Вильнюс, январь 2022

Самуил (Шала Хан) устал. Уставал он так редко, что это состояние казалось ему скорей удивительным, чем неприятным. И как всякое необычное ощущение, хотелось его пережить, распробовать, растянуть. Поэтому, расставшись с Мишей, Самуил не сразу вернулся в Лейн, а пошёл вниз по улице, сперва сам не зная, а потом уже зная, куда. Туда, где роща, пруд и тропинка, где растёт друг Юрате, огромная старая ива с двойным стволом, дерево, которое с первого взгляда так его полюбило, как только весёлые духи из Тёнси умеют любить. Самуил давно хотел навестить эту иву, но опасался показаться назойливым, надеялся, что новый приятель сам подаст ему знак. То ли приснится, то ли позовёт человеческим голосом, то ли притянет к себе, как магнитом и внезапно возникнет у него на пути. А сейчас, когда он так устал, что глаза на ходу закрывались, всё наконец стало просто. Хочешь – делай. Зачем какие-то знаки? Не сомневайся. Иди.

Шёл недолго, благо роща была в центре города, хотя окружавший её район выглядел дальним пригородом; «Почти как у нас на окраине Козни», – невольно подумал Шала Хан (Самуил). Впрочем, глупо сравнивать Вильнюс с Лейном, они совсем не похожи. И вообще находятся в разных мирах. «Я, – напомнил себе Самуил, – сейчас в ТХ-19. Реальность для настоящих героев, так все Ловцы говорят. Она нам настолько чужая, что не только для постоянной работы, а даже для короткой командировки мало кому подойдёт. Сюда, между прочим, наши философы ходят изучать экстремальную теологию, причём не столько смотреть на храмы, обряды и ритуалы, сколько в почти безнадёжных попытках понять, как у здешних людей в самых разных культурах раз за разом возникала концепция „ада“, на какой опыт они опирались и чем вдохновлялись тогда. И в этом конкретном городе столько кричали от боли, что непонятно, как он вообще уцелел. Столько крови пролили, что на целое море хватило бы. На несколько страшных бездонных морей. А всё равно в голову лезут сравнения. Совершенно нелепые. Вильнюс – не Лейн. Ужупис даже отдалённо не смахивает на Козни. И проехавший мимо автобус не похож на трамвай. И зима здесь суровая, у нас таких не бывает», – говорил себе Самуил (Шала Хан).

Но это не особенно помогало. Всё равно ему нравился этот город и низкое тёмное зимнее небо над ним, и морозная ночь, и пологий склон, и замёрзший пруд, и тропинка вдоль берега. А больше всех – высоченная старая ива с раздвоенным толстым стволом и перекрещенными ветвями, образовавшими почти правильный ромб. Увидев её, Самуил так обрадовался, что побежал, хотя ботинки ужасно скользили, он только чудом не грохнулся в заиндевевшую ледяную траву. Поскользнулся уже возле самого дерева, обеими руками ухватился за ствол, и это было так похоже на объятия после долгой разлуки, что Самуил чуть не заплакал от счастья (и не от него одного). Явно удивлённое его смятением дерево спросило практически человеческим голосом (нет, конечно, но Самуилу так показалось): «Эй, ты чего?»

– Я ничего, я в порядке, – вслух ответил дереву Самуил. – Просто я человек. Для человека любовь не только радость, но и смятение. К тому же у нас обострённое чувство времени. И при этом всегда куча дел! Я не приходил к тебе больше года, хотя очень хотел. Это необъяснимое противоречие довольно характерно для человеческого поведения. Да ты сам всё про нас знаешь, наверное. Давно живёшь рядом с людьми.

Сказал, а потом осознал, что говорит с ивой на своём родном языке, как будто они встретились в Лейне. Впрочем, дереву по идее без разницы, оно же не слова понимает, а то, что за ними стоит.

– Я сегодня страшно устал, – сказал Самуил. – Но пошёл не домой, а к тебе. Получается, правильно сделал. Думал, что не помню дорогу, но нашёл тебя с первой попытки. Как же я этому рад!

– Устал так садись, – откликнулось дерево. – Можешь со мной поспать.

Говорить с этой ивой было так же просто, как с уроженцами Тёнси. Легче лёгкого слышать и понимать.

Самуил уселся на дерево в том месте, где ствол раздваивался, развалился как в кресле, закрыл глаза.

– Ты прекрасный, – сказал он дереву на своём языке. И добавил по-русски: – Лучше всех в мире. – И по-литовски, вспомнив, как Дана его учила делать комплименты местным девчонкам: – Gražiausia pasaulyje^[12]!

Так и сидел долго-долго. Но не замёрз, хотя приёмы Рамона Марии Лодброга затруднительно применять в полусне. Просто, когда дремлешь на дереве, сам немножко становишься деревом. А старые большие деревья не мёрзнут зимой.

Самуилу почти приснилось (поди отличи сон от яви, когда явь так похожа на сон), что они с этой ивой близкие родичи, выросли из общего корневища, просто в разных мирах. Для деревьев, кстати, подобные связи обычное дело, во сне Самуил это знал как нечто само собой разумеющееся, ничего не пришлось объяснять. Деревьям вообще не нужны объяснения, у них в этом смысле всё просто: на что направишь внимание, то и будешь с полной ясностью знать. Например, что родича-иву зовут Эш-Шшон (это имя надо молчать и думать, настоящие имена деревьев никогда не произносятся вслух). Он прожил на свете уже триста четырнадцать человеческих лет и плевать хотел на смену реальностей, его корни по-прежнему в той земле, куда когда-то воткнули юный росток и сказали: «давай, живи». То есть, – знал во сне Самуил, – земля вокруг этой ивы теоретически несуществующая, несбывшаяся. Но на практике нет ничего реальней этой земли.

Будь его воля, Самуил так и спал бы – до утра, а может до самой весны. Но проснулся от чьей-то улыбки, как от звонкого смеха, потому что для дерева человеческие улыбки довольно громко звучат. А проснувшись, снова стал человеком и растерянно озирался, вспоминая, где он находится, как сюда вообще попал. С интересом разглядывал женщину в белом спортивном костюме – я её, кажется, знаю. Хорошая. Надо бы с ней поздороваться. Но на каком языке?

– Что, пришёл на свидание? – весело спросила Юрате, и тогда Самуил наконец её вспомнил. Всё сразу встало на место и улеглось в голове. Он кивнул:

– Что-то вроде. Получается, с вами обоими. С деревом и с тобой.

– Ну ты шустрый! – рассмеялась Юрате. – Ишь, свидание ему подавай!

– Подавай, – безмятежным эхом повторил Самуил. – Сам понимаю, что хочу невозможного. Но это нормально, я всегда хочу невозможного. Просто так, ни на что не надеясь. И сейчас не надеялся. Но ты здесь. А я не готов.

– К чему ты не готов? – удивилась Юрате.

– Так к свиданию же! С тобой. Пришёл как дурак без подарка. Мою последнюю сигару из Тёнси мы с Мишей нынче ночью скурили. После того, как посидели в «Исландии». Нам было очень надо. Прости.

– Ничего, – отмахнулась Юрате. – Твои сигары у меня ещё с прошлого раза остались. Могу угостить.

Уселась рядом, похлопала рукой по стволу, сказала иве:

– Рада, что ты не скучаешь, друг.

– Угощай, – решил Самуил. – А то сначала «Исландия», потом это дерево. Я задремал, и какой мне приснился сон! Проснулся, а тут уже ты. Слишком сильное счастье. Невыносимое. Надо срочно это дело перекурить.

– От сигары из Тёнси невыносимого счастья только прибавится. Мне не жалко, но ты сам говоришь…

– Так оно же совершенно другой природы. Два таких разных счастья друг друга удачно уравновешивают. И оба легче переносить. Когда я это понял, моя жизнь стала гораздо проще. По крайней мере, как видишь, не чокнулся до сих пор.

– Это тебе только кажется, – усмехнулась Юрате, прикуривая сигару. – Но вообще, конечно, прекрасные у Ловцов из Лейна проблемы. Как справиться с невыносимым счастьем, не прекращая его испытывать. Нет слов.

– Ну, положим, не у всех такие проблемы. Мы же разные, – напомнил ей Самуил. – Только и общего, что все странные. Но каждый по-своему. Лично я до сих пор не встречал хотя бы двоих похожих друг на друга Ловцов.

Юрате кивнула, протянула ему сигару, спросила:

– В «Исландию» Миша тебя привёл?

– Ага. Сам привёл и мне же сказал спасибо. За то, что это оказалось легко.

– Так ещё бы. Миша как раз бесился, что не может водить туда толпы друзей и знакомых. Даже меня всего два раза удалось провести.

– Всё-таки, – вздохнул Самуил, – удивительно, что ты по собственному желанию не ходишь туда-сюда.

– Удивительно не это. А что я иногда там бываю. И вообще хоть где-то да есть. И теперь уже прочно. Надёжно и основательно. Не мерещусь сама себе. Спасибо тебе за это.

– Именно мне?!

– А кому же. Мощная штука ваш правдивый язык! С тех пор, как ты год назад здесь, на этом же месте сказал, что я есть во всех вариантах будущего, много чего интересного успело произойти. А с остальным как-нибудь разберёмся. Жизнь – вечная. Время есть.

– Я рад, – улыбнулся ей Самуил. – Если что, за тебя я бы умер, ни о чём не жалея, и сразу же снова родился адрэле из Лейна, чтобы было кому ещё раз за тебя умереть. Но, справедливости ради, мне тогда было очень легко говорить. Знаешь, что это значит?

– Знаю. Что ты – лось здоровенный. Оглоблей не перешибёшь. И что я тебя обожаю.

– Вообще, я имел в виду, что и без моих слов всё отлично сложилось бы. Но твоя трактовка мне нравится больше. Пожалуйста, обожай!

Юрате укоризненно покачала головой, улыбнулась, задумалась. Наконец сказала:

– Ты знаешь что? Сперва поживи подольше. Не спеши умирать.

– Ну, вообще, я так и планировал. Если уж повезло родиться Ловцом из Лейна, глупо такое на середине бросать.

– Хорошо. А потом родись в Тёнси. По идее должно получиться. С учётом того, какие страшные тысячи их сигар ты в этой жизни скурил!

– Получится, не сомневайся. У меня в ту жизнь, можно сказать, уже лежит приглашение. Как на праздничный бал.

– Вот и отлично, – заключила Юрате. – Через пару тысячелетий я тебя там найду. И вот тогда у нас с тобой всё получится. Для таких как я ничего нет лучше, чем крутить романы с весёлыми духами, точно тебе говорю.

Самуил (Шала Хан) закрыл лицо руками и долго молчал. Думал: хорошо, что я так сильно устал. И всё ещё сонный. И до сих пор чуть-чуть дерево. А то бы сейчас, чего доброго, зарыдал. Наконец сказал:

– Умеешь ты назначать свидания.

– Умею, – согласилась Юрате. – Я ещё и в ежедневник обязательно запишу.

* * *

• Что мы знаем о деревьях?

Что они могут жить одновременно в двух (или больше, если сами так захотят) разных мирах.

Пока мы читаем (и пишем) фантастику о чудесных параллельных реальностях, их обитатели живут рядом с нами. Их на этой планете, слава богу, всё ещё больше, чем нас.

• Что мы знаем о деревьях?

Что они не просто «тоже разумны», не «почти как люди», а круче. У старых деревьев сознание более развито, чем у среднего человека. И чем у не среднего. Вообще никакого сравнения нет.

• Что мы знаем о деревьях?

Что люди обращаются с ними даже хуже, чем с собой и друг с другом (куда, казалось бы, хуже, но всегда есть куда). Каждый раз, когда человек рубит дерево, он разрушает ещё один мост между собой и чудом. Чем меньше таких мостов, тем сильнее становится ад.

Ад – это (в том числе) жизнь без возможности чуда. Угадайте, что тут у нас.

Лейн, весна второго года Этера

– Её первое слово было «прости», – сказала Сарелика Та Митори. И улыбнулась так растерянно и беспомощно, словно ей не девять с хвостиком сотен, а одиннадцать лет.

– И как, простила? – спросил Ший Корай Аранах.

– Так давным-давно. В ту же ночь, когда она у меня появилась. А как могло быть иначе? Это не та проблема, которую нам с Там Кином надо срочно решать.

– Но какую-то надо? Кофе – дело хорошее. Однако вряд ли ты только ради него меня позвала.

– Мне не нравится имя.

– Ого! У девчонки уже появилось имя?

– Не знаю. Наверное, да. Она била себя в грудь кулачком и вопила: «блясаши», «блаваши». У всех детей поначалу с произношением просто беда. Но я всё равно поняла. Девчонка считает, что её зовут Бла Саваши. И я, с одной стороны, понимаю Там Кина. Это имя – его добыча. Все забывают имена, которыми нас называют в потусторонних мирах. А Там Кин запомнил. Ему было важно. Он… она это имя из своей прошлой жизни сюда сквозь смерть принесла.

– Ну так да, – подтвердил Ший Корай Аранах. – Ещё какая добыча! Ничего себе чудеса! Лично я до сих пор ни о чём подобном не слышал. Вообще никогда.

– Вот, – кивнула Сарелика Та Митори. – С одной стороны, добыча и чудо. А с другой, мне страшно так её называть. Это имя из Шигестори. Из потусторонней реальности, где люди постоянно воюют, убивают друг друга. И самого Там Кина убили там.

– Там Кин любил Шигестори, – мягко сказал Ший Корай Аранах. – Почему – я не знаю. Не понимаю. Но любил, это факт.