На полу плотным слоем лежал тростник; стена, сплетенная из ореховых прутьев, была обмазана и оштукатурена побеленной глиной; такие же плетеные ширмы служили перегородками между кроватями в нишах. Дверью служил откидной кожаный полог. Под здешним кровом Гай вдруг почувствовал себя малым ребенком – как если бы все годы сурового римского воспитания исчезли в никуда.

Гай медленно обвел взглядом дом – и вновь посмотрел на девушку. Она была в платье из красно-бурого льна; в руках она держала медную чашу; она была высока, но младше, чем ему показалось поначалу; под складками платья угадывалась по-детски угловатая фигура. Позади нее в центре комнаты пылал очаг; в светлых волосах играли блики огня.

В свете очага был хорошо виден и мужчина постарше – друид. Гай чуть повернул голову, рассматривая его сквозь ресницы. Друиды славились среди бриттов своей ученостью, но юноше всю жизнь внушали, что все они – одержимые изуверы. Оказаться в доме друида – все равно что проснуться в волчьем логове; и Гай не скрывал от самого себя, как ему страшно.

По крайней мере, услышав, как старик преспокойно рассуждает о циркуляции крови – от отцовского лекаря-грека Гай знал, что это учение доступно лишь жрецам-целителям наивысшего ранга, – у юноши хватило ума не сболтнуть о том, что он – римлянин.

А эти люди даже не думали скрывать, кто они. «Мы эту ловушку выкопали на кабанов, медведей и римлян», – походя сообщил дюжий юнец. Уже одно это должно было сразу подсказать Гаю, как далеко он от маленького защищенного мирка римского владычества. А ведь до расквартированного в Деве легиона всего-то день езды!

Но если он, Гай, угодил в руки врагов, то, по крайней мере, обращаются с ним хорошо. На девушке – добротно сшитое платье; а в ладонях ее – медная чаша тонкой работы; не иначе, как с одного из южных рынков.

В подвесных светильниках, плавая в жиру, горели фитили из сердцевины ситника; постель, на которой устроили раненого, была застлана льняным полотном, соломенный матрас благоухал душистыми травами. После сырой и промозглой ямы в доме было восхитительно тепло. Пожилой друид, руководивший спасением Гая, подошел и присел рядом, и юноша впервые смог как следует рассмотреть своего благодетеля.

Этот крепкий, широкоплечий здоровяк обладал недюжинной силой: такой с легкостью опрокинул бы наземь быка. Грубые черты лица словно бы вытесаны из камня; светло-серые глаза смотрят холодно. Волосы щедро тронула седина; Гай прикинул про себя, что хозяин – ровесник его отца: ему, верно, около пятидесяти.

– Ты чудом избежал смерти, юноша, – обронил друид. Гаю показалось, что тот привычен поучать и отчитывать. – Следующий раз гляди в оба. Сейчас я осмотрю твое плечо. Эйлан, – он поманил к себе девушку и шепотом дал ей какие-то указания. Девушка ушла.

– Кому я обязан жизнью, почтеннейший? – спросил Гай. Прежде он и представить себе не мог, что вынужден будет выказать уважение друиду! Гай, как и все прочие римские юноши, вырос на страшных россказнях Цезаря о человеческих жертвоприношениях и на истории войн, которые велись того ради, чтобы искоренить друидический культ в Британии и в Галлии. Но не всех друидов удалось уничтожить. Римские эдикты более-менее успешно ограничивали их власть, однако неприятностей от этих жрецов было не меньше, чем от христиан. Разница заключалась лишь в том, что христиане сеяли недовольство в городах и отказывались поклоняться императору, а друиды могли поднять на кровопролитную войну даже покоренные племена.

Однако ж было в этом человеке нечто, внушающее уважение.

– Меня зовут Бендейгид, – отвечал друид, но сам ни о чем расспрашивать Гая не стал. Молодой римлянин вспомнил, что слышал от родичей матери, будто для кельтов гость священен – по крайней мере, так принято за пределами римских владений. Злейшего врага здесь приютят и накормят – а потом он волен уйти, ничего о себе не рассказав, и никто не задаст ему ни единого вопроса. Гай облегченно выдохнул: в ближайшее время ему ничего не угрожает. В этом доме безопаснее – и мудрее – просить помощи как гостю, нежели требовать ее по праву завоевателя.

Юная Эйлан снова вернулась к нише с небольшим дубовым ларцом, окованным железом, и рогом для питья.

– Отец, это то, что тебе нужно? – робко проговорила она.

Друид коротко кивнул, взял ларец и жестом велел ей передать рог Гаю. Юноша протянул руку – и, к собственному удивлению, осознал, что не в силах удержать рог в ослабевших пальцах.

– Пей, – проговорил друид. Судя по его манере, хозяин привык отдавать приказы – и ждал безоговорочного повиновения. Спустя минуту он добавил: – Тебе это понадобится – к тому времени, как мы с тобой покончим. – Говорил он вполне дружелюбно, но Гай похолодел от страха.

Бендейгид поманил дочь, и она вернулась к изголовью раненого.

Эйлан улыбнулась, пригубила питье, как велит закон гостеприимства, и поднесла рог к губам юноши. Гай попытался приподняться, но мышцы ему не повиновались. Сочувственно вскрикнув, Эйлан подсунула руку ему под голову и чуть приподняла ее на изгибе локтя, чтобы страдалец смог напиться.

Молодой римлянин сделал глоток: это был хмельной мед, к которому подмешали горьковатые, явно целебные пряности.

– Ты едва не ушел в Землю Юности, чужестранец, но ты не умрешь, – прошептала девушка. – Я видела тебя во сне, но ты был старше – и рядом с тобою стоял маленький мальчик.

Гай поднял глаза – на него уже накатывала блаженная сонливость, и слова девушки его нимало не встревожили. При том, что Эйлан была так юна, лежать у нее на груди было все равно что снова оказаться в материнских объятиях. Сейчас, изнывая от боли, Гай с мучительной отчетливостью вспомнил мать – и на глаза его навернулись слезы. Он смутно сознавал, как друид разрезал на нем тунику и как они с молодым Кинриком промыли его раны каким-то настоем: сразу защипало – но не сильнее, чем зелье старика Манлия, которым тот прежде лечил Гаю пострадавшую ногу. Затем рану умастили чем-то липким и жгучим и туго перебинтовали льняными лоскутами. Юноша без особого интереса глядел, как ощупывают его распухшую лодыжку.

– Тут ничего страшного – даже не сломана, – обронил кто-то.

Но Гай разом стряхнул с себя сонную одурь, едва Кинрик сказал:

– Держись, парень! Кол был грязный, но, если рану прижечь, думаю, руку мы тебе спасем.

– Эйлан, ступай отсюда, – коротко скомандовал старик, – юным девушкам такое видеть не пристало.

– Я его подержу, Эйлан; а ты иди, – поддержал Кинрик.

– Я останусь, отец. Может, я смогу помочь. – Она накрыла ладонью кисть Гая, и старик проворчал:

– Как знаешь, только не вздумай визжать или падать в обморок.

В следующую минуту Гай почувствовал, как чьи-то сильные руки – наверное, Кинрика? – крепко притиснули его к матрасу. Пальцы Эйлан по-прежнему переплетались с его пальцами, но вот они чуть дрогнули; молодой римлянин отвернулся, зажмурился и сжал зубы, сдерживая позорный крик. Резко запахло раскаленным железом – и все его тело словно взорвалось страшной болью.

Губы его искривились в немом вопле, но наружу вырвался только сдавленный хрип. Грубая хватка разжалась, теперь Гай чувствовал только нежные руки девушки. Он с трудом разлепил глаза: друид глядел на юношу сверху вниз, в седеющей бороде затаилась хмурая улыбка. Бледный как смерть Кинрик все еще склонялся над раненым; Гай видел похожее выражение на лицах зеленых юнцов, впервые побывавших в бою.

– Что ж, парень, одно могу сказать: ты не трус, – сдавленно проговорил Кинрик.

– Спасибочки, – не к месту ответствовал Гай. И потерял сознание.

Глава 2

Когда Гай снова пришел в себя, светильники уже догорели: по-видимому, он очень долго провалялся без чувств. Тускло мерцали угли в очаге; в этом неверном свете юноша смутно различил рядом с собою силуэт юной Эйлан: она дремала сидя. Гай чувствовал себя совсем разбитым, предплечье пульсировало болью, хотелось пить. Где-то рядом слышались женские голоса. Плечо было туго перетянуто льняными повязками – Гаю казалось, он запеленут как новорожденный младенец. Рану умастили какой-то густой маслянистой мазью, от полотна пахло жиром и бальзамом.

Девушка молча сидела у постели на трехногой табуретке, бледная и хрупкая, как молодая березка. Мягкие и тонкие волосы, гладко зачесанные за уши, чуть вились, упрямо отказываясь лежать ровно. На шее у нее поблескивала золоченая цепочка с каким-то амулетом. Гай знал: бриттские девушки созревают поздно; ей, вероятно, лет пятнадцать. Еще не женщина, но со всей очевидностью уже не ребенок.

Раздался грохот, словно кто-то выронил ведро, и послышался вопль:

– Тогда иди сама их и дои, если угодно!

– А с коровницей что не так? – резко возразил женский голос постарше.

– Да она все вопит и стенает словно банши^[3], никак не утешится – римские душегубы забрали ее мужа на рудники вместе с прочими, а она осталась с тремя малыми детьми, – отвечал первый голос, – а теперь за ними ушел и мой Родри.

– Проклятье Танароса на головы всех этих римлян… – Гай узнал голос Кинрика, но женщина постарше оборвала его на полуслове.

– А ну тише. Майри, накрывай на стол, нечего тут стоять и кричать на парней. Я схожу поговорю с бедняжкой – скажу, пусть принесет малышей сюда, в дом, но нынче вечером коров подоить все равно надо, даже если римляне уведут всех мужчин Британии до единого.

– Доброе у тебя сердце, приемная матушка, – промолвил Кинрик, и голоса снова поутихли до невнятного гула. Девушка глянула на Гая – и поднялась с табуретки.

– Ой, да ты проснулся! – воскликнула она. – Есть хочешь?

– Я бы слопал коня вместе с колесницей и, клацая зубами, гнался бы за возницей до самой Венты, – очень серьезно ответствовал Гай. Девушка недоуменно поглядела на него, затем глаза ее расширились, и она хихикнула.

– Пойду проверю, не найдется ли на кухне коня с колесницей, – поддразнила она. И тут свет позади нее сделался ярче: в дверном проеме появилась женщина. В комнату, к вящему изумлению Гая, хлынуло солнце.

– Как, уже день? – потрясенно выпалил он. Женщина рассмеялась и, полуобернувшись, отдернула полог из конской шкуры, одним привычным движением закрепив его на крючке и загасив мерцающий огонек светильника.

– Эйлан не позволяла тебя тревожить даже того ради, чтобы накормить, – объяснила женщина. – Она твердила, что покой тебе нужнее еды. Думается, она была права, но сейчас ты, верно, умираешь от голода. Прошу прощения за то, что сама не приветила тебя под нашим кровом: меня позвали к больной на один из наших хуторов. Надеюсь, Эйлан хорошо о тебе заботится.

– О да, – подтвердил Гай. Он сморгнул; что-то в манерах хозяйки мучительно напомнило ему мать.

Женщина глядела на него сверху вниз. Эта бриттка была настоящей красавицей – и так походила на Эйлан, что об их родстве можно было догадаться еще до того, как девушка сказала: «Мама…» – и, засмущавшись, умолкла. У матери, как и у дочери, волосы были светлые, а глаза – темные, серо-карие. Она, по-видимому, занималась стряпней вместе со служанками – тунику из тонкой шерсти припорошила мука, но из-под туники выглядывала белая, вышитая по краю сорочка – более тонкого льна Гай во всей Британии не видывал. Башмаки были из добротной крашеной кожи; платье скрепляла роскошная золотая фибула в виде спирали.

– Надеюсь, тебе лучше, – приветливо произнесла она.

Гай приподнялся на здоровой руке.

– Гораздо лучше, госпожа, и я бесконечно признателен тебе и твоему дому.

Хозяйка небрежно отмахнулась: мол, пустяки.

– Ты из Девы?

– Я гостил под Девой, – отвечал он. Легкий латинский акцент тем легче будет объяснить, если хозяйка решит, что он приехал из римского города.

– Раз ты пришел в себя, я пришлю Кинрика помочь тебе умыться и одеться.

– Ополоснуться было бы славно, – проговорил Гай, натянув на себя одеяло: он вдруг осознал, что из одежды на нем нет ничего, кроме повязок.

Женщина проследила направление его взгляда.