Алиса кивнула, но не двинулась. Её взгляд был прикован к картине. Женщина с её лицом теперь стояла, опустив руки, как будто больше не стремилась выйти. Но в этой позе было что-то настораживающее – не смирение, а выжидание. Хищное спокойствие перед прыжком. И ещё – тени. Их было трое. Одна повторяла Дэмиена, с точностью до поворота головы. Вторая – Алису, отставала в движениях на полсекунды. А третья… двигалась раньше. Она предугадывала. Она знала, куда повернётся Алиса ещё до того, как та это сделает. Тень не просто дублировала. Она вела.

– Она опережает нас, – прошептала Алиса, не отрывая взгляда. – Эта тень знает, что мы скажем. Она уже слышала.

– Мы в петле. Это повтор. Не в классическом смысле, не воспоминание. Это ритуал. Мы движемся по закольцованной траектории. Кто-то уже шёл этим путём. Возможно, мы же.

Он потянулся к столу и вытащил альбом. Листал его небрежно, но быстро, будто сдирая слои кожи с памяти. Его пальцы замерли на одной из страниц. Он развернул её к Алисе. Фотография. Лестница. Старая, с облупившейся штукатуркой. Свет пробивается сквозь узкое окно. На третьей ступени – девочка. В белом платье, спиной к камере. У её ног – шкатулка. Чёрная. Металлическая. С выгравированным знаком. Алиса узнала.

– Я не помню это, – сказала она, но голос выдал ложь. Дыхание участилось. Шкатулка была не из прошлого. Она была здесь. Внутри неё. Её память подступала, как прилив, от которого не скрыться. Вспышки. Земля под ногтями. Мокрая. Липкая. Голос. «Спрячь. Не трогай. Не открывай до звонка».

– Ты её закопала, – тихо сказал Дэмиен. – Чтобы забыть. Или чтобы никто не нашёл.

– Или чтобы никто не открыл, – прошептала она. – Даже я.

Он кивнул. Движение головы было тяжёлым. Он отвернулся к окну. Затем – снова к снимку. Его рука задержалась на изображении лестницы.

– Эта лестница не из особняка. Здесь другой свет. Камень старый. И… воздух другой. Это часовня. Та, что у северного холма. За забором, за полем.

Алиса вспомнила. Камень, покрытый мхом. Разломанный колокол. Шпиль, пронзённый зарослями плюща. Там всегда было холодно. Даже летом. Особенно летом. Дети из посёлка обходили часовню стороной. А она – ходила туда одна. Или думала, что одна.

– Мы пойдём туда, – её голос был ровным. Слишком ровным. – Сегодня. До полуночи.

– Сейчас. Потому что потом вход может исчезнуть.

Они оба обернулись к двери. Пламя свечи не мигало. Оно вытянулось в одну сторону, как будто реагировало не на сквозняк, а на движение за пределами пространства. Комната будто ждала их ухода. Или… их решения. Дверь заскрипела. Сама. Очень медленно. В проёме – пустота. Но Алиса знала, что она не пуста. Пространство за дверью теперь вело в другое место.

Они вышли. Не оглядываясь. Свеча осталась гореть. На картине, оставшейся в одиночестве, фигуры слились. Женщина в пламени больше не была одна. Рядом стояла девочка в белом платье. Она держала шкатулку. И на её шее – висел кулон Виктории. Только теперь он светился изнутри. Пульсировал, как сердце.

На полу комнаты медленно проступал круг. Нарисованный сажей. И внутри круга – буквы. Слишком древние, чтобы быть просто символами. Слишком точные, чтобы быть случайностью. Они ждали. Их должно было стать трое. Двое уже стояли на пороге.

Дорога к часовне тянулась, как затянутый шрам через землю. Они шли по ней не как путники, а как те, кого возвращают – не по их воле, а по долгу. Воздух вокруг не колыхался. Листья на деревьях казались высеченными из металла, неподвижными. Даже птицы, если и были где-то поблизости, молчали. Мир стал слушателем. Он замер, чтобы не мешать происходящему. Алиса ощущала, как земля под ногами слегка вибрирует, будто под поверхностью кто-то шепчет. Шаги отдавались не в ушах – в плоти. Каждое движение впечатывалось в реальность, как строка на глиняной табличке: навсегда.

Часовня выросла из земли, как выброшенная наружу кость. Камень её стен был чёрным не от времени, а от памяти. Архитектура простая, но в каждом изгибе чувствовалось – строили не для людей. Для кого-то другого. Может, для того, кто всегда смотрел сверху. Или снизу. Шипы плюща обвили стены, но не скрыли трещин. Наоборот – подчеркнули. Как вены на иссохшем теле. Витражи были выбиты. Не разбиты – именно выбиты, будто кто-то хотел вытолкнуть свет наружу. Дверь казалась закрытой. Но Алиса знала: она не была заперта ни снаружи, ни изнутри. Она была условной. Как иллюзия границы.

– Здесь, – её голос звучал, как уже произнесённый прежде. Дэмиен не спросил, откуда она уверена. Он чувствовал то же. Пространство не просто вело их – оно признавало их. Как свои элементы. Внутри часовни пахло камнем, как в старом склепе. Воздух был вязким, влажным, будто стены плакали изнутри. Алиса шла первой. Точно. Без колебаний. Под ногами хрустела пыль веков. Ступени, ведущие к алтарю, были стёрты, как от тысяч одинаковых шагов.

Алтарь напоминал саркофаг. Каменная плита в центре помещения, с выемкой посередине. Символы по краям – знакомые. Не по языку, по ощущению. Они не читались, но резонировали в костях. Алиса опустилась на колени. Пальцы провели по резьбе. Там был тот самый знак. Перечёркнутый круг. Узел. Зеркало. Замок. Она знала его не снаружи, а изнутри. Он был на внутренней стороне век. На внутренней стороне шрамов.

– Помоги, – её голос был глухой. Он не отдавался эхом. Часовня не отражала – она впитывала.

Дэмиен встал рядом. Вместе они сдвинули плиту. Та тяжело, но послушно подалась. Изнутри вырвался воздух – как из плотно запертого сундука. Запах воска, железа, мха, гнили. Внутри – полость. Чёрная, сухая. Идеально прямоугольная. В центре – углубление. Под размер. Под предмет, который отсутствовал. Но не был забыт.

– Где она? – спросил Дэмиен. – Шкатулка.

Алиса повернулась. Справа, у разрушенного амвона, между двумя камнями, торчал угол. Чёрный металл, тусклый. Как будто он дышал. Она подошла. С усилием вытянула предмет. Шкатулка была меньше, чем в воспоминаниях. Но плотнее. Она не звенела, не скрипела. Казалась цельной. Как кусок вечного материала.

– Я уже это делала, – сказала она. – В этой одежде. С этим камнем под ногами.

– Ты уверена?

– Нет. Но знаю.

Она положила коробку в выемку. Щелчок. Лёгкий, но от него вздрогнули стены. Камень под ногами задрожал. Где-то в глубине раздался низкий звук. Как гул в животе у живого существа. Сначала один. Потом второй, выше, резче. Как плач. Женский. Но не человеческий. Пульс Алисы ускорился, как будто реагируя на чужое дыхание.

– Всё началось, – произнесла она.

На стенах часовни проступили силуэты. Сначала – бледные пятна. Потом – формы. Лица. Без глаз. Рты приоткрыты. Все – в одном направлении. К алтарю. К ним. Дэмиен шагнул ближе. Его рука потянулась к Алисе – не защитить, а соединить. Они теперь были точкой активации. Не людьми. Не просто потомками. Участниками. Ключами.

– Мы открыли ткань, – произнес он. – Теперь она вспомнит нас. Не как образы. Как кровные.

Алиса посмотрела вверх. Под балкой, на самом краю свода, висел силуэт. Тёмный. Он не двигался. Но голова была повернута к ним. И в этом взгляде было узнавание. Не недоверие. Не страх. Признание. Как будто оно – наблюдало с самого начала. Ждало. И теперь могло начать следующее.

Шкатулка пульсировала. Как сердце. Только не живое. Архаичное. Механическое. Как будто внутри неё билось нечто старое, но не забытое. Алиса почувствовала, как кости под кожей вибрируют в унисон с её звуком.

– Это только первая часть, – выдохнула она.

– Открытие. Дальше будет сбор. А потом – соединение.

Их дыхание стало общим. Тьма в углах спустилась ниже. Руки без лиц тянулись к алтарю. Но не касались. Ждали. Ждали третьего. Тот, кто ещё не пришёл. Но уже проснулся.

Они не вернулись домой. Дом остался где-то по ту сторону – в прежнем мире, где стены ещё не умели слушать, где отражения оставались отражениями. Всё, что было до часовни, казалось другим временем. До. До пробуждения. До отклика.

Алиса сидела на полу библиотеки. Спина упиралась в старый книжный шкаф. Книги, раскиданные вокруг, лежали, будто их вырвали из снов. Пыль на корешках была не просто пылью – она была слоем молчания. Каждая страница, казалось, хранила дыхание того, кто однажды смотрел в глубину. Её пальцы дрожали, но не от страха – от того, что внутри неё открылось нечто большее. Движение вглубь. Шкатулка, даже покинутая, не осталась в алтаре. Она осталась внутри. Пульсация продолжалась. Как чужое сердце в её груди.

Дэмиен стоял у окна, но не смотрел наружу. Его глаза были направлены вглубь стекла, туда, где тень внутреннего отражения пересекалась с внешним мраком. Он не слышал улицы. Улицы больше не было. Остался только шум. Слои. Звуковые призраки из прошлого, настоявшиеся на молчании. Там, среди этих слоёв, он слышал имя. Не слово – вибрацию. Алису это имя тоже звало. Оно было старше их обоих. Старше даже самой часовни. Агата.

– Она пробудилась, – произнёс он, и воздух в комнате замер, словно признал истину.

Алиса не ответила сразу. В ней звенело. Внутри черепа. В кончиках пальцев. Она чувствовала: если сейчас приложить руку к полу, можно будет уловить отголоски той молитвы, что звучала в каменной утробе часовни. Как будто слова проникли в саму структуру здания и теперь жили под паркетом.

Она потянулась к старой кожаной тетради. Записная книжка Виктории. Заветная, исписанная символами и датами. Её кожа потемнела от времени, но не разрушилась. Бумага внутри была плотной, чуть шероховатой. Каждая страница отзывалась, будто она не бумага, а кожа. Алиса пролистывала её медленно, как священник – летопись, в которой каждое имя могло быть заклятием. Страница: «Агата». Трижды подчеркнуто. Рядом – слово: «сон». Ниже: «Не хоронить. Не касаться. Она спит – не потому, что мертва». И рисунок: зеркало. Треснутое. Под ним – пара глаз. Пустые. Белые.

– Виктория знала, – голос Алисы был хриплым. – Знала всё. Она писала это не как наблюдатель. Как участник. Она была рядом с Агатой в ту ночь.

– Агата, – произнёс Дэмиен, словно пробуя имя на вкус. – Это она?

Алиса подняла глаза. Но не на него. На портрет над камином. Женщина в чёрном. Глаза – не материнские. Стеклянные. Но теперь в них – движение. Едва заметный сдвиг. В уголке губ – напряжение. Как у человека, что готовится заговорить.

– Агата – не просто мать. – Алиса встала. – Она – замок. Или кукла. Или сосуд. Сначала я думала, что она погибла. Потом – что она спит. Но теперь я знаю: её роль началась после смерти. После вынимания души. Шкатулка – это не гроб. Это центр.

Дэмиен подошёл ближе. Его пальцы сжались в кулак. Он остановился рядом. Тишина между ними уплотнилась. Он знал: сейчас всё изменится. Если они продолжат – назад не будет.

– Если Виктория пыталась нас уберечь, – тихо сказал он, – почему она не уничтожила шкатулку?

– Потому что знала: уничтожить – значит, освободить. А удержать – значит, сдерживать. Пока одна из нас не станет новой шкатулкой.

Молчание. В нём – согласие. Признание. Вина. На полке, между книгами, появилась новая вещь. Её не было раньше. Небольшая шкатулка. Серебристая. С резьбой. Меньше той, что в часовне. Но плотная. Дэмиен потянулся к ней. Взял. Подал Алисе.

– Это вторая. – Он смотрел на неё, будто в последний раз. – Сбор. Тебе нужно вспомнить всех. Всех, кто был связан. Всех, кто погиб. Всех, кто молчал.

Алиса взяла коробку. Она была холодной. Металл как лёд. Пальцы онемели. В голове – вспышка. Воспоминание. Детский плач. Женский крик. Шёпот в темноте: «Собери нас. Поимённо. Без ошибок».

– Это уже не мы открываем, – произнесла она. – Это она раскрывает нас. Слой за слоем.

В коридоре, за стеной, хлопнула дверь. Глухо. Но ясно. Внутри дома. Медленно. Чётко. Как удар в колокол. Алиса не вздрогнула. Она уже знала, кто вошёл. Шаги. Три. Пауза. Ещё два. Звук каблуков по деревянному полу. Не Виктория. Не отец. Не живой. Но знакомый. Тень от картины. Девочка с пустыми глазами. Она пришла.

– Начинается вторая фаза, – прошептала Алиса. – И кто-то должен её пройти. До конца.

Дэмиен стоял рядом. Но теперь между ними был воздух, натянутый, как струна. Он знал: следующая дверь откроется только для неё. Или сквозь неё.