Комната – это слово было слишком слабым. Внутри – пространство, свёрнутое в себя. Как лабиринт, замкнутый на первой комнате. Стены были исписаны. Сотни строк. Некоторые – отпечатаны кровью, другие – выцарапаны ногтями. Были надписи, сделанные слепыми, было что-то, оставленное дыханием. Алиса не читала – впитывала. Слова переходили сквозь кожу, оседали в костях, смешивались с нервами. Она знала: всё это она уже слышала, во сне, в лихорадке, в тишине между шагами матери по коридору.

В центре – стол. На нём – зеркало. И оно было не отражением, а предупреждением. Внутри – она. Но не та, что шла сюда. Эта – без зрачков. На месте глаз – символы. Один – впаянный в её плоть с ритуала. Второй – новый, чужой, но странно близкий. Алиса прикоснулась к стеклу. Поверхность дрожала, как вода. Но отражение не исчезло. Оно ждало.

– Ты дала согласие раньше, чем поняла, – прошептал голос. – Мы просто пришли забрать.

Она не обернулась. Спина ощущала пустоту. Там не было тела, но было присутствие. Как взгляд. Как осознание того, что ты стал узлом в чужом замысле. Алиса дотянулась до книги, лежавшей рядом. Она не заметила её раньше – но она всегда была там. Кожа переплёта – гладкая, живая. На корешке – имя. Её. Но не то, что в документах. То, что звучало в шепоте матери, когда та молилась. То, что знала Виктория – и никогда не произносила.

Она открыла книгу. Пустые страницы. Но когда её пальцы легли на первую – буквы выступили. Не написанные. Выросшие. Как если бы сама бумага вспомнила. Алиса не писала – она открывала. Строки складывались сами. Светлая вязь, но боль от чтения была почти физической. Это были воспоминания. Не её. Или её, но из жизни, что могла быть. Сцены из времени, которого не было. Девочка на лестнице. Женщина в маске. Мужчина с пустыми глазами. В каждом – кусочек истины. Горькой, как ртуть.

Её пальцы продолжали двигаться. Книга вбирала в себя суть. Плоть. Внутреннее топливо. Слёзы текли – как реакция тела, не связанная с эмоцией. Это не было страданием. Это было завершением. Записью. Признанием того, что она уже – хроника. Не участник. Свидетель.

Зеркало ожило. В нём вспыхнуло лицо. Не лицо – каркас. Мужской череп, обтянутый символами. Мышцы – как сплетения рун. Внутри глаз – угли. Не горящие. Слышащие. Он не говорил. Он впитывал. Читал её, как книгу. И он узнал её. Не имя. Суть.

– Ты позволила. Значит – твоя вина, – произнёс он внутри. Не обвинение. Констатация.

Она не спорила. Потому что всё было верно. Алиса – это не героиня. Это узел. Стыковка времён. Канал. И она была чиста лишь потому, что была пуста. Теперь – наполнена. И не может быть прежней.

На книге – последний символ. Он не возник. Он выжег себя. Метка. Закрытие. За ней – только путь вперёд. Она закрыла переплёт, и на пальцах – дым. Кожа обуглилась, но боли не было. Только тяжесть. В зеркале отражение шевельнулось. Женское лицо. Её. Но в нём – чужая улыбка. Улыбка Агаты.

Тьма накрыла комнату мгновенно. Не исчез свет – исчезла сама возможность видеть. Остался только звук. Её дыхание. И голос. Тот, что говорил раньше, теперь стал её голосом.

– Начни отсюда.

И она поняла: теперь её история – не то, что она пишет. А то, что пишется через неё. И кто бы ни читал – уже не сможет развидеть.

Когда Алиса вышла из комнаты, пространство изменилось. Не в деталях – в отношении к ней. Она чувствовала: стены знали, кто теперь проходит между ними. Воздух обволакивал, но не касался. Пол не принимал, а вёл. Как будто сама структура коридоров подчинялась иному порядку. Или – вернулась к нему.

Звуки исчезли. Осталось только то, что звучит внутри черепа: пульс, отголоски собственной крови, шорох мыслей. Коридор был узким, как горло. Тёмным, но не слепым. Свет в нём жил за гранью глаз. Он исходил от самой Алисы. Не как сияние, а как подсветка для тех, кто читает её изнутри.

На стенах начали проявляться символы. Не нарисованные – проступившие, будто проступили изнутри камня. Тексты, которые она узнавала не разумом, а спинным мозгом. Её пальцы дрожали. Не от холода – от совпадения. Всё, что она видела, уже было в ней. И каждый знак – это ключ к слою, который давно закрыт.

Зеркало встретило её на перекрёстке. Высокое, в человеческий рост. Но отражения не давало. Внутри – пульсация. Как будто за гладью – мясо. Живое, тёплое. Искажённое. Алиса приблизилась. И в тени, отразившейся под углом, узнала себя. Но не сейчас. Из будущего. Из момента, который ещё не наступил. Глаза её отражения были глубоки, как бездна, и пусты, как закрытая книга. На губах – чёрная нить. Как след от шва.

Мир дрогнул. Зеркало отступило, как если бы оно подвигалось по собственной воле. И тогда из тени вышла Виктория.

Не появилась – собралась. Из воздуха. Из памяти. Её тело дрожало в мелкой вибрации, как голос на грани истерики. Но лицо было спокойным. Не человеческим. Невозможным. Красивым – до предела, в котором красота становится угрозой.

– Я искала выход, – сказала она, и голос был сухим, словно говорил через песок. – Но у этой истории нет двери. Только зеркала. А в каждом – я снова захожу.

Алиса не ответила. Слова застряли в горле. Не страх. Внутреннее несогласие. Её тело отказывалось повторять то, что знало как ложь. Она подошла ближе – и увидела на шее Виктории кулон. Тот самый. Только теперь – с новой трещиной. Как глаз, сломанный от изнутри. Он пульсировал. В такт дыханию.

– Ты думаешь, я отдала его, потому что не выдержала? – Виктория качнула головой. – Нет. Я отдала, потому что слишком хорошо знала, что будет, если оставить. Мы не носим такие вещи. Они носят нас.

Алиса почувствовала, как что-то в ней отвечает. Не разум. Глубже. Внутренний холод. Как кристалл под сердцем. Она коснулась груди – и под кожей словно зашевелилось. Метка, оставленная в книге, теперь пульсировала внутри, соединяясь с кулоном Виктории через пространство.

– Всё, что ты сделала, ты сделала по образцу. По эху. Ни одна твоя мысль – не твоя. Мы с тобой – повторение. Только одно из нас выбрало отказаться, – сказала Виктория, взгляд её стал мягче. – Я пыталась. Спасти. Себя. Тебя. Но тут, в этом месте, всё оборачивается. Кто тянется к спасению – отдаёт себя без остатка.

Алиса сжала пальцы. Боль прошлась волной. И эта боль – как первый голос. Её собственный.

– Тогда почему ты всё ещё здесь? – спросила она. – Если всё закончено?

Виктория не ответила сразу. Взгляд её стал пустым. Как если бы кто-то другой смотрел сквозь неё.

– Потому что я – напоминание. Потому что ты должна знать, что я была. Что я оставила. Что я выбрала. Чтобы у тебя было с чем сравнить.

Она шагнула ближе. Расстояние между ними исчезло. Кожа Алисы почувствовала холод чужого дыхания. Но это не было дыхание тела. Это был ветер – изнутри Виктории. И в этом ветре Алиса услышала голос. Не её. Не Виктории. Но их общий. Он шептал:

– Огонь запечатывает. Пепел освобождает. Что ты выберешь?

Виктория исчезла. Не рассыпалась. Перешла в другое измерение восприятия. Как запах, который остаётся после мёртвой комнаты. И только зеркала продолжали дрожать. На их поверхности – больше не лица. Символы. Те же, что были в круге. Те же, что горели в книге.

Алиса стояла в тишине. Внутри неё – перекрестие. Где пересекаются выбор, память и ложь. И из этой точки начиналась новая линия. Не путь. Склон. Без перил. Без объяснений.

Она сделала шаг. И внутри – снова голос. Тихий. Как постскриптум.

– Она была первой. Ты – последняя. Но между вами – никто. Потому что ты – сама разлом.

Коридор за последним зеркалом не вёл вперёд – он вёл вниз. Не в подземелье. Вглубь. Внутрь. В то место, где личность перестаёт быть целью и становится препятствием. Ступени были узкими, несимметричными, будто кто-то вырезал их в кости мёртвого великана. Стены сжимались. Не физически – символически. С каждым шагом Алиса теряла имя. Первое. Потом второе. Потом взгляд. Не зрение, а способность воспринимать мир как привычный. Осталась только структура. Ритм. Переход.

Воздух сгустился. Он больше не был воздухом – он был тканью. Дышать приходилось в паузах. Между вибрациями. Каждый вдох напоминал глоток воды из чаши, полной отражений. Свет, сочившийся из-под трещин в камне, не освещал – он звал. Бледно-синий, как глаза у мертвеца в снегу. Он поднимался снизу, скользя по стенам, придавая всему болезненный, почти хирургический оттенок. Руки Алисы казались не её. Удлинённые, как в зеркале кошмара. Вены – струны. Пальцы – перья. И она чувствовала: что-то сверху, невидимое, дёргало за нити.

Зал открылся неожиданно. Пространство не расширилось – оно отпустило. Комната была круглая, идеально гладкая, как если бы её выжгли взглядом чего-то, не знающего углов. Пол – белёсый, каменный. Без символов. Без отметин. Только эхо. Чужое. В центре – он.

Фигура стояла, как ствол дерева, пережившего десяток молний. Мужчина, но не человек. Его лицо было композитным – словно память пыталась слепить его из разных портретов. Сначала – один возраст, затем – другой. Черты сдвигались, как грани куба Рубика. В глазах – отсутствие центра. Только пульс. Медленный. Не мигающий.

Одежда – черная ткань, полупрозрачная. Она не касалась тела. Летала вокруг, как дым. Алиса почувствовала, как волна холода пронзила живот. Этот холод был знакомым. Тем, что чувствуют во сне, когда осознают, что уже умерли, но продолжают действовать.

Голос пришёл не из его рта. Он раздался сразу в голове, в груди, в коленях. Будто костный мозг отозвался первым.

– Ты пришла. Не была приведена. Это различие – решающее. Агата не подталкивает. Она наблюдает. И выбирает. Но ты – не выбор. Ты – сбой. Ритуал в теле. Ошибка, ставшая ключом.

Алиса не ответила. Она знала: слова здесь ничего не значат. Всё, что могло быть сказано, уже было написано. Осталось только прочесть.

Он поднял руку. Пальцы были тонкими. Слишком длинными. В них – предмет. Жезл. Похожий на обгоревшую ветвь. Но в верхней части – выемка. Руна, знакомая ей до боли в шрамах. Символ, что однажды сгорел на её коже, оставив след. Этот жезл не был предметом власти. Он был – указателем. На него нельзя было не отреагировать. Он звал. Как зовёт кровь, когда её вкусили.

Она протянула руку. В момент, когда её пальцы коснулись гладкой поверхности, пространство вокруг изогнулось. Не в сторону – внутрь. Щелчок. Как треск стекла под пяткой. Внутри – ослепление. Но не исчез свет – исчезла логика зрения. Она больше не видела мир. Она воспринимала его как мысль.

Древо. Огромное. Обрезанное. У корней – имена. Девять. Все – её. Разные. Одно было написано зеркально. Другое – на языке, которого не существовало. Третье – было проклятием. Каждое имя – как жизнь, не случившаяся, но оставившая след. Ветви тянулись вверх. Кровавые, словно обнажённые нервы. И всё дерево вибрировало в ритме её дыхания.

– Ты не должна быть здесь. Но ты – здесь. Агата отторгнет тебя. Или примет. Но ты станешь шрамом в её теле, – произнёс он.

За его спиной – разлом. Белизна. Непроницаемая. Не слепящая – антисвет. В ней не исчезали, а становились. В этом белом проеме проступали очертания: фигуры без лиц, руки без пальцев. Они тянулись, но не просили. Они ждали. Не Алису. Не человека. А носителя.

– Если ты не войдёшь, она выберет другого. Того, кто спал рядом. И он не выдержит.

Слова пронзили не сердце – печень. Алиса знала, кого он имеет в виду. Не имя – привязку. Тот, кто дышал рядом. Кто тронул её руку, не зная, что внутри неё – уже пульс другого мира. Она сжала жезл. Он дрожал. Не как предмет. Как живое. Он выбирал её. Он впитывал её запах, мысль, след.

– Вход – не дверь. Это решение. Без возврата. Хроника начнётся не с тебя. Но через тебя. В ней ты будешь и автором, и жертвой. Сможешь ли читать то, что напишешь?

Алиса сделала шаг. В белое. Не с верой. С осознанием. Что назад уже не существует. Только «внутрь». Только «вовне». Только хроника.