Деньги у него были: присылали из дома, да и за ранение он сколько-то получил, так что сейчас мог беззаботно бродить по улицам, время от времени делая покупки в местных магазинчиках из красного кирпича и с одинаковыми белыми наличниками. У одного портного он нашел отличный черный сюртук из плотной шерстяной ткани, пришедшийся ему как раз впору; потом, правда, выяснилось, что тот человек, по мерке которого этот сюртук был скроен, успел умереть, пока сюртук шили, так что портной согласился продать его со скидкой. Инман сразу же надел сюртук и дальше пошел уже в нем. В торговых рядах он приобрел также пару темно-синих штанов из грубоватой плотной материи, кремовую шерстяную рубашку, две пары носков, складной карманный нож и большой тесак в ножнах, котелок, кружку, а также забрал все имевшиеся в наличии пули и дробь для своего револьвера. Все это ему запаковали в коричневую крафт-бумагу, и он понес сверток, продев палец под двойную бечевку. У шляпника ему удалось купить черную шляпу с широкими опущенными полями и серой лентой, и он, едва выйдя на улицу, тут же снял свою старую засаленную шляпу и зашвырнул ее как можно дальше, заметив, что она приземлилась в чьем-то огороде между грядками фасоли. Ну, ничего, подумал он, ее еще вполне можно использовать как головной убор для огородного пугала. Надев новую шляпу, Инман направился к сапожнику, где для него нашлась пара хороших крепких сапог, пришедшихся ему почти впору. Свои старые сапоги, покосившиеся, потрескавшиеся, с истершейся подметкой, он так и оставил в сапожной лавке на полу. У торговца канцелярскими принадлежностями он купил ручку с золотым пером, бутылку чернил и несколько листов хорошей писчей бумаги. Когда почти все покупки оказались сделаны, выяснилось, что ему удалось успешно истратить довольно-таки толстую пачку совершенно бессмысленных бумажных денег, которой, наверное, вполне хватило бы, чтобы разжечь костер даже из самого сырого дерева.

Инман устал и решил передохнуть в гостинице неподалеку от здания местного капитолия с куполообразной крышей. Он сел за столик под деревом и выпил чашку некоего напитка, который хозяин гордо именовал «первосортным кофе», якобы доставленным несмотря на блокаду, хотя, судя по оставшейся на дне гуще, это была смесь цикория и пережаренной кукурузной крупы с крошечной добавкой оставшейся в закромах кофейной пыли. Металлический столик, за которым сидел Инман, проржавел по всему краю столешницы, так что образовался довольно колючий оранжевый круг, и приходилось быть осторожным, чтобы не зацепиться о ржавый край рукавом нового сюртука, когда ставишь чашку на блюдце. Инман держался, пожалуй, излишне скованно – спина прямая, пальцы рук сжаты в кулаки и покоятся на напряженных ляжках. Человеку, стоявшему, например, посреди улицы и случайно оглянувшемуся назад, в сторону столиков, расставленных в тени большого дуба, Инман мог показаться чересчур суровым и, вероятно, чувствующим себя неловко в теплом черном сюртуке и белых бинтах на шее, похожих на туго завязанный галстук. Его можно было также по ошибке принять за человека, пребывающего во власти фотографа и слегка потерявшего ориентацию из-за чрезмерно затянувшейся экспозиции дагерротипа; вполне возможно, пожалуй, он испытал даже легкое головокружение, сознавая, что, пока часы отстукивают секунды, на пластинке с негативом медленно проявляется твое изображение и навсегда запечатлевается некая частица твоей души.

Инман думал о слепом. Утром он купил у него «Стэндард», что, собственно, с некоторых пор делал каждое утро. Теперь он жалел слепого, узнав об истинном происхождении его слепоты, и начал понимать, что вряд ли можно кого-то ненавидеть только потому, что у него есть то, чего ты лишен от рождения. Но какова плата за полное отсутствие у тебя врагов? Кому можно нанести удар в порядке возмездия за свои несчастья? Разве что себе самому.

Инман допил кофе, оставив на дне слой гущи, и взял в руки газету, надеясь, что там найдется хоть что-то способное его развлечь, направить мысли в другую сторону. Он попытался прочесть сообщение о том, как плохи дела под Питерсбергом, но не смог как следует сосредоточиться. К тому же ему и самому было известно практически все, что можно сказать на эту тему. Добравшись до третьей страницы, он обнаружил обращение правительства штата к дезертирам, а также к тем, кто скрывается от несения военной службы, к их семьям и ко всем тем, кто их укрывает. В обращении говорилось, что на дезертиров и их пособников будет объявлена охота. Их имена будут занесены в особый список, и отряды местной обороны будут начеку, днем и ночью патрулируя территорию. Затем Инман прочитал историю, запрятанную внизу страницы в центральной части газеты, в ней рассказывалось, что где-то на приграничной территории штата, в западных горах, Томас^[5] и его отряды индейцев‐чероки несколько раз вступали в стычки с федералами. Их обвиняют в том, что они снимали скальпы. Автор статьи высказался в том плане, что, даже если подобная практика и считается варварской, она все же служит жестким предупреждением всем, желающим вторгнуться на чужую территорию, что за подобные попытки придется дорого заплатить.

Инман отложил газету и задумался, представив себе, как индейцы чероки скальпируют федералов. В этом была даже определенная ирония – бледнолицые фабричные рабочие с такой уверенностью заявились туда с твердым намерением прикарманить и эти земли, однако вскоре сами сложили головы в тамошних лесах, точнее, лишились волос на макушке, причем вместе с кожей. Инман знал, что многие молодые чероки сражаются под командованием Томаса. Интересно, подумал он, а нет ли среди них Свимера?^[6] В то лето, когда они со Свимером познакомились, им обоим было по шестнадцать лет. Инману тогда выпало весьма приятное задание – отвести стадо телок на горное пастбище на вершине довольно высокой горы Балзам-Маунтин, где еще сохранились остатки сочной травы. Он нагрузил вьючную лошадь всем необходимым: кухонной посудой, половиной говяжьей туши, мукой крупного помола, рыболовными принадлежностями, дробовиком, стегаными одеялами и большим квадратным куском вощеной парусины для палатки. Он рассчитывал все это время прожить в полном одиночестве и проверить собственные силы, в которых, впрочем, не сомневался. Но когда он добрался до знакомого луга на вершине горы, там, как оказалось, уже разбит лагерь и идет веселое пиршество, явно далеко не первое. Дюжина молодых людей из Каталучи прибыла туда почти неделю назад и попросту предавалась лени в прохладе высокогорья, наслаждаясь полной свободой и удаленностью от родного очага. Местечко и впрямь было отличное. Ребята расчистили заросли к востоку и западу от лагеря, и оттуда открывался чудесный вид, а рядом было отличное пастбище для скота и ручьи, богатые форелью. Инман с удовольствием присоединился к их компании, и в течение нескольких дней они устраивали настоящие пиршества, готовя огромное количество еды – жареный кукурузный хлеб, жареную форель, рагу из подстреленной дичи – на жарко пылавшем костре, который жгли днем и ночью. Кушанья они запивали разнообразными вариантами кукурузной водки и яблочного бренди, а также густым медовым напитком, и в итоге многие валялись пьяными от зари до зари.

Но вскоре с другой стороны перевала, из Коув‐Крик, на вершину горы поднялась группа молодых индейцев‐чероки со стадом тощих пятнистых коров неизвестной породы. Индейцы разбили лагерь неподалеку, а потом, срубив несколько молодых сосенок, сделали из них ворота и выложили границы площадки для своей яростной и какой-то не совсем правильной игры в мяч. Вот тогда-то Свимер, странноватый большерукий парень с широко поставленными глазами, и подошел к ребятам из Каталучи, пригласив их принять участие в игре, однако с мрачным видом намекнул, что во время этой игры люди порой и умирают, не выдержав ее бешеного темпа. Инман и еще кое-кто вызов приняли. Срубили несколько молодых деревьев и сделали из них биты, которые укрепили полосками кожи и шнурками от ботинок.

Обе группы жили бок о бок две недели, и самые молодые большую часть дня проводили в играх, азартно споря по поводу выигрыша. Это состязание не имело ни четких временных рамок, ни правил игры – правила вообще были весьма немногочисленны. Собственно, игроки просто носились по площадке, пуляя мячом друг в друга и с хэканьем отбивая битами удары, пока одна из команд не набирала нужное количество очков. Очко засчитывалось, когда мяч попадал в ворота противника или хотя бы задевал столбики ворот. Играть они были готовы целыми днями, а потом еще полночи пьянствовали у костра, рассказывая всякие небылицы и поедая огромное количество мелкой пятнистой форели, хорошо прожаренной и хрустящей. Форель они ели вместе с головой и костями.

Здесь, на высокогорье, большую часть времени стояла ясная погода. Воздух был лишен привычной дымки, и перед глазами расстилался бескрайний простор и ряды синеватых гор, каждая последующая горная гряда казалась бледнее предыдущей, а самые последние вершины были и вовсе почти неотличимы от небесной голубизны. Казалось, весь мир состоит исключительно из таких вот горных хребтов и долин. Во время перерывов в игре Свимер, глядя на далекие вершины, утверждал, что Холодная гора – самая главная гора в мире. А когда Инман спрашивал, почему он уверен, что это именно так, Свимер, широким жестом руки обведя горизонт до самой Холодной горы, отвечал на его вопрос вопросом: «А ты видишь хоть одну гору выше Холодной?»

По утрам воздух на вершине Балзам-Маунтин был хрустким и прозрачным, в долинах лежал туман, и вершины соседних гор вздымались из его волн словно синие острова с крутыми обрывистыми берегами, разбросанные в бледно-сером морском просторе. Инман просыпался, чувствуя, что еще не совсем протрезвел, и вместе со Свимером спускался в какой-нибудь укромный уголок среди скал, чтобы часок-другой поудить рыбу, прежде чем снова начнется игра. Они усаживались на берегу стремительного ручья, насаживали наживку и ловили на удочку или просто закрепляли леску между камнями. Свимер говорил почти без перерыва, негромким голосом, как бы растворявшемся в журчании воды; он рассказывал, откуда взялись разные животные и каким образом стали такими, как теперь. Героями его историй были то опоссум с голым хвостом, то белка с пушистым хвостом. А то рогатый олень или клыкастая пума. Или таинственный зверь уктена с телом змеи и клыками горного льва. А еще он знал множество легенд о том, как возник этот мир и куда он идет. Рассказывал Свимер и о различных заклинаниях, которым постепенно учился, чтобы уметь добиться желаемого. Он уже умел, например, наслать на человека беду, болезнь или даже смерть; умел с помощью огня отвратить зло; знал, как защитить одинокого странника на ночной дороге и как сделать, чтобы дорога эта показалась ему гораздо короче. Некоторые заклинания были связаны с миром духов. Свимеру было известно несколько способов, с помощью которых можно было убить душу врага, а также защитить собственную душу. В его рассказах о воздействии этих заклинаний человеческая душа всегда представала как нечто очень хрупкое, постоянно атакуемое злыми силами и нуждающееся в защите, а иначе ей грозит опасность умереть внутри твоего тела. Инмана подобная точка зрения несколько обескуражила, поскольку церковные проповеди и псалмы твердили о том, что душа человеческая бессмертна и это святая истина.

Сидя на берегу ручья, Инман слушал рассказы Свимера о легендах и заклинаниях, следил за бегущей водой и за маленьким водоворотом, образовавшимся там, где леска уходила в воду, и голос его нового друга казался ему похожим на шелест водяных струй, он и утешал, и успокаивал. А потом, наловив полную корзину мелкой форели, они снова поднимались на знакомую лужайку и весь день гоняли мяч, лупя по нему битой, безжалостно толкая и пихая друг друга, а порой дело доходило и до весьма ощутимых ударов.