«Как тебе это удается, Темп? Ты колдуешь или что?» – спрашивал он с трепетом в голосе. «Нет, конечно. Это все выдумки. – Даже сейчас я помню, как у меня потеплели щеки от удовольствия. – Да и какая польза в таком навыке?» – «Польза есть, и ты это знаешь».

Джози был прав. Когда приходит ночь, а с ней и неизбежный туман, только фонари не дают редким прохожим заблудиться – подобие надежности в таком месте, где люди то и дело пропадают без вести. Если найдется тело, у нас будут ответы, и мы сможем что-то решить. Но в нашем морском порту такие подачки – редкость, черная метка, от которой нам никогда не избавиться. Туман наползает из леса к северу от городка, накрывая Уорблер волной безвестности, и, если не держаться фонарных столбов, сгинешь навеки. Но я всегда найду дорогу. Па об этом позаботился.

Даже если бы я не знала, где нахожусь, лихой смех и крики, доносившиеся из таверны, подсказали бы мне. Британские, голландские и испанские диалекты вперемешку с другими, неизвестными мне. Фонарь перед входом, как безмолвный свидетель, наблюдает за группкой мужчин: те стакиваются^[4] о чем-то, бьют по рукам и запрокидывают головы для выпивки. Новые бражники – черные, мулаты, белые – выкатываются из таверны на улицу, словно цветные шарики. Некоторые смутно мне знакомы, успели примелькаться.

Китобойное судно этой команды прибыло на неделе из Нью-Бедфорда, не слишком далеко к северу от нас. Расползся слух, что за несколько недель до того, как они должны были выйти в плавание, носовая фигура, венчавшая их корабль, треснула. Плохой знак. Поскольку они люди суеверные и предпочитают не рисковать, бороздя моря вопреки предзнаменованиям, они отправили в Уорблер гонца и поручили нашему корабельному резчику изготовить новую фигуру. Когда корабль вышел в море, капитан направил его сюда, чтобы принять фигуру, прежде чем снова выйти на промысел.

Уорблерский порт славится, помимо прочего, счастливыми носовыми фигурами.

И пока Гидеон заканчивает новую фигуру, наша таверна развлекает китобойную команду. Кроме того, корабли, которые строят или чинят на нашей верфи, – это захожие китобойные суда, приносящие немалую выручку деревне. Обычно мы миримся с пьяной удалью их моряков, пусть и неохотно. Я иду по краю дорожки, чтобы не обращать на себя лишнего внимания.

Остановившись под фонарем, я замечаю Дэвида, рыбака из местных. Он стоит привалившись к стене, с курительной трубкой в скрюченной руке. Он склоняет голову, его лицо – твердая, задубелая кожа и мягкая нечесаная борода.

– Добрый, Темперанс.

– Дэвид, – киваю я.

Один из китобоев поворачивается ко мне, отводя кружку ото рта. Настоящий верзила, нависает над всеми. Спорить готова, что он мог бы без труда обхватить четверых своих спутников. И поднять, наверное. От его взгляда у меня сводит желудок. Когда на тебя так пристально смотрят, быть центром внимания очень неуютно. Я натягиваю кепку до предела, прежде чем приставить к фонарю стремянку и взобраться на нее.

– Темперанс? Мужик с девичьим именем?

Его голос оправдывает мои опасения: низкий, сардонический и хищный. Ответное фырканье разносится над таверной, подобно клекоту стервятников.

– Это не мужик, Леонард, – смеется кто-то еще.

Я бросаю взгляд через плечо на Дэвида, пока китобои судят о моей половой принадлежности. Без этого никак, стоит мне показаться на людях в брюках, но я привыкла к такой реакции незнакомцев. Дэвид потягивает трубку и закатывает глаза. Я улыбаюсь и снова перевожу внимание на стекло.

Чья-то рука сжимает мою ягодицу. Я дергаюсь вперед, налетаю на столб, ахая в негодовании. Стремянка дрожит под ногами.

– Ёксель-моксель! Либо у этого малого самая нежная попка в Новой Англии, либо это баба!

Я слышу, как изо рта брызжет слюна, перемешанная с выпивкой, кто-то кашляет, хохочет. У меня горит кожа от гнева. «Всегда хорошенько подумай, прежде чем отвечать, Темп». Голос Па у меня в голове такой мягкий, интонация вселяет спокойствие, но моим телом сейчас управляет кто-то другой. Я хватаюсь за фонарный столб и пинаюсь наугад. Почти надеясь, что промахнусь.

Но зря. Мой башмак попадает во что-то твердое, прежде чем отскочить. Вероятно, в плечо китобоя Леонарда. На секунду повисает тишина, и мне кажется, что все застыли, затаив дыхание. У меня самой сердце захолонуло от такой дерзости.

Тишина сменяется ревом Леонарда:

– Ах ты тварь!

Я соскакиваю со стремянки. Земля бьет меня по ногам, и сумка дергает за плечо. Туман отхлынул. Я успеваю пройти несколько шагов и чувствую, как чьи-то пальцы скребут мне спину. Поднимается гомон. Воздух пахнет кислым перегаром и виски.

Леонард хватает меня за куртку и разворачивает к себе. Мы смотрим глаза в глаза – его карие, налитые кровью, и мои голубые, – и он замахивается своим кулачищем. Звучит пронзительный свист, и кто-то спешит к нам по улице. Китобой застывает на месте, его грудь вздымается в такт дыханию. У меня в ушах отдается пульс, сливаясь с ритмичным стуком ботинок подбегающего констебля.

– Отцепитесь друг от друга немедленно, – командует Генри.

Он поднимает руку, давая знак пьяным китобоям расступиться. Как ни странно, они подчиняются. Глаза Леонарда злобно сверкают, а на румяной щеке дергается мышца. Его гнев неоправдан и только распаляет мою собственную ярость. Генри подходит к нам, зажимая шляпу под мышкой и поигрывая дубинкой:

– Что тут творится?

– Она лягнула меня! – Леонард брызжет слюной.

Его дружки у входа в таверну согласно гомонят.

– А он меня лапал, – говорю я сквозь стиснутые зубы.

Они начинают болеть от давления, но только так я и могу дать выход гневу: он поступил нехорошо. И тем не менее мне приходится сжать всю мою волю в кулак, чтобы не извиниться.

– Это правда, Дэвид? – Генри переводит взгляд на Дэвида, курящего трубку.

Тот кивает. Леонард смотрит волком на меня, презрительно кривя губы.

– Я тя бил? Нет. И чо это ты вырядилась мальчишкой, а?

Пьяная орава у него за спиной гомонит в знак согласия, слов не разобрать, они тонут в смехе. Генри только вздыхает, и я слышу, как в этом вздохе растворяются возможные последствия для Леонарда. Я чувствую себя беспомощной, когда Генри, пожав плечами, выпускает из рук дубинку.

– Он нездешний, Темперанс. Что с него взять?

Я прикусываю себе щеку, и привкус меди так же неприятен, как и этот китобой.

– Темперанс – фонарщица. – Генри поворачивается к Леонарду. – Не знаю насчет вас, но, сдается мне, лазать вверх-вниз по стремянке в платье трудновато.

– Ну, это непорядок. Это мужская работа.

Привкус меди усиливается.

– Что здесь важно, так это чтобы вы все оставались на пристани. – Похоже, Генри не считает нужным осадить Леонарда, поскольку обращается ко всей группе. – Перемещаться в тумане опасно, особенно если вы не знакомы с нашим городком и фонари еще не горят.

Один неверный шаг в пустоту в пьяном угаре может легко привести к тому, что кто-нибудь свалится в ручей или реку. Одни тонут, другие сворачивают себе шею, третьи раскраивают голову, оставляя багровые брызги на камнях. Такое случалось не раз и, вероятно, не раз еще случится. Мне никогда не забыть те несколько случаев, когда я выходила гасить фонари и натыкалась на чьи-то тела.

К счастью, люди тянутся на свет, как ночные бабочки, и, покуда я зажигаю фонари, несчастных случаев почти не бывает.

– Ожидается, что вы будете уважать правила нашего порта. В том числе не мешать работать фонарщице. – Генри бросает взгляд на Леонарда и снова смотрит на меня. – Почему бы вам двоим не разойтись восвояси? И будем квиты.

Он улыбается мне, словно сделал одолжение, а Леонарду невдомек, как хорошо мы понимаем друг друга. Я стискиваю челюсти, чтобы не вырвались слова, которых я не смогу взять назад.

– Помните, вы все не должны покидать причал… – Генри поворачивается к пьянчуге, направляя того к дружкам, и его голос затихает, переходя в глухое ворчание.

Я дышу через нос, кулаки сжаты до дрожи. Закрываю глаза и считаю до трех, прежде чем открыть их снова. Мир все тот же. Ничего не изменилось. Что с него взять? Готова спорить на месячную зарплату, что, будь я мужчиной, Леонард не встретил бы такого снисхождения.

Как только я зажигаю фитиль в фонаре, фасад таверны подергивается болезненной дымкой в густеющем тумане. Я беру стремянку и ручной фонарь и спешу дальше, не придавая значения мурашкам, бегущим по спине. Я чувствую на себе взгляды китобоев, и на миг мне хочется, чтобы поднялся ветер и задул свет, окутав меня пеленой эфира. Но нет. Мне некуда бежать. Негде прятаться. Я не должна показывать страх.

Я иду вверх по улице и без происшествий прохожу мимо типографии, универмага и швейной мастерской. Ставлю стремянку, поднимаюсь, открываю, вычищаю, подрезаю, зажигаю. Только проходя мимо гостиницы, я оглядываюсь через плечо. Китобои снова сгрудились перед таверной, забывшись в пьяном веселье. Их хриплый смех сопровождают звуки скрипки, доносящиеся изнутри. Только один, великан, стоит поодаль от остальных. Он смотрит мне вслед, пока дружки тщетно зовут его. Его кулаки сжимаются и разжимаются.

Я сглатываю напряжение, поворачивая за угол, и Леонард исчезает.

* * *

Молочная дымка заволокла звезды. За верфью и причалом все звуки растворились. Воздух неподвижен, туман до того густой, что не видно даже ветвей редких деревьев, растущих вдоль улицы. Здесь не на что смотреть. Никаких ориентиров. Никакого движения. Только мутная пустота. Возможно, я буду вечно блуждать в этой мгле без начала и конца, пока однажды мое сердце, наконец, не сдастся и все вокруг не погрузится во тьму.

Я насвистываю одну из любимых мелодий Пру, чтобы разогнать эту мглу. Пусть все, кто еще не дома, знают, что я здесь, что со мной свет. Нельзя давать власть неизвестности. Мой невеселый свист, вместо того чтобы скрасить чувство одиночества, эхом возвращается ко мне, подтверждая, что я совершенно одна. Я останавливаюсь и оглядываюсь, пытаясь расслышать чьи-нибудь шаги. Глаза высматривают темный силуэт.

Убедившись в безопасности, я продолжаю путь. Хотя свет от моего фонаря служит ориентиром для всякого, кто окажется на улице в этот час, он все равно недостаточно силен, чтобы разогнать мрак или обозначить мою тень. Я могу сгинуть, и никто не почешется. Ну, не считая Пру. Но сколько времени пройдет, прежде чем она поймет, что что-то не так? Не опоздает ли? Как мы опоздали с Па.

В животе урчит, и это отвлекает меня от мрачных мыслей. Я ускоряю шаг, зная, что дома меня ждет Пру и тарелка горячего супа из моллюсков. Зима уже начала прощупывать осеннюю воду, и к тому времени, как я выйду завтра на рассвете, чтобы погасить свет и залить ворвань^[5], под ногами будет хрустеть иней.

Думая о сладком луке, жирном молоке и моллюсках, я иду дальше и дохожу до двух зданий, разделяющих деловой и жилой районы: до дома и мастерской известного на весь Уорблер корабельного резчика Гидеона. Я делаю глубокий вдох, насыщая легкие воздухом, чтобы успокоить взвинченные нервы. Представляю, как плыву по воде, мерно покачиваясь. Туман слишком густой, чтобы разглядеть здания, но я знаю, где они. Еще через несколько шагов передо мной возникает железная ограда, но больше ничего. В темноте не горит свет. Окна Гидеона либо закрыты ставнями на ночь, либо, что даже лучше, он не дома.

Долгожданная передышка. Фонарь стоит у входа в его мастерскую. Пока я вожусь, соскребая нагар и оттирая стекла, мышцы моих рук горят, а мысли блуждают где-то далеко. Хотя я рада, что избежала пронзительного взгляда и недоброго внимания Гидеона, я надеюсь, что он закончит с этим новым заказом на сирену как можно скорее. Я бы предпочла не сталкиваться лишний раз с пьяными воинственными китобоями вроде Леонарда.