Они двигались вдоль заброшенного фасада. Стена была монолитной, серая, гладкая. Но воздух перед ней – вибрировал, как если бы сквозь плоть проступало другое тело. Фигура подняла руку. Указала. Никаких слов. Только пальцы. Алиса сделала шаг – и стена раскрылась.

Не исчезла. Не распалась. Просто отступила. Как плёнка, как вуаль, как последняя граница между сном и чем-то древним. За ней – коридор. Узкий, невысокий. Стены из тёплого камня. Свет – будто вытекал из них, не имея источника. И пахло: железом, гарью, влажной кожей.

Она шагнула внутрь. Пространство сразу сжалось. Позади – стена снова сомкнулась, как рана, затянувшаяся в одно мгновение. Дышать стало труднее. Воздух гудел. Лёгкие не принимали его – он был густым, пропитанным чем-то неотмоленным.

Коридор вёл вниз. Лестница, почти пологая, уходила глубже. Алиса шла, не касаясь стен. Но их тепло проникало в кости. Каждое касание взглядом отзывалось в шраме. Он жёг. Теперь – постоянно. Без ритма. Без пауз. Как пламя.

На стенах – знаки. Выцарапанные, угольные, меловые. Некоторые – детские. Один из них – её собственный. Она вспомнила: как-то, в детстве, она рисовала именно так. Треугольники. Кресты. И круг. Внутри которого – пепел.

– Это было, – сказала она. Но стены не ответили.

Дальше было темнее. Свет начал мерцать. Стены сужались. Приходилось идти боком. Потом – пригибаться. Пространство превращалось в утробу. Внутренность города. Или другого тела.

Она услышала звук. Скрежет. Тонкий. Как скрип зубов по стеклу. Затем – дыхание. Ровное. Не её.

Дверь.

Из дерева. Настоящая. Вырезанная вручную. На поверхности – круги. Множество. Они пересекались, образуя символ. Не руна, не знак. Что-то первичное. Пульсирующее.

Алиса вытянула руку. Дверь дрожала. Словно жила. Она не дотронулась – но та открылась.

Тьма за ней была живая. Внутри – тепло. Запах мёда. И гари. И… чего-то ещё. Воспоминания, замешанные на страхе.

Она вошла. За ней – дверь закрылась.

Зал встретил её дыханием. Не метафора – он действительно дышал. Влажный, горячий, как ротовая полость мёртвого зверя. Потолок был низким, своды – облупленными, местами пульсировали светом, как будто жилы под кожей. Алиса сделала шаг, и пол из камня поддался, будто пружинил. Он был тёплым. Мягким. Почти живым.

Вокруг неё – зеркала. Они не отражали, они копировали, но искажённо. В одном – Алиса стояла со сгоревшим лицом, в другом – с глазами, заменёнными пустотой. В третьем – она улыбалась, но рот был слишком широк, как у утопленницы. Пространство следило. Не наблюдало – именно следило. С жадным, слепым вниманием.

В центре зала – объект. Постамент, но не из камня. Его поверхность – плоть. Чёрная, натянутая, как после ожога. Вены – тёмные, вздутые. Из них сочился дым, как из разлома в земле. По периметру – тонкие трубки, уходящие в пол. Они били пульсом. Он совпадал со шрамом у неё на груди.

На вершине – углубление. Как вмятина под руку. И капля. Чёрная, маслянистая. Пахнущая медью и пеплом. Она медленно дрожала, будто ждала, когда кто-то дотронется до неё.

Алиса сделала полшага. Пространство среагировало: зеркала вспыхнули, осветив зал тусклым багровым светом. Внутри каждого появилось движение. Сначала неясное. Потом – чёткое.

Она.

Во всех. Но разная. В одном – в платье невесты, лицо покрыто кровью. В другом – с ножом в животе. В третьем – на полу, склонившаяся над детской колыбелью. Каждая из них смотрела прямо ей в глаза. Неумолимо. Обвиняюще. Как свидетели приговора.

Голос прозвучал отовсюду сразу:

– Ты пришла. Поздно, но не слишком. Здесь – решение. Или конец. Или оба.

Она не знала, чьим был голос. В нём было всё: женское шипение, мужской бас, детский смешок. Он не звал – он провозглашал.

Алиса подошла к постаменту. Почти вплотную. Жар исходил от него такой силы, будто приближалась к раскаленному железу. Но холод в животе был сильнее.

Тени закружились. На полу, как воронка. Они вытекали из зеркал, сцеплялись, переплетались. Напоминали сцены: обгоревшие стены, крики, чёрные силуэты на фоне огня. И снова – лицо. Одно и то же. Мужское. Пепельное. Искажённое.

Шрам на груди Алисы вспыхнул. Боль была режущей, электрической. Она пошатнулась – но не отступила. Её ладонь дрожала, но тянулась. Словно тело само знало, куда идти, раньше разума.

– Прикоснись, – прошептали тени. – Или уйди. Но не возвращайся. Не второй раз.

Она не спрашивала, что будет. Не было смысла. Внутри неё уже разрасталось знание, как опухоль. Это не выбор. Это неизбежность. Очищение или распад.

Пальцы легли в углубление. В точности. Как будто она уже была здесь. Или как будто постамент ждал только её. Капля под ладонью растеклась. И в ту же секунду – зал взорвался.

Свет. Шум. И она – среди зеркал, каждое из которых раскололось. А из осколков – вытекали образы. Её лица. Её крики. Её руки, запачканные в чёрной жидкости.

Одна из фигур вышла вперёд. Она – взрослая. Но без глаз. Из глазниц – дым. На груди – символ. Тот самый, из детских рисунков. Круг. Внутри – пепел.

– Это ты? – спросила Алиса. Но ответа не последовало.

Фигура протянула руку. Прикоснулась к её щеке. Кожа обожгла – но не от боли. От узнавания. Пальцы растворились. Исчезли. А Алиса осталась.

И шрам… затих.

Тишина вернулась не как покой, а как казнь. Алиса стояла, словно прибитая к полу. Зеркала – разбиты, но стекло не рассыпалось. Оно превратилось в чёрную массу, вязкую, похожую на нефть. Та шевелилась, как будто под ней дышало что-то, прижимаясь изнутри к поверхности.

Из одной такой лужи медленно поднялась рука. Детская. Узкая. Вся в ссадинах и с обломанными ногтями. Она потянулась к Алисе, застыв на полпути. Пальцы дрожали – не от страха, а от нетерпения. Алиса не двинулась. Ни шагу.

Голос. Рядом. Внутри.

– Ты почти там.

Она не обернулась. В голосе не было угрозы. Не было и облегчения. Только констатация. Как приговор врачу, произнесённый ровным тоном в палате реанимации.

– Кто ты? – спросила она.

– Я – не кто. Я – когда. Я – если.

Из-за остатка зеркального круга вышла фигура. Высокая, неестественно тонкая, сплетённая из пепла и дыма. Лицо скрыто сетью из серых нитей, как кокон. Но под ними – свет. Тёплый. Сердце. Открытое, как анатомическая модель. Оно билось – с её ритмом.

Алиса не отступила.

– Если ты не враг, чего ты хочешь?

– Твоего согласия. Или твоего отказа. Они одинаковы.

– Почему?

– Потому что ты уже выбрала. Просто ещё не признала.

Фигура протянула руку. Пальцы – длинные, без кожи. Только сухожилия и пепел. Внутри ладони – шрам. Зеркальный. В точности такой, как у неё на груди. Алиса невольно коснулась своего.

– Это не только рана, – сказал голос. – Это ключ.

Тени на стенах дрогнули. Сложились в круг. Внутри – сцена: девочка в белом платье стоит перед запертым склепом. У неё в руках – коробка. Она открывает её, а оттуда вырывается свет. Рвущий тьму на лоскуты.

Алиса смотрела, не мигая. Та девочка – это была она. Но не в прошлом. В потенциале. В возможности.

– Ты хочешь, чтобы я вспомнила? – прошептала она.

– Нет. Я хочу, чтобы ты признала: то, чего ты боялась, всегда было в тебе.

Шрам на её груди заныл. Словно бы отзываясь на зов. И в этот момент постамент снова подал голос. Но теперь не пульсом – а хрипом. В нём звучал детский плач, женский шёпот и мужской крик – всё разом.

– У тебя есть имя, – сказала фигура. – Скажи его.

Алиса сжала зубы. Имя стояло на кончике языка. Не то, которым её называли. То, которое она потеряла в огне. Слово, которое может вернуть, но не отменить. Потому что возвращение – это тоже форма гибели.

– Алиса, – выдохнула она. Но внутри – другое. Боль. И знание. Это – маска. Настоящее имя глубже.

Свет в зале потускнел. Пространство сжалось. Фигура шагнула ближе, её сердце било в такт – всё громче. С каждой секундой оно поглощало пространство вокруг. Стены дрожали. Пол трескался.

– Назови себя, – потребовал голос. – И ты увидишь. Всё.

Из разлома в полу поднялся дым. В нём – лица. Сотни. Тысячи. Женщины, дети, старики. Те, кто умер. Те, кто звал. Те, кого она не спасла. Они не обвиняли. Они ждали.

И среди них – Виктория. Стоит. Живая. В платье, пропитанном пеплом. На шее – медаль. Та самая. Сердце. Расколотое. В её глазах – страх. И надежда. И то, что было похоже на прощение. Или на осуждение – граница тонка.

Алиса шагнула в дым.

– Я – та, кто помнит.

И тогда всё вокруг вспыхнуло – не светом. Памятью. Она ворвалась в тело, как огонь в здание. Болью. Лаской. Очищением.

И пепел… растворился.

Алиса шла по убывающему свету, как по кромке между снами. Неосвещённые ступени вели вниз, в сердце воспоминаний. Каждый шаг отзывался в её теле болью, будто она спускалась по своим нервам, по слою за слоем – к самому центру страха.

Пахло мёдом, пеплом и железом. Стены сужались, искажаясь, будто коридор был живым существом, пульсирующим в ритме её шагов. На стенах – отпечатки ладоней. Детские. Старческие. Свои. Кровавые и чёрные, как следы снов, забытых после пробуждения.

Впереди открылась дверь. Старое дерево. Изъеденное временем, но целое. Символ сердца, расколотого на две половины, словно предупреждение, был выжжен прямо в центр. Он бился в такт её дыханию.

Алиса толкнула дверь. Она не скрипнула – просто исчезла. За ней оказалась комната, полная памяти.

Каменные стены были обиты тканью – старой, выцветшей. Потолок терялся в темноте. Одинокая свеча горела посреди круглого стола. Пламя её не дрожало, будто в комнате не было воздуха. Рядом – чашка. Кровь. Её запах тянулся тонкой нитью. Горький. Живой.

В кресле сидел человек. Или то, что от него осталось. Фигура, будто высохшая в кресле, как тряпичная кукла, набитая золой. Он не двигался, но его сердце – стучало. Глухо, как колокол в тумане. Каждым ударом – отклик в груди Алисы.

– Ты пришла, – прошептал он, не поднимая головы.

Голос был сломан временем. Но не чужой. Слишком родной, чтобы быть реальностью. Она слышала его в снах. В голосе матери, которую не помнила. В крике, сорвавшемся с губ тогда, в огне.

– Кто ты? – спросила она, подходя ближе.

Он не ответил. Только медленно поднял голову.

И под кожей – пустота. Воронка. Лицо отсутствовало, но изнутри светилось сердце. Настоящее. Человеческое. Прозрачное, пульсирующее, в котором вращались символы – знаки, фамилии, даты. Её дата.

– Я – то, что осталось, – сказал он.

Он протянул ей коробку. Ту самую. Маленькую, с вырезанным кругом и знаками по краям. Она видела её на алтарях, в воспоминаниях, в зеркале. Но теперь – она была реальной.

– Это конец? – спросила Алиса.

Он покачал головой.

– Это начало без иллюзий. Начало, в котором ты решаешь, кем стать. Не кем быть – а кем стать.

Алиса взяла коробку. Её пальцы не дрожали. Кожа на ней – треснула. Из трещин – не кровь, а пепел. Он медленно стекал на пол, впитываясь в камень.

– Что, если я откажусь?

– Тогда ты останешься той, кем не являешься. Ты проживёшь дальше – как оболочка. А сердце… – он замолчал. – Сердце умрёт без имени.

Алиса медленно открыла крышку.

Внутри – тьма. Густая, плотная. Как будто время сложилось в точку. Из неё – не вырывался свет. Из неё вытекал голос. Её собственный.

– Я – помню.

И тогда – вспышка. Вспышка памяти. Сцены, смазанные и чёткие: Виктория с письмом в руке. Пепел на лице. Крик, что прорезал небо. Алиса в белом. Девочка с зеркалом. Мать. Руки, сжимающие медаль. Ритуал. Пламя.

Пламя, которое не жжёт, а очищает.

Из углов комнаты вышли тени. Не жуткие – человеческие. Молчаливые. Они несли в руках предметы: ключ, маску, письмо, нож. Каждая вещь – фрагмент.

– Это всё ты, – сказал человек в кресле. – Без фильтра. Без защиты.

И она – признала. Не увидела. Не узнала. Признала. Себя. Свой выбор. Свою вину. Свои кости. Своё имя.