Маша кивнула с лёгкой улыбкой и села за столик, покрытый простой, но безупречно чистой белой скатертью. Она невольно обвела взглядом полутёмный зал, стараясь успокоиться. Столы стояли ровными рядами, по углам висели скромные репродукции, создавая ощущение домашнего уюта.

В этот миг оба поняли, что доверие между ними окончательно установилось. Теперь ничто не могло помешать им разобраться во всех загадках, окружавших Машу и её непростую историю.

Официантка – немолодая женщина в белой блузке и строгой юбке с передником – подошла неспешно, с профессиональной вежливостью:

– Что будете заказывать?

Курносов спокойно кивнул и без колебаний ответил:

– Нам два кофе и пирожные, какие сегодня есть. Желательно посвежее.

Официантка коротко кивнула, едва скрывая улыбку, словно давая понять, что выбора здесь не так много:

– Кофе и эклеры с кремом. Всё свежее, не сомневайтесь.

Когда она отошла, Курносов вновь посмотрел на Машу и негромко сказал, стараясь говорить спокойно и доверительно:

– Маш, мы никуда не торопимся, рассказывай всё как есть. Я понимаю, тебе тяжело, но мне можно довериться. Что произошло?

Маша несколько секунд молчала, глядя вниз, словно собиралась с мыслями. Затем осторожно подняла глаза и почти шёпотом, тщательно подбирая слова, заговорила:

– Знаешь, Петь, я долго не могла решиться сказать это вслух. Но, наверное, пора. Со мной случилось нечто страшное. Меня изнасиловали, жестоко. Бросили умирать в парке. Если бы случайный прохожий не вызвал скорую, я бы там и осталась. Очнулась уже в больнице, три месяца была в коме. Но самое страшное – я почти ничего не помню. В голове чёрная дыра. Ни лица нападавшего, ни его голоса. Даже не помню, как оказалась там. Только обрывки. И от этого ещё страшнее.

Курносов внимательно слушал, не перебивая и не торопя, замечая каждое движение, выражение её лица, едва уловимую дрожь пальцев. Осторожно и мягко он взял её руку, демонстрируя поддержку:

– Я понимаю, как тяжело вспоминать подобное, и, если ты действительно не помнишь, это нормально. Но, может, всплывали какие-то мелочи или детали позже? Места, люди, имена?

Маша покачала головой, стараясь выглядеть естественно и искренне, хотя внутреннее напряжение росло от необходимости придерживаться легенды:

– Нет, Петя, ничего такого. Иногда снятся странные сны: тени, голоса, запах бензина или мокрой травы. Но всё расплывчато. Я пыталась вспомнить, правда, но это бесполезно. Врачи говорят, что это защитная реакция организма – не даёт мне вспомнить.

Курносов понимающе кивнул, чуть прищурившись и продолжая наблюдать за девушкой, словно пытался определить, до конца ли она искренна или умалчивает часть правды. В этот момент официантка принесла две чашки крепкого кофе и тарелочки с эклерами, присыпанными сахарной пудрой.

Маша механически взяла чашку, сделала осторожный глоток и едва заметно улыбнулась:

– Вкусный кофе. Впрочем, сейчас любой кофе кажется особенно вкусным и нужным.

Курносов тепло улыбнулся, поддерживая её попытку снять напряжение:

– Точно подмечено. Иногда кофе – единственное спасение от осенней тоски. Слушай, скажи честно: рядом с тобой не было какого-то человека… ну, сдержанного, тихого, но с таким взглядом, будто он знает гораздо больше, чем говорит? Может, он приходил к тебе в палату или был рядом после выписки? Вопрос странный, понимаю, но всё же.

Маша напряглась. Лицо её оставалось спокойным, но взгляд сузился, а пальцы крепче обхватили чашку. Курносов заметил этот жест и тут же перевёл взгляд на эклер, будто просто болтал. Она ответила после небольшой паузы, тщательно подбирая интонации:

– Был один человек. Плохо его помню. Он приходил, когда я ещё почти не могла говорить. У него была спокойная манера… и как будто странный акцент. Он что-то объяснял врачам, но казалось, больше наблюдал, чем помогал. Кто он – не знаю. Может, куратор какой-то или из службы поддержки. С тех пор я его не видела.

Она тщательно контролировала каждое слово и движение, внутренне похвалив себя за точность соблюдения легенды. Курносов же, отметив её реакцию, мягко продолжил, переходя к следующей теме:

– Хорошо, забудем пока об этом. Расскажи лучше, как ты попала на работу к Шокину? Ведомство серьёзное, просто так туда не устроишься, даже с твоими способностями. Кто-то помог?

Маша расслабленно откинулась на спинку стула, внешне спокойная, хотя внутренне сосредоточенная, словно боялась упустить важную деталь продуманного заранее рассказа.

– Я и до трагедии работала в министерстве, была референтом у Шокина. После больницы мне предложили вернуться, сначала на облегчённый режим, постепенно я полностью вошла в колею. Сказали, что мои навыки нужны, что дадут возможность восстановиться. Не скажу, что это было легко, но меня там ждали.

Курносов слушал молча, пытаясь уловить хоть намёк на неискренность, но девушка была уверена в каждом слове. Он слегка улыбнулся, показывая, что полностью ей верит, но осторожно продолжил:

– Понятно. А как складывались твои отношения с самим Шокиным и его окружением? Наверняка пересекалась и с другими высокопоставленными людьми, например, с помощницей министра?

Маша пожала плечами, глядя прямо в глаза, стараясь держаться естественно:

– Нормальные рабочие отношения, ничего особенного. Сам понимаешь, моя должность подразумевает постоянные контакты. Но ничего личного, если ты об этом.

Курносов мягко кивнул, показывая, что удовлетворён ответом и не намерен давить. Сейчас главным было сохранить и укрепить атмосферу доверия, установившуюся между ними.

– Хорошо, Маш. Спасибо, что рассказала. Ты сильная и смелая, и я обещаю, что теперь ты не одна. Мы вместе разберёмся со всем, что тебя тревожит.

Она тепло улыбнулась, чувствуя, как напряжение наконец-то ослабевает, позволяя ей вновь ощутить себя живой рядом с этим человеком.

Вернувшись домой, Курносов первым делом включил настольную лампу и устало опустился в кресло, потянувшись за сигаретой. Закурив, он с жадностью вдохнул терпкий дым и медленно выпустил его в полутьму комнаты. Перед глазами всё ещё стоял образ Маши: внешне хрупкой и беззащитной, но на удивление спокойной и даже слишком уверенной для человека, пережившего такое потрясение.

Курносов знал, как ведут себя жертвы подобных преступлений: нервозность, сбивчивость, попытки уйти от темы или, наоборот, бесконтрольные потоки слов. Но Маша была другой. Её ответы звучали ровно, будто она заучила их заранее. Эта аккуратность настораживала его сильнее, чем ожидаемые истерика или слёзы.

Он медленно откинулся в кресле, задумчиво наблюдая за струйками дыма, растворявшимися в воздухе. Нет, Маша явно была не той простой девочкой, какой пыталась казаться. Что-то в её словах, в интонациях, в том, как она избегала конкретики, выдавало внутреннее напряжение. Она сознательно и искусно скрывала что-то важное.

Но что именно? Что такого могло быть у девушки-референта в министерстве, чего нельзя открыть даже сотруднику КГБ? Связь с Пановым была очевидной, хотя Маша и пыталась её отрицать. Этот сдержанный человек с холодным взглядом, о котором она рассказывала, явно не был ни врачом, ни случайным посетителем больницы. Это был кто-то другой, важный и опасный. Скорее всего – именно Панов. Курносов понимал это, хотя и не имел прямых доказательств.

Особенно странной была её реакция на упоминание КГБ. Советские люди обычно напрягались и замыкались при упоминании спецслужбы. Маша же после краткого замешательства слишком быстро приняла эту информацию, будто заранее была готова к такому повороту. Что это – расчёт или тщательно продуманная тактика? Возможно, она знала, с кем имеет дело, и просто ждала, когда он сам раскроется?

Курносов поморщился, затушил сигарету и с досадой потянулся к лежащей на столе папке с делом Панова. Он снова и снова просматривал материалы, сопоставляя их с услышанным от Маши. Но в её словах не было явных противоречий. Девушка говорила аккуратно, словно актриса в театральной постановке, где каждый шаг и реплика были тщательно отработаны заранее.

Это ощущение крепло, заставляя Курносова видеть в Маше уже не просто жертву, а фигуру, сознательно вовлечённую в игру. Но кем она была в ней: сообщницей или пешкой в манипуляциях Панова – человека холодного и расчётливого, способного на любые комбинации ради достижения своих целей?

Курносов резко поднялся с кресла, решив немедленно прояснить хотя бы часть вопросов. Подошёл к телефону, набрал номер оперативной группы, и через секунду в трубке прозвучал сухой голос дежурного:

– Да, слушаю.

– Это Курносов. К утру нужны полные сведения по Марии Вертинской: её окружение, места посещений, контакты. Усильте наблюдение, не упускайте из виду ни одного её шага. Особое внимание обратите на встречи с незнакомцами – мне важно знать, кто и зачем к ней подходит.

– Будет сделано, – коротко ответил дежурный и отключился.

Вернувшись в кресло, Курносов закурил и закрыл глаза, мысленно возвращаясь к образу Маши, пытаясь разгадать, какие тайны скрывала её простая, на первый взгляд, улыбка. Он не исключал, что девушку использовали вслепую, и она не вполне осознавала серьёзность своего положения.

Однако оставалась и другая, тревожная версия: Маша могла сознательно участвовать в чём-то, чего он пока даже не предполагал. Это казалось невероятным, но его опыт говорил, что именно такие невероятности случаются гораздо чаще, чем принято думать.

Следователь чувствовал, как постепенно складывается общая картина, в которой Маше отводилась далеко не второстепенная роль. Возможно, именно её странная, почти театральная манера держаться была ключом к разгадке. Теперь нельзя было упустить ни одной детали.

Он медленно затушил сигарету и поднялся, ощущая одновременно усталость и прилив той особой, почти хищной энергии, которая всегда приходит, когда цель близка. Курносов ещё раз оглядел комнату, взял папку с материалами и начал внимательно сопоставлять даты, факты и показания.

Он уже ощущал близость разгадки: тонкая нить, связывающая Машу и Панова, скоро должна была проявиться. Тогда дело приобретёт совершенно иной смысл – возможно, более мрачный и тревожный, чем он предполагал вначале. Но иного пути не было. Только вперёд, глубже в тайну, с каждым шагом становящуюся всё запутаннее и ближе к решению.

Именно сейчас он понял, что игра началась всерьёз, и права на ошибку больше нет. Ставки были высоки, фигуры расставлены с такой хитростью, что любой неверный шаг мог привести к поражению. Но Курносов был готов идти до конца, потому что прекрасно понимал: другого выхода нет. Впереди ждали не только ответы, но и новые, возможно, ещё более опасные вопросы.

На следующее утро Курносов прибыл в кабинет раньше всех, ощущая знакомую пульсирующую боль в висках после бессонной ночи. За окном медленно светлело серое осеннее небо, равнодушное к городу, хранящему собственные тревожные тайны.

На столе уже лежали отчёты оперативников, аккуратно сложенные в стопку и чуть сдвинутые, будто кто-то проверял порядок документов. Курносов без промедления сел и внимательно начал изучать материалы, впитывая каждую строчку.

Первый отчёт о Маше Вертинской сразу привлёк его внимание. Активность девушки за последние дни заметно возросла. Телефонные разговоры следовали один за другим, и большинство из них были конфиденциальными. Она звонила с улицы, из телефонных автоматов или по внутренней линии министерства, избегая имён и конкретики. Курносов досадливо хмыкнул и тихо произнёс:

– А ты, оказывается, не такая уж тихая свидетельница, Машенька. Ты ведёшь игру похитрее многих, кто давно варится в этом котле.

Отчёт содержал подробности о её визитах в государственные учреждения, не всегда связанных с рабочими обязанностями. Список посещаемых мест впечатлял и тревожил одновременно: ведомства, комитеты, даже научные институты. Следователь слегка поморщился и задумчиво пробормотал:

– Что же ты ищешь, дорогая? Что за вопросы так срочно решаешь, что устроила целые гастроли по кабинетам?