Мы зашли в тупик, и ни одна не хочет уступать. Как будто мы снова маленькие девочки, дерущиеся за последний кусок пирога. Но рядом нет Па, который обратит все в шутку, заставит нас посмеяться над тем, как глупо мы ведем себя. А маме совершенно все равно, она знай себе покачивается в своей качалке в углу. Я здесь старшая сестра. Неважно, как сильно меня ранят слова Пру, я не стану отвечать ей тем же. И фонари меня заждались.

Я вздыхаю:

– Хотелось бы мне, чтобы ты меня уважала хотя бы настолько, чтобы считаться с моим мнением о Гидеоне. Да, ты уже взрослая. Но ты еще слишком юная и неопытная, чтобы отмахиваться от того, что нужно понимать… – Я вскидываю руку, не давая ей возразить. – Это и ко мне относится. Я знаю, что несовершенна.

Иначе Молли не пропала бы. Я должна была сообщить Генри, как только услышала крик. Я больше не могу игнорировать самый главный инстинкт самосохранения – интуицию.

– Я ему не доверяю, Пру. Не могу.

«Держись подальше от Гидеона», – вспоминаю я шепот Па. Как и пальцы Гидеона в моих волосах перед тем, как он сжал их в кулак. Я вздрагиваю всем телом, отгоняя это воспоминание. Пру не останавливает меня, когда я ухожу с фонарем в руке, и щелчок двери кладет конец нашему разговору. Вечерний воздух прохладен, и это приносит облегчение моей разгоряченной коже. Я делаю глубокий вдох, радуясь возможности побыть одной. Однако облегчение длится только до конца дорожки, где меня ждет Генри.

– Почему ты не сообщила о них, Темперанс? – рявкает он.

Не считая резкого вдоха, мне каким-то образом удается обуздать эмоции. Я киваю в знак приветствия проходящей мимо паре и жду, пока она не удалится за пределы слышимости.

– О чем не сообщила?

– Не прикидывайся. Ты прекрасно знаешь.

Его тон холоден, как зимний ветер, и это уязвляет мою гордость. Я не хочу видеть укор и гнев в глазах Генри, но не смотреть на него – признак трусости, лишь усиливающий впечатление моей вины. Умолчав о фонарях, я не сделала ничего плохого. Это я знаю твердо.

Я смотрю в его изможденное лицо:

– Я услышала крик, когда зажигала фонари. Он прозвучал неподалеку, где фонари горели. Так что пара погасших фонарей возле Зеленого через несколько часов тут ни при чем. Я думала об этом, Генри.

– Думала, говоришь?

– Разумеется. – Я иду дальше по улице и останавливаюсь только возле колокола перед ратушей.

Я дергаю за веревку, привязанную к язычку, и звоню в колокол один, два, три раза. Выполнение привычных действий – вот что не дает мне окончательно расклеиться. Я быстро беру свое снаряжение из сарая и нахожу поджидающего меня Генри под фонарем по другую сторону двора. Я приставляю стремянку к поперечной перекладине.

– Откуда тебе знать, что фонари погасли через несколько часов? – не унимается он.

Я невольно бросаю на него злобный взгляд. Мне надоела эта завуалированная головомойка.

– Тогда как раз поднялся ветер. Поэтому я в первую очередь и пошла проверять фонари.

Медные пуговицы Генри поблескивают в свете моего огонька. Где-то неподалеку хлопает дверь. По булыжной мостовой скрипят и громыхают колеса фургона. Все возвращаются домой. Генри скрещивает руки на груди и смотрит на меня с таким видом, что я снова чувствую себя маленькой. Мне сразу становится стыдно, и я злюсь.

– Бенджамин заметил, что фонари не горят, перед тем как вернулся в таверну около семи.

Бенджамин. Городской пропойца. Просто чудо, что этот человек до сих пор не пополнил число пропавших без вести в Уорблере, свалившись в реку по пьяни. Я даже не пытаюсь скрыть усмешку.

– У Бенджамина, Генри, по венам давно вместо крови бежит алкоголь. Вам не хуже меня известно, что на него нельзя полагаться. Вы действительно верите, будто он заметил, что фонари не горели?

– Учитывая, что только от него я и узнал о сдохших фонарях? Да, – чуть не выкрикивает он, и я невольно вздрагиваю.

Он загнал меня в угол. Мне некуда идти, кроме как наверх. Я карабкаюсь по стремянке, подальше от его обвинений, чтобы подрезать фитиль. Уважение, которое я внушала когда-то Генри, сократилось настолько, что он верит слову пьяницы больше, чем моему. К тому же пьяницы похабного.

Вдруг у меня возникает мерзкая догадка, и мои глаза округляются.

– А что, если это Бенджамин?

– В каком смысле?

– Его обходит стороной любая женщина в Уорблере. Он с любой из нас ведет себя развязно, когда переберет, то есть почти всегда, а мер никто не принимает.

Я знаю, что не стоит провоцировать Генри, особенно в таком состоянии, но это вырывается само собой.

– Кто может сказать, что он не обидел Молли в пьяном припадке? – Я крепче сжимаю стремянку и чем больше прокручиваю в уме этот домысел, тем более разумным он мне кажется. – Он бы об этом и не вспомнил, поэтому, конечно, ничего бы не сказал вам.

– Он еще ни разу никого не обидел.

– Это не значит, что мы должны мириться с его поведением, – бормочу я. Меня передергивает при мысли о том, как он причмокивает губами, пялясь на молоденьких уорблерских девушек. Молли. Пру.

– Вы с Сюзанной сошлись в показаниях, во сколько видели его в Зеленом. Дэвид подтвердил время, когда видел его в таверне. Ты видела его на улице сегодня утром. К тому же, по моему опыту, – Генри упирает руки в боки, – люди в пьяном виде неуклюжи. Если бы он напал на Молли, мы бы ее уже нашли. Ты бы лучше тратила время на обслуживание фонарей, чем на глупые домыслы.

Рука у меня так сильно дрожит, что я никак не зажгу фонарь. Моя репутация превратилась в фитиль, охваченный жадным пламенем. Скоро все, ради чего я работала, сгорит дотла.

Я закрываю дверцу и спускаюсь обратно, закидывая сумку на плечо и рывком убирая стремянку. Генри следует за мной до следующего фонаря. Туман уже окутывает меня до колен, посмеиваясь надо мной, показывая констеблю, насколько плохо я справляюсь со своей работой. Не укладываюсь по времени.

Я знаю, что не смотреть на Генри – это трусость, но просто не могу сейчас видеть его разочарование. Мне нужно чем-то занять себя. Продолжать двигаться. Поставить стремянку, подняться, открыть, вычистить, подрезать, зажечь. Идти дальше.

Мой голос дрожит, когда я наконец набираюсь смелости заговорить.

– Я не хотела ничего плохого, когда умолчала о негоревших фонарях.

– Это часть твоей работы.

– Я знала, что вы это слишком раздуете. Что вы сейчас и делаете. Уделять лишнее внимание тому, что не имеет никакого отношения к текущей проблеме, – это пустая трата вашего времени и ресурсов Уорблера.

– Ты констебль?

– Нет.

– Тогда откуда тебе знать, что важно, а что неважно для расследования?

– Она кричала! – Я оборачиваюсь, вскидывая руки, взмахивая своим фонарем. – Это доказывает, что на нее кто-то напал. А не то, что она заблудилась в тумане из-за моих фонарей.

Я задыхаюсь, но не жалею, что повысила голос. Я борюсь за себя. Больше некому.

– Тебе ли не знать, как туман мутит голову. – Генри понижает голос, словно боится, что туман нас подслушает. – Сама ведь говорила утром. Крик прозвучал рядом, но кричать могли и за несколько кварталов, как тебе известно. Кто-нибудь мог прикрутить фонари, чтобы никто не увидел, как они схватят Молли. Если бы ты мне сказала, где нет света, я мог бы сразу начать там искать. Найти какие-нибудь улики. Тебе это на ум не приходило?

У меня горит лицо от его менторского тона. Но его слова бьют не в бровь, а в глаз. Потому что он прав: мне это на ум не приходило.

– Хочешь, чтобы тебя уважали как фонарщицу? Тогда уважай других настолько, чтобы они тоже могли выполнять свою работу. Я ожидал от тебя большего.

Стыд заставляет меня впериться взглядом в туман, который стелется под нами, обвиваясь вокруг ног, точно змея. Мне нечего возразить. Генри прав.

– Я приношу свои извинения, Генри. Я должна была предупредить вас.

– Есть вероятность, что теперь тебя снимут с должности.

У меня внутри все обрывается. Я отрываю взгляд от непрестанно клубящегося тумана и смотрю в лицо Генри.

– В каком смысле?

– Из-за твоих действий вопрос о твоей дальнейшей работе фонарщицей был вынесен на рассмотрение городского совета на завтрашнее утро. – Генри пожимает плечами. – Я должен был доложить. Нам надо быть уверенными, что все в нашем сообществе живут по закону, и когда на карту поставлена безопасность наших жителей, мы не можем допустить, чтобы кто-то пренебрегал своими обязанностями. Фонарщику положено освещать улицы Уорблера и служить дозорным во время смены, докладывая обо всем подозрительном соответствующим органам. Мне.

Очертания Генри расплываются. Я не могу отдышаться, волна жара разливается по коже. Этого не может быть. Я всю себя посвятила тому, чтобы стать фонарщицей. Это касается не только меня, но и моей семьи. Без этого… Пока паника окончательно не овладела мной, я несколько раз вдыхаю через нос и выдыхаю ртом. Головокружение проходит, и я делаю шаг к Генри.

– Если я лишусь своей должности, как, по-вашему, будет выживать моя семья? Это все, что у нас есть.

Он стоит как стоял.

– Я допустила всего одну ошибку, Генри. Одну. Если бы это был кто-то другой, вы бы так не поступили.

В его глазах жесткий блеск. Я позволила себе лишнее.

– Пропала молодая девушка. Тебе не кажется, что ты немного спутала приоритеты?

Я ненавижу, что у меня дрожат губы. Что я, судя по всему, ничего не могу поделать, чтобы оправдать свою оплошность. Генри никогда не поймет, каково это – быть в моем положении. Где ему? Но что сделано, то сделано. Я приняла решение, и, похоже, оно оказалось неверным. Я подвела семью, совершив одну-единственную ошибку, по иронии судьбы, во имя самосохранения. Па откуда-то наблюдает за мной, неодобрительно качая головой.

Не в силах оставаться на месте, я хватаю стремянку и протискиваюсь мимо Генри. У меня с ним все. Стоять на месте, ничего не говоря по делу, все равно что истекать кровью и надеяться, что рана затянется сама собой. Я ускоряю шаг, чтобы наверстать упущенное время. Я не дам совету еще одного повода лишить меня средств к существованию. Мне приходится работать усерднее, чем многим, но я готова делать это столько, сколько будет нужно. Сдаваться, когда жизнь становится трудной, – это не вариант. Не для меня.

Глава 6

Я не теряю время даром, освещая остальной Уорблер. Ночь на редкость холодна, пар от дыхания клубится в воздухе. Почти никого на улицах. Даже в таверне тихо, все греются у себя дома. Я одна тут мерзну. Только когда я делаю промах, меня замечают, а когда я тружусь на износ, этого никто не видит. Тут есть над чем подумать; мой гнев вырывается вместе с дыханием и растворяется в тумане. Может, Генри прав и я спутала приоритеты?

Подойдя к фонарю Гидеона, я задвигаю эту мысль подальше. Ставлю стремянку, поднимаюсь, открываю, вычищаю, подрезаю, зажигаю. Спускаясь, я качаю головой, торопливо подхватываю инструменты и направляюсь к следующему фонарю. Нет, ничего я не спутала. Семья всегда на первом месте.

По спине пробегает дрожь, но я заставляю себя не оглядываться на мастерскую Гидеона, чтобы не увидеть его бдительный силуэт. Я стараюсь не думать о нем. Сейчас ему нет места в моих мыслях. Ни сейчас, ни впредь.

Туман подгоняет меня к следующему фонарю, безмолвно уговаривая с каждым шагом, размывая меня, пока я не зажгу фитиль. Я не могу ставить свою судьбу в зависимость от причуд уорблерских мужей. Я должна взять слово на завтрашнем заседании. От этого зависят жизни Пру и мамы. Нам нужны деньги, которые я приношу домой, чтобы платить за еду, свет, уголь. Женщина в Уорблере не заработает больше, чем фонарщицей, ни на какой другой работе. И от Пру я не могу требовать больше того, что она уже делает: заботится о маме, готовит, убирает, оберегает домашний уют и мой душевный покой.