Потому что бездна внутри – оказалась не врагом. А домом.

Она снова оказалась в монастырском зале, но он был искажён, как во сне, где знакомое обретает иное лицо. Потолок уходил в бесконечную тьму, а стены дышали, будто живые. Запах ладана, пропитанный гарью, вонзал ноздри, вызывая не воспоминания – галлюцинации. Статуи святых вдоль стен обратились, словно по команде, и смотрели на неё с укором, от которого хотелось отвернуться. Только нельзя. Алиса знала: здесь всё имеет цену.

Виктория стояла в центре, окружённая замершими тенями. Белое платье спадало с плеч, словно вырезанное из марли, насквозь промокшее кровью, которая уже впиталась, потемнела, стала частью ткани. Её губы были красными. Слишком. И это не было помадой.

– Ты пришла, – голос отразился от купола. – Всё же решила дойти до конца?

Она не ответила. Слова казались лишними. Стены шептали на староцерковном. Пол трещал, будто под ним копошилось что-то живое. Алиса сделала шаг. За ним – второй. Воздух становился плотнее. Как ртуть. Как вина.

Виктория играла с кулоном. Движение было плавным, почти рассеянным, но её глаза не моргали. Она смотрела прямо на Алису. И в этом взгляде не было ненависти. Было – ожидание. Будто она, наконец, пришла вовремя. На собственное признание.

– Ты всё слышала тогда, – произнесла Виктория, не повышая голоса. – Я звала. Кричала. А ты отвернулась. Почему?

– Потому что знала, что если войду – не выйду. – Грудь Алисы сжалась. – И испугалась. Себя. Не тебя.

Кулон в руке Виктории дёрнулся. Она откинула голову и рассмеялась – глухо, надтреснуто.

– Страх – это роскошь. У нас её не было.

Алиса подошла ближе. Вокруг них – круг, выложенный из пепельных отпечатков ног. Отголоски прошлого. Призраки шагов. Она не переступила границу. Пока.

– Я не прошу прощения. Я пришла, чтобы встретиться. С тобой. С тем, что осталось.

– И думаешь, я – остаток? – Виктория шагнула внутрь круга. Её тень осталась снаружи. Она не последовала. Как будто сама боялась. – Я – то, что ты вытолкнула. Чтобы выжить. А теперь хочешь вернуть, как забытый грех?

– Не вернуть. Принять.

Мир вокруг задрожал. Потолок разверзся, и через трещину хлынул свет – не небесный. Лунный. Лживый. Холодный. Он выхватывал лица с фресок, деформировал черты. Святые скалились.

– Тогда смотри, – Виктория вытянула руку, и из воздуха вынырнула сцена. Дом. Дверь. Сквозняк, шевелящий занавеску. Маленькая Алиса на пороге. Плачущий ребёнок за стенкой. Крики. Пламя. Дым.

– Ты ведь знала, что будет, – прошептала Виктория. – Видела. Но осталась на пороге. Как зритель.

– Я была одна. Слишком мала, чтобы понимать, – голос Алисы был сухим. Но не сломленным. – Но память о том выборе – стала больше меня.

– Тогда почему ты всё ещё стоишь?

– Потому что хочу, чтобы ты тоже стояла.

Тени заколебались. Пространство замкнулось. Девочка вышла из света – не та же, что раньше. Взгляд стал старше. В руках – зеркало. Треснувшее. Алиса опустилась на колени. Взяла его. В отражении – не лицо. Кольцо. Огонь. Петля.

– Я поняла, – шепнула она. – Круг не враг. Он – путь. Но только если пройти его до конца. И не повторить.

Она встала. Протянула зеркало Виктории. Та приняла. И в этот миг их тени слились. Без звука. Без боли. Как будто обе части наконец совпали.

– Тогда иди, – прошептала Виктория. – Пока пепел не остыл.

Алиса сделала шаг. Переступила границу. Вошла в огонь – и не обернулась.

Огонь не обжигал. Он пел. Шептал на языке, которого Алиса не знала, но чувствовала каждой клеткой, как колыбельную из сна, что не имеет начала и конца, но отзывается в крови. Он не разрывал плоть, а убаюкивал. Пламя двигалось, как шелк по коже – обвивалось вокруг её ног, медленно поднималось, едва касаясь, почти ласково. Не боль, не страх, не наказание – тепло, в котором слышались голоса. Их было много, и все они принадлежали ей. Детские, юношеские, сорванные криком. Все её Я, оставленные на обочинах памяти, шептали с жаром.

Она стояла в центре круга – или в самом его сердце. Мир вокруг остановился. В этом пламени не было времени. Только момент, сжатый до предела. Перед ней появились ступени. Каменные, иссечённые, будто изъеденные пеплом веков. Они уводили вниз, в глубь чего-то, что невозможно назвать ни подземельем, ни катакомбами – это было скорее спуском внутрь неё самой. С каждой ступенью запах становился гуще: не просто гарь, а металл, кровь, пыль. В нём слышались отголоски костёлов, мумифицированных реликвий, подвалов, где веками хранились секреты. Но сильнее всего – запах мёртвых роз. Не свежих, не мертвенно-сухих, а именно разложившихся. Влажных и сладких. Гниющих с достоинством.

Внизу её ждало зеркало. Высокое. Почти до свода. Обрамлённое в металл, почерневший, будто оплавленный изнутри. Оно не отражало света – оно его поглощало. Алиса подошла. Сердце не билось быстрее. Оно стало тише, как будто замедлило ход, выжидая. В зеркале она не увидела себя. Вместо этого – фигура. Женщина. Похожая. Но не она. Черты точнее, глаза – чернее. Не бездушные, а глубокие. Голодные. Эта версия Алисы стояла, будто вросла в стекло. Не двигалась. Дышала – размеренно, уверенно. В каждом движении было хищное спокойствие. Она не смотрела – сканировала. Видела насквозь. И улыбалась. Так, как улыбаются те, кто уже пережил смерть и не боятся повторить.

Это была Алиса без цепей. Без морали. Без сомнений. Та, кем она могла бы стать. Если бы выбрала силу, не милость. Если бы в тот день пошла не к двери, а в огонь. Не отступила. Не отвернулась. Не простила.

Зеркальная Алиса сделала шаг вперёд. Не выйдя за стекло, она коснулась ладонью поверхности. Алиса тоже подняла руку. В момент касания между ними пробежал импульс. Не вспышка, не жар. Мгновенная, плотная волна, словно кровь пошла вспять. Как будто по венам вернулся старый страх. И вместе с ним – злость. Застывшая в груди, за которую она давно стыдилась. То, что она спрятала. Зеркало не прощало. Оно показывало.

– Ты не была жертвой, – голос был не голосом, а внутренним эхом. – Ты стояла. Смотрела. Ждала, пока всё закончится.

– Я была ребёнком, – ответила Алиса, но даже в собственных ушах голос прозвучал сухо. Бедно. Пусто.

– А теперь? – Зеркальная Алиса наклонила голову. – Теперь ты взрослая. И ты всё равно позволила. Потому что ты – позволительница. Ты никогда не боролась. Только смотрела.

Пульс стал глухим. В голове гудело. Алиса чувствовала – если отвернётся сейчас, она уйдёт навсегда. Вернётся – в привычный мир, где можно забыть. Но с каждым годом забывать будет всё труднее. И боль вернётся. А вместе с ней – это лицо в зеркале. Улыбающееся. Побеждающее.

– Чтобы стать собой, – продолжала отражённая, – ты должна признать и меня. Я – не твоя тень. Я – основа. Без меня ты – пустая оболочка, хорошая девочка, которую снова бросят в огонь. И на этот раз никто не придёт за тобой.

Алиса кивнула. Ладонь горела. Но не убирала руку. И в тот миг, когда она перестала сопротивляться, зеркальная Алиса исчезла. Не взорвалась. Не испарилась. Просто стала частью стекла. Внутри снова отразилась она. Настоящая. Но в глазах теперь плыл дым. Не как страх – как сила. И за её спиной – дверь. Простая. Без ручек. Без знаков. Только проём. Внутрь. Не назад. Не вперёд. Глубже.

Она пошла. Потому что не могла иначе. Потому что теперь знала, кто идёт.

Тонкий коридор за дверью был настолько узким, что Алиса чувствовала, как его стены дышат вместе с ней. Камень, гладкий и влажный, будто покрытый испариной старых молитв, касался её плеч. Слишком близко. Пол был усеян пеплом и сгоревшими перьями – чужими или её собственными, невозможно сказать. Перья цеплялись за сапоги, как детские руки за мать, которая уходит. С каждым шагом они разрывались, и треск под ногами звучал слишком громко. Здесь не было звука – только дыхание. Её – и ещё чьё-то. Глубокое. Царапающее. Необъяснимо знакомое.

Коридор вывел её в круглое помещение. Сводчатый потолок терялся в дымке, свет – рассеянный, молочный – не имел источника. Казалось, стены сами светились изнутри, насыщенные чужими жизнями. Пространство дышало, будто было живым. В центре стоял алтарь – из белого камня, покрытый трещинами, похожими на рассечённые вены. В них застыл чёрный воск. Он не стекал – он выдыхал темноту. Поверх камня лежала книга. Чёрная. Глубже ночи. Обложка была гладкой, но её поверхность двигалась, словно под ней жили чернильные змеи. Она не была книгой. Она была дверью.

Рядом с книгой – маска. Та самая, с которой всё началось. Теперь потрескавшаяся, как если бы изнутри пытались вырваться крики. Края испачканы чем-то похожим на кровь, засохшую, но не утратившую силу. Отражение в маске не повторяло пространство – оно показывало сцены. Кадры. Лица. Руки, хватающие за горло. Глаза, закрытые навсегда. Пепел, идущий дождём. Пальцы, сжимавшие спичку.

Алиса знала: если снова наденет её – уйдёт. Вернётся в старую роль. В молчание. В подчинение. Это был путь назад. Который казался безопасным. Уютным, как клетка с подушками. Но теперь клетка вызывала тошноту. Она отвернулась от маски. Тишина сгустилась. Мир наблюдал.

Книга ждала. Она подошла ближе. Кожа обложки была бархатистой, но не теплая. Это был холод могил, которые ещё не вскрыты. Она открыла первую страницу. Пусто. Ни слова, ни знака. Только волокна, похожие на сосуды. В них медленно пульсировала тьма. Тьма с памятью.

Рядом не было пера. Не было чернил. Не нужно было. Алиса знала: книга не писалась – она вытекала. Она села на колени, закрыла глаза, и позволила словам выйти. Они не приходили – они вспоминались. Словно из глубин костного мозга, из криков, от которых она когда-то отворачивалась. Она писала без звука. Слова проступали, как ожоги на коже. Каждый – рана. Но рана, которую нельзя больше скрывать. Она писала про Викторию. Про себя. Про страх. Про ночь, когда не остановила. Про день, когда убежала. Про утро, в которое не проснулась полностью. Про каждое «нет», сказанное слишком поздно. Про каждое «да», которое было ложью.

Алтарь начал дрожать. Каменные стены отзывались её дыханию. Пространство пульсировало. Из углов текла чернота – не дым, не вода, а память. Живая, вязкая. И она не пугала. Потому что теперь – была её частью.

Когда слова закончились, книга закрылась. Медленно. Словно насытилась. Потом – рассыпалась. Не исчезла. Превратилась в пепел, который не падал, а взлетел. Из него, из центра спирали, возник ключ. Простой. Из тьмы. Из плотной, цельной тьмы, которая не боится света. Он не блестел. Не звал. Он просто был. Как финальная точка.

Алиса протянула руку. Прикоснулась. Ключ был тёплым. Как тело. Как выбор. В этот миг она поняла: никто больше не поведёт её. Ни Виктория. Ни Дэмиен. Ни голос крови. Ни долг. Только она сама.

Она поднялась. И сделала шаг к последней двери. Она не дрожала. Не ждала. Она шла.

Дверь распахнулась без усилия, будто сама уступала ей путь. Ни скрипа, ни звука – только тихий, почти человеческий выдох, словно стены знали, что на этот раз всё будет по-другому. Алиса шагнула внутрь. Пол под ногами был тёплым, гладким, как отполированная кость. Коридор вытягивался в бесконечность, но через несколько шагов он будто сжимался, складывался в себя и раскрывался залом. Местом, где всё началось – и где должно было закончиться. Но это был не тот зал, что она помнила. Пространство изменилось, отразило её. Узкий, вытянутый, как глотка чудовища. Потолок отсутствовал: над головой раскинулась чёрная бездна, пронзённая серебряными нитями, словно само небо рвалось на части, чтобы заглянуть внутрь.

На другом конце зала стоял он. Дэмиен. Один. В том же чёрном костюме с белой розой – символ его утончённой жестокости, его печальной власти. Он не двигался. Только смотрел. Прямо. Сквозь. Не с угрозой, не с покаянием – с пустотой. Как смотрят те, кто пережил собственное сердце. В его взгляде было что-то сломанное и слишком трезвое.