Синие глаза сощурились, меряя крестоносца долгим взглядом. Сабир чему-то усмехнулся, разворачиваясь, чтобы уйти, и вышедший вслед за ним Кай успел увидеть, как ассасин подтягивается, забираясь на забор, и прыгает вслед за своим товарищем на соседнюю крышу. Кай прислонился к дверному косяку, слушая воцарившуюся в переулке тишину, нарушаемую лишь всхрапами добравшегося до поилки привязанного снаружи коня.

Выждав некоторое время, крестоносец покинул двор, плотно закрыв за собой калитку, и отвязал коня, с трудом забираясь в седло. Возможно, Сабир был прав, и стоило поберечь силы, но оставаться на месте Кай просто не мог. Что-то не давало молодому рыцарю покоя, не позволяя полностью довериться странному проводнику, и юный лорд не стал спорить с собственной совестью, покидая тихий переулок.

Если в этом городе ничего не слышали о лорде Джоне Ллойде, следовало, не теряя времени, отправиться в Иерусалим на встречу с тамплиером – отец не простил бы ему промедления. Где-то там их ждала утерянная часть Животворящего Креста – и если только вернуть её христианам, то поход можно считать успешным. Конечно, так считали далеко не все, но Кай предпочитал не думать об этом. Политические дрязги и распри оказались не худшим злом, которое приняли на себя крестоносцы, придя с оружием на Святую землю.

Кай выехал на одну из основных улиц, направив коня к возвышавшейся над городом храмовой колокольне. Усталый, в грязном арабском балахоне, пропитанном потом и кровью, он сторонился людского потока, тщательно выбирая дорогу. К храму франкской епархии Кай подъехал к концу Литургии, когда многие пришедшие на службу христиане уже покидали здание. Спешившись едва ли не у самых ворот и привязав коня, крестоносец вошёл в храм, остановившись у входа: в таком виде, запятнанный своей и чужой кровью, Кай не решился бы пройти дальше. Прислонившись к стене и постаравшись стать по возможности незаметным, рыцарь принялся внимательно разглядывать прихожан: не мелькнёт ли знакомое лицо?

– Ева, – рыкнул чей-то грубый голос. – Сюда.

Кай поневоле задержал взгляд на огромном бородатом мужчине, выставившем свой локоть подобно щиту; второй рукой он удерживал предплечье шедшей рядом с ним девушки, явно покидавшей храм без всякого удовольствия.

– Гуго, – позвала она, – но как же благодарственные молитвы по Причащении? Мы не останемся?

– Дома прочтёшь, – прогрохотал мужчина, зыркая по сторонам.

Он был одет в просторную рясу-каппу из чёрной ткани с белым крестом на груди – отличительный знак Странноприимного ордена, или, как их называли в народе, ордена госпитальеров. Ряса оказалась подпоясана белым шнуром, и левая часть подола была подобрана за ножнами так, чтобы оружие, длинный франкский меч, можно было легко выхватить в случае опасности.

Спешившие по делам после утренней службы прихожане покидали храм, и быстро уйти у странной пары не получалось: в широких храмовых дверях образовалось такое столпотворение, что протиснуться, не потеряв пары-тройки лоскутов от собственных одеяний, у них бы не вышло – зато это дало Каю возможность рассмотреть их как следует.

Девушка оказалась небесной красоты – по крайней мере, именно такой женский идеал представлял себе Кай, когда в далёком детстве Роланд читал ему сказания о героизме рыцарей и красоте прекрасных дам, воодушевлявших тех на невероятные подвиги.

У неё оказались длинные, до пояса, волнистые светлые пряди, собранные у висков в незамысловатую причёску, и удивительные серые глаза – словно расплавленное серебро на нежном, одухотворённом молодом лице. Она казалась одновременно земной и неземной, женщиной и ангелом – воплощенная мечта, прекрасный сон, настоящее смятение для монашествующего рыцаря: никогда прежде он не встречал подобной красоты.

– Вполне могли бы остаться, Гуго, – вновь недовольно заметила она, оглядываясь. Голос её, несмотря на грубый франкский диалект, звучал нежно и женственно. – Пока мы здесь ждём очереди, там прочтут весь молебен.

– Сейчас, – рыкнул Гуго, напирая всем своим внушительным весом на толпу прихожан. – Сейчас прорвёмся…

Кай вздрогнул, переводя на него взгляд: как ни прекрасна была незнакомка, Гуго привлекал куда больше внимания. Мужчина возвышался над толпой на целую голову и, в отличие от девушки, оказался вызывающе, ужасно некрасив. Словно, сосредоточившись на высечении гранита его тела, природа начисто забыла о художественной ценности внешности.

Черты лица ваял не резец скульптора – здесь поработало зубило и топор. Крупный нос с подвижными ноздрями и грубые надбровные дуги, под которыми, словно два зверька в норе, блестели янтарные, настороженные глаза, давали почти полное впечатление о его внешности. Следующим немаловажным штрихом к портрету служило количество волос. Гуго носил бакенбарды – но с таким же успехом можно было сказать, что те боролись за последние участки свободной кожи на скулах и подбородке. Пышные и густые, они словно бы бросали вызов всему живому, привнося в облик незнакомца сходство с тигром, чему лишь способствовала грива жёстких, огненно-рыжих волос.

Толпа ухнула, поддаваясь зверскому напору сзади; Ева, понукаемая своим огромным спутником, болезненно поморщилась, следуя за ним в образовавшийся проход. Кай очнулся, вздрогнул, подался вперёд, но поздно: оба скрылись в открытых дверях, и их тотчас поглотили чужие спины.

– Сын мой, – подошедший священник тронул его за плечо, и крестоносец с сожалением повернулся, похоронив в себе последнюю надежду когда-либо увидеть прекрасную незнакомку вновь. – Ты весь в крови…

– Я знаю, – торопливо мотнул головой Кай, опуская глаза. – Я не проходил в храм, оставался на притворе. Простите, ваше преосвященство…

– Я не о том, – мягко перебил его священник. – Тебе нужна помощь?

Крестоносец поднял голову, вглядываясь в его лицо. Это оказался смуглый, морщинистый старик довольно преклонных лет, с цепким взглядом лучистых светлых глаз.

– Я ищу своего отца, – сказал Кай. – Мы разминулись по дороге, но я точно знаю, что если он заходил Тир, то обязательно посетил бы храм. Его зовут лорд Джон Ллойд, он рыцарь короля Ричарда… высокий черноволосый мужчина средних лет… Быть может, вы встречали его? Здесь, в храме?

Священник покачал головой.

– Человека, описываемого тобой, я не встречал ни здесь, ни на улицах города. В последнее время к нам приходит много паломников и охраняющих их госпитальеров, но в основном это франки, не англичане. Я знаю и слышу много, сын мой. Вряд ли ты найдёшь здесь своего отца.

Кай медленно кивнул. Силы разом покинули его; он даже на ногах едва удержался. Слова священника прозвучали как приговор. Значит, придётся идти в Иерусалим одному и возможно, даже без проводника – вряд ли Сабир согласится вести его, если не найдётся, кому заплатить за сопровождение.

– Не отчаивайся, – тёплая рука старого священника легла поверх его плеча. – Ты обязательно найдёшь, что ищешь. Быть может, тебе стоит отдохнуть с дороги? Наши братья-госпитальеры приветливо обходятся с каждым христианином, которого не пощадила судьба по прибытии на Святую землю. Их орден находится недалеко, на соседней улице. У них есть пища, вода, лекарства…

– Спасибо, – сдавленно вытолкнул Кай. – Я подумаю.

Он вышел из храма и опёрся о стену, на миг прикрывая глаза. Подобное предложение отец счёл бы большим позором для дворянина, и уж тем более для рыцаря его величества. Лорд Джон не признавал милостыню ни в каком виде, не принимал протянутых для помощи рук, не шёл на компромиссы, и редко слушал чужие советы. В очередной раз Кай убедился, как же сильно они с отцом были непохожи. Природа начисто лишила младшего сына лорда чувства гордыни, сэкономив даже на простой человеческой гордости. Кай не смутился от предложения старого священника. Если Сабир сочтёт сопровождение крестоносца невыгодным, молодой рыцарь допускал, что помощью госпитальеров ему придётся всё же воспользоваться.

Оторвавшись от стены, Кай подошёл к коню и с большим трудом взобрался в седло: повязка на бедре натирала, беспокоя заживавшую рану, левое плечо онемело от постоянных движений и сопутствующей боли, разбитая голова кружилась от слабости. Возможно, он и впрямь не в лучшей форме, чтобы рыскать по чужому городу без всякой надежды на помощь.

Единственное, о чём жалел молодой рыцарь – что не удалось пройти вглубь храма и приложиться к кресту. Вера – то единственное, что оставалось с ним даже тогда, когда всё остальное, включая уверенность, его покидало.

Кай решил сделать крюк и вернуться к убежищу, куда привёл его Сабир, через главную площадь: ещё одна жалкая попытка найти хоть что-нибудь, что могло бы ему помочь. На главной улице оказалась целая толпа народу, и крестоносец уже решил поворачивать обратно, когда прокатившийся среди народа протяжный гул возвестил о приближении важного лица. Люди столпились ещё больше, намертво блокируя ему путь, и дружно разделились на две колонны, образовывая широкий коридор для показавшегося на другом конце улицы всадника.

По возбуждённым выкрикам и шумным возгласам Кай понял, кого так радостно приветствовали тиряне: к ним приближался сеньор Тирский, король Иерусалима, маркиз Конрад Монферратский. Человек, о котором Кай много слышал из уст отца и приближенных к нему рыцарей, но которого никогда не видел своими глазами.

Приподнявшись в седле, Кай с интересом вгляделся в лицо приближавшегося правителя. Городская стража следовала за ним на расстоянии, и вооружённым до зубов воинам приходилось прокладывать себе путь через плотно смыкавшиеся за сеньором людские ряды: тиряне радостно приветствовали и не менее возбуждённо провожали своего господина, стремясь увидеть как можно больше, прежде чем защитник города скроется из виду. Из верхних окон домов, тесно прижатых друг к другу, выглядывали те из удачливых горожан, кто имел возможность рассмотреть сеньора Тирского сверху, не толкаясь среди нестройных людских рядов.

Всадник наконец приблизился, и Кай сумел его рассмотреть. Это оказался красивый мужчина старше средних лет, темноволосый и темнобородый, с решительным и волевым лицом. На губах его играла лёгкая улыбка – Конрад приветствовал горожан, и те отвечали ему восторженными криками.

Мелькнувшая над головой тень заставила Кая вскинуть голову в поисках опасности, и потому крестоносец пропустил момент, когда упавший сверху на всадника ассасин вонзил скрытый в рукаве стилет в шею правителя.

Заржал испуганный скакун; раздались крики, переполошившиеся люди бросились в разные стороны, усиливая давку – и отставшие от сеньора стражники не сразу сумели пробраться к господину. Зато сидевшему в седле Каю открылась ужасающая картина: присоединившийся к ассасину человек в монашеском облачении сдёрнул захлёбывающегося кровью Конрада с коня, повалив на землю. Защитнику Тира не требовалась помощь, чтобы умереть, но убийцы не останавливались: оба нанесли по нескольку ударов, прежде чем стражники прорвались сквозь толпу, и лишь затем бросились в разные стороны, уходя от погони. Кай замер: в метнувшемся к ближайшему дому убийце он узнал Сабира.

Ассасин подтянулся, вскарабкиваясь по стене дома на крышу, тотчас пригнулся, пропуская пущенные вслед стрелы, и скрылся из виду. Кай дёрнул поводья коня в отчаянной попытке нагнать его, но далеко из-за толпы не продвинулся: народ, насмотревшийся вдоволь на жуткое зрелище, спешил убраться подальше от мёртвого защитника – никому не хотелось отвечать на расспросы стражи. Кай обернулся в седле, бросая последний взгляд на лежавшего в луже крови правителя. Конрад был уже мёртв; неподвижный, как кусок скалы, и совсем непохожий на того цветущего, сильного, здорового мужчину, каким был всего несколько секунд назад.

Внезапно вспыхнувшая злость придала крестоносцу сил: Кай встряхнул поводья, заставляя коня идти вперёд, гаркнул на подвернувшегося под ноги горожанина, прикрикнул на разбегавшихся перед ним людей. Он хотел во что бы то ни стало догнать Сабира. Найти и…

Дальше мысль обрывалась, но крестоносец не позволял себе думать. Не сейчас. Если всё, что делал ассасин, было таким же грязным и жутким, как это убийство, то ему не нужно от него никакой помощи. Довольно того, что он – своими руками – отпустил убийцу в Акре, впервые солгав для этого отцу. Глупец, глупец! Сколько жизней удалось бы спасти, сколько убийств предотвратить!..