ее дочь, успевшая всего за несколько лет родить одного за другим целый выводок детей, теперь смотрит на супружескую жизнь весьма мрачно, хотя еще совсем недавно прямо-таки горела желанием поскорее выйти замуж. Теперь же она пришла к выводу, что любовь – это всего лишь мимолетная вспышка чувств, приводящая к тому, что приходится без конца подтирать задницы детям и убирать лужи за щенками. Большинству женщин этот рассказ показался смешным, но Ада чуть не задохнулась от негодования.

Через некоторое время мужские и женские кружки перемешались, несколько человек, собравшись возле фортепиано, стали петь песни, некоторые молодые пары начали танцевать, и Аде тоже пришлось в свою очередь сменить кого-то у инструмента, однако думала она отнюдь не о музыке. Сыграв несколько вальсов, она встала, отошла от пианино и с умилением стала смотреть, как Эско, аккомпанируя себе свистом и лихо шаркая ногами, в одиночку исполнил некий вариант шаффл-степа. При этом глаза у него так и сверкали, а голова совершала такие резкие движения, словно ее дергали за веревочку.

В течение вечера, как с удивлением обнаружила Ада, она, совершенно забыв об осторожности, успела выпить далеко не один бокал шампанского, и в итоге ей стало душно и жарко, лицо казалось каким-то липким, шея взмокла под высокой стойкой воротника с рюшем, столь красиво смотревшимся на ее зеленом бархатном платье, а нос, как ей казалось, совершенно распух. Она даже подергала за него большим и указательным пальцами, желая проверить, что это с ним и дышит ли он. А потом даже вышла в прихожую, чтобы посмотреться в зеркало, и с изумлением убедилась, что выглядит совершенно нормально и с носом у нее все в порядке.

Салли Свонгер, тоже явно пребывая под воздействием излишнего количества выпитого шампанского, выглянула в прихожую, потянула Аду в укромный уголок и по секрету шепотом сообщила:

– Тут сейчас этот славный парнишка, Инман, заявился. И вот что я тебе скажу, хоть мне и следовало бы держать рот на замке: надо тебе за него замуж выходить. У вас такие хорошенькие темноглазые детишки получатся!

Аду ее слова возмутили и оскорбили, и она, залившись гневным румянцем, сбежала на кухню, чтобы хоть немного прийти в себя.

Однако там – и это привело ее мысли в еще больший беспорядок – она обнаружила Инмана, который в полном одиночестве сидел, почти вплотную придвинувшись к растопленной плите. Он прибыл поздно, и ехать ему пришлось верхом под моросящим зимним дождем, так что теперь он пытался хоть немного согреться и обсохнуть, прежде чем присоединиться к веселящейся публике. На нем был черный сюртук, и сидел он, элегантно положив ногу на ногу, а свою насквозь мокрую шляпу пристроил на распялке для сапог возле горячей плиты. Руки он то и дело протягивал к огню, и казалось, будто он что-то от себя отталкивает.

– О Господи! – вырвалось у Ады. – Вот вы, оказывается, где. Там дамы очень вами интересуются и рады будут узнать, что вы уже прибыли.

– Старые дамы? – спросил Инман.

– Ну, всякие. Ваше прибытие, например, было отмечено особым одобрением со стороны миссис Свонгер.

Она сама невольно вызвала в памяти слова Салли и сразу почувствовала, что вновь заливается румянцем. Но, тем не менее, все же дерзко прибавила:

– Как и многих других, впрочем!

– Вы хорошо себя чувствуете? – осведомился Инман, несколько смущенный ее странным выпадом.

– О да, отлично! Просто здесь немного душновато.

– Но вы так сильно покраснели…

Тыльной стороной ладони Ада коснулась своего влажного лица, тщетно пытаясь придумать, что бы такое ему ответить. Она снова измерила собственный нос с помощью двух пальцев, потом шагнула к кухонной двери и отворила ее, желая глотнуть свежего воздуха. Ночь пахла мокрой гниющей листвой и была так темна, что рассмотреть можно было лишь капли дождя, падавшие с козырька над крыльцом и оказавшиеся в полосе света из приоткрытой двери. Из гостиной донеслись первые простые ноты рождественского гимна «Добрый король Венцеслав», и Ада узнала скованную манеру игры Монро, сменившего кого-то за фортепиано. И вдруг где-то вдалеке, в темных горах, раздался пронзительный, исполненный одиночества вой серого волка.

– Какая безнадежность в этом призыве, – сказал Инман.

Ада все не закрывала дверь, ожидая, что раздастся ответный вой, но одинокому волку так никто и не ответил.

– Бедняга, – сказала она, закрыла дверь и повернулась к Инману.

И как только она это сделала, все вместе, – жар натопленной кухни, выпитое шампанское и выражение лица Инмана, в котором было куда больше нежности, чем во всех тех лицах, которые она до сих пор видела, – словно сговорившись, обрушилось на нее, вызывая дурноту и головокружение. Она сделала несколько неуверенных шажков, и когда Инман протянул руку, желая помочь ей удержаться на ногах, она вдруг судорожно ухватилась за нее. А потом под воздействием некого импульса, в происхождении которого она так впоследствии и не сумела разобраться, оказалась у него на коленях.

Он обнял ее, и она уютно пристроила голову куда-то ему под подбородок, а потом еще долго помнила, как ей сразу стало хорошо и удобно. Вставать и куда-то идти ей совсем не хотелось, однако она и не заметила, как сказала об этом вслух. Зато Инман все сразу заметил и был, похоже, очень этим доволен, хоть и не претендовал ни на что большее; всего лишь обнял ее за плечи и нежно придерживал, чтобы она не упала. А еще она навсегда запомнила, как хорошо от него пахло: влажной шерстью сюртука, лошадиным потом и свежим хлебом.

Ада просидела у Инмана на коленях, наверное, с полминуты, не больше. Потом вскочила и бросилась прочь, но, помнится, в дверях обернулась, держась рукой за косяк, и посмотрела на него, а он так и остался сидеть в прежней позе с озадаченной улыбкой на лице. И шляпа его теперь валялась на полу тульей вниз.

Она вернулась в гостиную, отодвинула от фортепиано Монро и довольно продолжительное время играла сама. Инман тоже вышел из кухни и стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, потягивая из узкого бокала шампанское и глядя на Аду. Потом все же отлепился от двери, подошел к Эско, по-прежнему сидевшему у огня, и заговорил с ним. Дальше вечер покатился своим чередом, и ни Ада, ни Инман ни одним словом не обмолвились о том, что произошло на кухне. Впрочем, они и разговаривали-то урывками и как-то так, словно обоим было неловко. Инман ушел довольно рано.

А вечеринка завершилась только под утро. Ада, глядя в окно гостиной, видела, как молодые люди двинулись по дороге, паля из револьверов в небо, и вспышки выстрелов ненадолго высвечивали их силуэты.

* * *

Ада еще некоторое время посидела, глядя вслед повозке с фортепиано, а когда та исчезла за поворотом дороги, зажгла фонарь и спустилась в подвал. Ей казалось, что у Монро вполне могла сохраниться пара ящиков шампанского, а ведь иной раз так приятно бывает откупорить бутылку. Но никакого вина Ада не обнаружила, зато нашла настоящее сокровище с точки зрения их бартерных планов – стофунтовый мешок зеленых кофе-бобов, который Монро когда-то давно там припрятал и, видно, совсем о нем позабыл. Толстый и уже слегка осевший мешок так и остался стоять в уголке.

Ада позвала Руби. На радостях они насыпали на сковороду полфунта зеленых бобов, поджарили, смололи и наконец-то сварили себе настоящий кофе – Ада впервые пила такой кофе за весь минувший год. Да и обе они давно настоящего кофе не пили и теперь никак не могли остановиться, пили чашку за чашкой и в итоге настолько взбодрились, что большую часть ночи бодрствовали, без умолку обсуждая планы на будущее, вспоминая прошлое, и в какой-то момент Ада почти целиком пересказала Руби увлекательный сюжет «Крошки Доррит»^[17], одной из тех книг, которые она прочла летом. В течение нескольких последующих дней они обменивали кофе, отмеривая его кружками – большой в полфунта и маленькой в четверть пинты; себе они оставили только десять фунтов. В итоге, когда мешок опустел, им удалось получить в обмен целый копченый свиной бок, пять бушелей ирландской картошки и четыре – сладкой, банку пекарного порошка, восемь кур, несколько корзин с кабачками, бобами и окрой, два старых станка, прядильный и ткацкий, нуждавшихся лишь в небольшом ремонте, шесть бушелей кукурузы в початках и такое количество щепы, которого было вполне достаточно, чтобы перекрыть крышу над коптильней. Но самым ценным результатом этого бартера был пятифунтовый мешок соли, поскольку соль стала настоящей редкостью и была так дорога, что некоторые люди начали выкапывать в коптильнях земляные полы, а затем по многу раз варили эту землю и процеживали до тех пор, пока все не выпарят и не восстановят хотя бы небольшое количество той соли, что в минувшие годы попадала на земляной пол с соленых и копченых окороков.