Инфер 10 (страница 9)
Вот только с годами Трэдда научилась сопоставлять вроде бы никак не связанные друг с другом вещи. Так после той экспедиции за утонувшими арсеналами, примерно через пару недель, их отряд вдруг посадили на баржу и тайно отправили на побережье, где им пришлось штурмовать максимально защищенную племенную крепость, а сломив невероятно ожесточенное сопротивление, умывшись чужой и своей кровью, пробиться внутрь, заложить пакеты, как оказалось, с очень мощной взрывчаткой в ничем не примечательном помещении, активировать таймеры и уйти. Взрыв прозвучал слишком рано, похоронив под обрушившимся зданием нескольких солдат.
Когда они вернулись, им никто не стал объяснять причины атаки на никак не угрожавшее прежде Церре чужое племя, равно как и то, для чего они закладывали взрывчатку и ради чего потеряли столько обученных бойцов. И такое повторялось не единожды: сначала торжественное вознесение к Седьмице, а через пару недель или раньше – новая непонятная миссия. Под конец ветераны уже начали задавать вопросы и впервые услышали ответ, прозвучавший примерно так: «Нужды Церры выше вашего понимания, дебилы. Делайте свою работу и помалкивайте». Так что ответа они не получили, но Трэдда была уверена, что все эти миссии были связаны с Седьмицей и, скорей всего, являлись своего рода оплатой ее советнических услуг. Простой народ об этом и не догадывался, а слишком многое видевшие и слышавшие солдаты редко покидали свои казарменные здания, с чужими не общались и вообще быстро подыхали ради чужих целей. А Церра продолжала процветать…
Хотя кое-что простой народ все же знал, но подавалось это под вкусным соусом созидания и несомненной пользы для всех. Так проделали с каждой из городских барж – на их носах были тесно выставлены плетеные кадки с растущими из них плодовыми и цветущими растениями, плотная листва давала хорошую тень, спасая пассажиров от солнца, с почти касающихся воды ветвей летела пыльца, с цветов не слазили кормящиеся насекомые, их в свою очередь пожирала выпрыгивающая из воды рыба, а на подводных участках бортов были высажены колонии каких-то особенных полипов, что серьезно так утяжеляли баржи и ухудшали их плавучесть. В результате КПД барж был максимум процентов тридцать от возможного, но таков был договор с Седьмицей, и все это преподнесли как великое благо для Церры, а тонкости объяснять не стали.
Кроме этого, на многих обжитых зданиях были высажены найденные на окраинах редкие виды лиан и папоротников; был введен бессрочный запрет охотиться на ленивых, жирных, нелетающих птиц, обживших крыши на севере, равно как и на сбор их яиц. Примеров можно привести множество. Но очевидно главное: Седьмица имела большое влияние на патриархов. Раньше Трэдда удивлялась, но теперь просто ушла в закат, и ей стало плевать. И мне она того же пожелала – не парься, мол, амиго. Не посрать ли тебе на игры богатых и властных? Выпей горлодера и давай еще покувыркаемся…
Ну… на самом деле мне тоже было посрать. Но я видел происходящее в городе через исцарапанную и мутную призму далекого прошлого, и от этого на губы так и лезла кривая, злая ухмылка. Охренеть…
Я помнил то изящное здание, стремительно возведенное во времена, когда в этом тонущем городе уже никто ничего не строил, а недвижимость так потеряла в цене, что проще было оставаться и гнить вместе с ней, чем продать за смешную цену и остаться без крыши над головой. Здание выросло в закатные времена – во всех смыслах этого выражения. И стало яркой стартовой точкой к новой жизни для многих – действительно яркой, благодаря тому огромному наружному лифту с прозрачной кабиной.
Почему? Да потому что Седьмица, вернее, место, где обитала эта «сущность» … раньше это было одно из зданий «Атолла Жизни». И раньше именно сюда в установленное заранее время подходили и подплывали те – а улицы уже были под водой, но она достигала пока только колена – кто подписал контракт с «Алоха Кеола» и был готов отправиться в одно из глобальных убежищ. Они входили в темную кабину лифта, сквозь его прозрачные стены со слезами смотрели на рыдающих родственников и друзей из тех, кто пока не решился на этот радикальный шаг, а затем… Затем вдруг вспыхивал яркий свет, начинала играть торжественная музыка, само здание озарялось пульсирующим сиянием, где вспышки визуально шли снизу вверх, и… наполненная светом прозрачная кабина стремительно взлетела вверх, унося «счастливцев» с собой. Все действо очень сильно напоминало старт космической ракеты, взлетающей вдоль причальной мачты к небесам, а сквозь них в черноту космоса – навстречу чему-то новому и грандиозному. Слезы горя мгновенно высыхали на щеках провожающих и сменялись каплями завистливого пота. Часто сразу же после такого «торжественного» и специально приуроченного к пасмурным дням или сумеркам старта немалое число гоблинов спешило подписать договор с «Атоллом», буквально требуя оказаться в числе пассажиров следующего «взлета».
Знай они о последующей процедуре обезличивания и стирания памяти всех избравших дорогу в «Атолл» … и желания у них бы сильно поубавилось. Внутри здания всех выгружали из лифта, выстраивали в шеренгу, в темпе проводили через все необходимые процедуры, грузили в уже стоящий на крыше летающий транспортник, и тот беззвучно уносил массу людей к одному из готовых принять пополнения куполов. Чаще всего это был Формоз… Тот самый, где ныне царит хаос, где все рушится, где так и не проснувшиеся низушки продолжают храниться в размораживающихся морозильниках и гниют заживо, либо их ждет пробуждение в одном из «чудесных» секторов Мутатерра, где им предстоит очнуться безымянными гоблинами и столкнуться с тем самым выживанием, от которого они и пытались сбежать, будучи жителями этого тонущего города. Круг замкнулся…
И вот спустя столетия я сижу под тенью опутанных паутиной цветущих деревьев, стряхиваю с башки гребаную пыльцу, морщусь от брызг кормящейся за бортом рыбы, перегруженная наросшими на ней полипами баржа везет меня к центру Церры, а я пытаюсь понять, стоило ли вообще придумывать и затевать всю эту хрень с гигаубежищами и консервацией населения планеты… если так и так оно сдохло в муках.
– Хола, амиго! – мощно воняющий застарелым потом старик плюхнулся на отполированную множеством задниц деревянную скамью и смачно сплюнул табачной жижей в кадку с молодым деревцем. – Живи, расти, не сдохни!
– Ты это мне? – поинтересовался я.
– Это я тому горлышку бутылки, что торчит у тебя из мешка. Угостишь парой глотков?
– Легко, – кивнул я, вытягивая бутылку самогона.
Навязанной компании я был рад – незнакомый одиночка всегда привлекает к себе повышенное внимание. А незнакомец в компании со всем известным пьянчугой, каким, похоже, был этот пропитый старик, сразу перестает быть и незнакомым, и одиноким. Чужой становится своим…
А если старик тут надолго, то есть все шансы добраться в его компании до нужного мне места…
Дед казался крепким, но всего половина бутылки самогона срубила его напрочь, и он, обняв остаток, скрючился под кадкой с цветущим деревцем, отправившись в закольцованное путешествие по главным водным артериям Церры. Я же бросил пару монет смуглому аборигену, велел не трогать старика, пока он сам не решит проснуться, и покинул баржу, когда она тяжело разворачивалась на месте, а орущая команда руководила процессом «перецепа» на другую лебедку. Я на конечной станции – главной площади руинного государства Церры, где в самом центре высится здание Седьмицы.
Прошлепав по залитому водой бетонному мелководью, образованному обрушенной стеной, я добрался до широких ступеней длинной лестницы, без отдыха, но и без спешки поднялся на высоту семнадцатого этажа здания-причала и оказался на широком плоском выступе, откуда в разных направлениях отходили три висячих и достаточно широких мостика. На террасе стояло несколько аккуратных навесов, роль перил играли тесные ряды плетеных горшков с густым и аккуратно подстриженным кустарником, на циновках – невысокие скамьи и набитые чем-то мягким мешки.
Я уселся прямо на циновку: еще вопрос, что хуже – вскакивать с низенькой скамейки либо пытаться выпутаться из объятий огромной подушки. К тому же пусть идеально выметенная, но все же обычная циновка куда лучше подходила под отыгрываемую мной сейчас роль окраинного рыбака, сумевшего заработать деньгу и решившего город посмотреть и себя показать. Такие обычно прибывают в столицу утром, а ночью их в лучшем случае мертвецки пьяных и обобранных находят под какой-нибудь парковой скамейкой и после ночлега в камере пинком отправляют домой: посмотрел город – и хватит с тебя, деревенщина. Но чаще всего трупы таких недотеп сбрасывали в затопленные подвалы, где их за считанные часы сжирали генномоды.
Место для себя я выбрал у самого края – а я уже знал, что в Церре, как, впрочем, и во многих других местах, самые уважаемые всегда садятся в середке, а остальные – в порядке убывания репутации и бабла – рассаживаются по ранжиру. Простой рыбак не мог претендовать на вон то пустующее в центре гостевое место под навесом, где циновки покрыты богатым ковром, а на нем стоят кожаные кресла. А еще с моей циновки сквозь кустарник прекрасно просматривалась вся площадь Церры – та самая, куда я вынужденно стремился уже второй день, хотя изначально планировал обойти город далеко стороной.
И я наконец-то сумел собрать свою легенду и даже частично врасти в обветренную шкуру окраинного рыбака. Особо притворяться и не приходилось: старая чистая одежда, загорелая кожа, многодневная щетина, отросшие волосы, неровно обрезанные ножом, потрепанный жизнью вещевой мешок – и в целом больше ничего. Сама природа за время моего долгого пути создала мне идеальный образ. Еще я понял, почему до этого у меня не получалось влезть в чужую шкуру – я не сразу вспомнил свои былые методы. Чтобы притвориться кем-то, надо хорошо знать распространенные обычаи, говор и повадки местных, что к тому же меняются в зависимости от их социального поведения. Нищий рыбак не может вести себя, как здешний всесильный дон. После длинных бесед сначала с Мумнбой, а затем с Трэддой, попутно внимательно вслушиваясь в разговоры завсегдатаев ее кантины, я успел услышать и запомнить привычные для здешних обороты речи, запомнил пару десятков расхожих выражений, заодно выбросив из собственной речи привычные для меня слова. Помимо этого, я подметил, как себя ведут здешние обыватели: как сидят, как жрут, как пьют, как лгут и как восхваляют себя. Чего не увидел, так это как они срут, но есть надежда, что так глубоко проверять не станут и что столичные жители делают это примерно также.
И вот я здесь – в сердце Церры. Сижу, смотрю, сохраняю на небритом хлебале выражение легкого неверующего изумления, какое и должно быть у попавшей в мегаполис деревенщины. Нет, вы видели, какие здесь ровные кустики? Это они сами так растут, аль их лунными ночами ровнехонько обкусывают небесные пони?