– Это что значит? – спросила я, кривясь и морщась.

– А то, что ты теперь – нечистая сила! Обдериха, банная хозяйка! – вздохнули поленца. – И наша мама!

Да какая нечистая! Я было зашлась от возмущения, а потом опустила взгляд на свою рубаху. Ну да, нечистая… Не самая, так сказать, стерильная сила…

– А где моя одежда? – спросила я, вспоминая свои штаны и ценник на них.

– Обдериха в рубахе ходит! – заметили поленца. – Нет ее! Все! Мы сожгли!

– То есть, погодите… – начала я, а потом устало выдохнула. Приехали.

Ну, раз рубаха последняя, то почему бы не постирать ее? Вон ушат стоит!

– А где тут воду можно взять? – спросила я в поисках крана.

– В реке! – послышался голос полена.

Что вокруг происходит? Как меня вообще угораздило? Ни сумки, ни телефона, вокруг все как будто из позапрошлого века, какой-то красивый псих, который от меня требует детей, ни Димы, ни его семи… И да, я – нечистая сила.

Сразу вспомнились далекие отголоски сказок, которые я слышала в детстве. И страшилки про домовых.

– Ладно, пойду воды наберу, – вздохнула я, беря ушат и направляясь к реке.

От бани до реки было недалеко, всего несколько шагов. Я вышла на улицу и увидела небольшой грубо сколоченный причал, который тянулся вдоль берега реки. Камыши шептались на ветру, а туман стелился по воде, создавая атмосферу таинственности и загадочности.

Я спустилась к причалу и начала набирать воду в ушат. Тихий шелест воды и бульканье создавали ощущение спокойствия, но я знала, что это лишь иллюзия.

Ой, что-то не тревожно…

“Рыба, наверное!” – подумала я, спускаясь возле причала и пытаясь набрать воды.

– Год от года все хуже и хуже… – послышался тихий женский вздох, и я чуть не выронила ушат. Кто это?

Я обернулась, но никого не увидела. Голос доносился откуда-то из камышей, и я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Кто здесь? – прошептала я, стараясь не выдать своего страха.

Голос депрессивной личности доносился откуда-то из камышей.

Глава 12

– Совсем мужик перевелся, – прозвучал тонкий, словно шепот ветра, голосок. И снова горькие, надрывные вздохи, которые, казалось, могли прорезать тишину.

Такие вздохи, полные отчаяния и разочарования, часто можно услышать на женских форумах, где женщины делятся своими бедами и ищут утешения. Но здесь, на берегу реки, они звучали особенно остро, как будто сама природа сочувствовала им.

Я огляделась, пытаясь понять, откуда доносится этот голос. Вдруг мой взгляд упал на девушку, которая стояла в воде. Ее длинные, мокрые волосы облепили плечи и белую, мокрую рубаху, а васильковые глаза смотрели прямо на меня с какой-то странной меланхоличной отрешенностью.

– Привет, – тихо произнесла я, не зная, что еще сказать.

– Я же говорю, мужики все сволочи! – всхлипнула мокрая девушка, и я заметила, как ее глаза вспыхнули странным, неестественным светом.

– Козлы… – добавила она, будто выплескивая всю свою обиду и злость.

Я кивнула, вспоминая недавние события своей жизни. Да, в мужчинах действительно есть что-то такое, что заставляет женщин страдать.

– А меня вот Ефим бросил, – продолжила девушка, и ее голос задрожал от обиды. – А я с горя утопилась… Теперь вот русалкой плаваю…

Русалкой? Я не поверила своим ушам. Неужели передо мной стояла настоящая русалка? Но как это возможно? Я ведь всегда думала, что русалки – это просто выдумки из детских сказок.

Девушка ловко ушла под воду, а затем вынырнула на небольшой дощатый кривой причал, который тянулся вдоль берега. Она достала гребень из волос и начала аккуратно расчесывать длинные, спутанные пряди. В воде болтались две бледные ноги, облепленные мокрой рубашкой.

Эм… Не русалка она никакая. Вон! У нее ноги! Я-то думала там рыбий хвост, а там две обычные ноги. Даже разочарована!

– Козлы они все… – вздохнула она, продолжая вычесывать колтун из водорослей. – Обманщики и предатели… Да как их земля носит!

Я почувствовала, как мое сердце сжалось от сочувствия. Но в то же время я не могла не задаться вопросом: что с ней не так? Вроде бы с виду обычная девушка, но что-то меня в ее облике настораживало.

– Угу, – ответила я, стараясь скрыть свое удивление. – Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, – сказала она, грустно глядя на туман, который стелился по реке. – Ты ведь не знаешь, каково это – быть отвергнутой, когда все твои мечты рушатся.

Я задумалась. О, нет! Я действительно знала, каково это, когда тот, кого ты любишь, уходит. Прямо вот в памяти еще свежо! И я решила поддержать девушку.

Я подумала, что мне тоже есть что сказать.

"Сквозь череду дней, окрашенных в серый мрак, я погружаюсь в бездну разочарования, где каждый шаг кажется предательством. О, как же трудно мне, женщине, дарить любовь, окруженной стеною недопонимания и равнодушия, построенной из разрушительных слов и ложных обещаний. Каждый раз, когда сердце открывается, как весной распускается цветок, я лелею надежду, что найдется тот, кто оценит мою глубину, увидит в моих глазах свет!"

Я собралась с духом и вложила все это в короткое и емкое: "Угу!"

Русалка вздохнула, и я заметила, как в ее глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. В воздухе отчетливо запахло женской солидарностью.

– Так ты топиться пришла? – спросила она, приподняв одну бровь.

– Нет, просто к водичке решила подойти, – ответила я, чувствуя, что меня неправильно поняли. – Ведь жизнь продолжается, несмотря ни на что.

– Ну что ж, удачи тебе, – сказала русалка, и в ее голосе прозвучала легкая насмешка. – Может быть, однажды ты встретишь того, кто действительно оценит тебя. Я вот уже почти сто лет жду.

Я улыбнулась, хотя перспективы столетнего ожидания меня не грели.

Она на секунду повернулась ко мне спиной, а у меня желудок подскочил к горлу и потребовал тут же вернуть блинчики обратно. Спины у нее не было. Вместо спины зияла жуткая… дыра… На примере этой дыры можно было спокойно показывать анатомию. Я прижала руку к лицу, убеждая желудок, что мне показалось. Но желудок так явно не считал. У него было хорошее зрение и отличная память.

– Ах, Ефимушка мой, – вздохнула она, грустно глядя на туман. – Если бы ты только знал, как мне плохо без тебя.

– А где он сейчас? – спросила я, стараясь не показывать своего ужаса. Хотя нервные клетки все еще трясли друг друга с криком: "Ты это видел? Видел?!" Это ненормально!

– Так утопила я его лет сто тому назад, – ответила красавица, и в ее голосе зазвучала улыбка. – Легче немного стало. А потом снова утопить захотелось. А уже всё. На один раз удовольствие. Пойду утоплю кого-нибудь… Есть у тебя кто-то на примете?

Ну, как бы…

– Есть! – кивнула я.

Погодите! Кажется, есть у меня тут один знакомый!

"Я тебе еще устрою!", – вспомнила я голос, и у меня опять заныла шея.

О, а почему бы и нет?

Мало ли, вдруг он в следующий раз с ножом на меня бросится? Нет, а кто знает, что у него на уме?

– Этот… как его… – начала я, понимая, что разговариваю с настоящей русалкой. Прямо как с соседкой.

– И кто же это? – оживилась русалка, а в ее глазах вспыхнул хищный блеск. – С удовольствием утоплю! Люблю топить мужчин!

Глава 13

Я попыталась живо описать неизгладимые впечатления от встречи, а перед глазами стояла красивая высокая фигура.

– А! Это колдун! Лизар! – заметила русалка с усмешкой. – Черномазией занимается… Раньше простым парнем был. Ни о какой черномазии не промышлял. Я его еще молодым дураком помню. Вместе на вечорках сидели. Женился, да на ком! Девка-то видная была… Аглаферой звали. Мы ее попросту Грушей кликали. Вот мы тогда думали, свезло Груньке, так свезло. Отец его рано помер. По весне, кажется. Когда он сам еще под стол бегал. Отец его красавцем был, да всю жизнь по бабам шлялся. А все хозяйство мать его держала. Баба суровая, Аглаей звали. Ее на деревне даже собаки боялись. Бой-баба. Как на мирской сходке рот откроет, так никто слово поперек не скажет. Она-то хозяйство крепко держала. Семья зажиточной считалась. Не нравилась Грунька Аглае… Что-то невзлюбила невестку. Говорит, красивая. А раз красивая, так гулящая. А мужик – голова, а баба – шея. Он поначалу жену свою защищал, отмахивался, так мамка его Груньку-то пуще гнобить начинала. Молодые уже избу хотели свою справить, чтобы от мамки подальше. А как Грунька понесла, так Аглая вообще лютовать стала. Не нужны мне, дескать, твои выродки. Знаю я, что ты у нас по деревне гуляешь! Грунька в слезы. Совсем лица на девке нет. Сама свадебке не рада. А как родила, да дети подросли, так Аглая вообще как с цепи сорвалась. На людях да при сыне – с уважением да любовью, но все и так знали, что не даст она девке жизни. Аглае-то Катька нравилась. Такую невестушку себе хотела. Одна Катенька осталась. Да мать с ней неходячая. Вот и стал Лизар по хозяйству потихоньку помогать Катьке да мамке ее.

Катенька? Вот прямо… Я едва не подавилась этим именем. Что ж мне все Катеньки попадаются! Словно имен других нет!

– У них-то с Катенькой что-то было когда-то. Да не сложилось. За ручки с вечорок два раза шли рядком, да возле яблони стояли, разговаривали. Сама видела! У меня изба напротив была. А потом по осени Катьку замуж выдали. Да помер муж ее к Святкам. Так дитятко и не успели. Вот и сидит Катька вдовицей с мамкой. А Грунька-то вся извелась, когда он к Катьке бегать начал. Аглая ей все рассказывает, что вот, мол, от нее непутевой к хорошей девке ходит. Грунька-то молчала, все молча сносила. Даже мужу жаловаться перестала… Придет, бывало, сюда, сядет на бережку и давай слезы лить. А тут я… Я уже тогда утопилась. Вот и сидели мы с ней. Ее я не трогала. Все-таки подружки были закадычные.

Я слушала это все, а у меня в голове не укладывалось.

– И вот однажды был Лизар у Катеньки. Ведомо, за какими-такими делами он к ней ходил. Грунька-то совсем подурнела от жизни такой. Ее свекровь работой так упахала, что красота с нее тут же сошла. А Катька по сравнению с ней еще какой красавицей была. Грунька решила с дитями в баньку пойти. Две дочки у них было. Пошла она в эту самую баньку, как вдруг сижу я, волосы чешу, из баньки пар идет, а тут Аглая крадется. «Прости мне, грехи мои!» – бормочет что-то. «Грех, что сотворю, на себя возьму. Да лишь бы сыну лучше было! Не пара они, не пара! И дети невесть от кого прижиты!»… Я как услыхала, так сразу вынырнула. Аглая подперла баньку пнем-колодой. Ну, думаю, открою… Вон уже вечереет. Сейчас обдериха разойдется. Не любит она, когда вечером в баню ходят. Слышу – барабанят, выйти не могут. Я к двери, давай колоду откатывать да дверь открывать, а Аглая, как увидела, так бросилась ко мне. Полыни нарвала и давай меня полынью охаживать. Потом полынь везде понатыкала, чтобы я к бане подойти не могла. А я-то сама еле живая… В воду упала и сижу. А она жжется… Больно – спасу нет!

У меня дар речи пропал. Это ж надо быть такой тварью!