* * *

Обед прошел в неловком молчании, после чего Габби объявила, что наведет порядок в шкафах наверху и переберет одежду, чтобы отнести ее в «Гудвилл». И нет, спасибо большое, помощь ей не нужна. Лейси сидела в гостиной, прислушиваясь к звуку бабушкиных шагов над головой, и волновалась. Ссориться с Габби всегда было катастрофой. Как-то раз в школе Лейси нагрубила девочке, которая никому не нравилась, и разочарование Габби, когда та об этом узнала, стало для нее самым действенным наказанием.

По словам бабушки, она была очень стара: вдруг у нее случится сердечный приступ, и она умрет, прежде чем они успеют помириться?

Не в силах больше терпеть, Лейси подкралась к бабушкиной двери и прислушалась. Внутри слышалось слабое пофыркивание, как будто маленький зверек устраивал себе норку, и ее сердце оборвалось. Лейси тихонько постучала в дверь, открыла ее и вошла в комнату.

– Бабушка, прости! – Она села на кровать рядом с Габби и обняла ее. Щеки Габби были влажными, а на глаза Лейси тоже навернулись слезы. – Я чувствую себя ужасно. Пожалуйста, не плачь, для меня это невыносимо.

Габби нащупала в кармане салфетку и высморкалась.

– О, ты не виновата, – махнула рукой она. – Это я глупая. Похоже, в последнее время на меня слишком много всего навалилось. – Спальня выглядела так, словно ее ограбили: на полу валялись груды одежды и книги, ящики были открыты, корзина для белья опрокинута, а ее содержимое рассыпано по полу.

– Оставь это на время. – Лейси погладила бабушку по спине, прощупывая каждый позвонок. – Спускайся вниз, я сварю тебе кофе.

– Я запуталась, – призналась Габби, крутя в пальцах ткань, – и никак не могу найти выход из этой путаницы.

– Поговори со мной. Я уверена, мы сумеем все уладить.

Габби с отчаянием вздохнула.

– Слишком поздно. Я не могу никому рассказать, не сейчас. Вы возненавидите меня, если узнаете.

Лейси снова прижала ее к себе.

– Ты лучшая бабушка на планете. Мы все безумно тебя любим и не перестанем любить, что бы ты нам ни рассказала. Тебя что-то расстраивает, бабушка, и тебе нужно выговориться. Хранить секреты вредно для здоровья.

Пальцы Габби так крепко сжали ее руку, что девушка вздрогнула.

– Ты клянешься не говорить Адель? Ей не надо знать. Пока. Может быть, после моей смерти.

Лейси кивнула.

– Если тебе так угодно.

Габби глубоко вздохнула.

– Ладно, может, оно и к лучшему. Я слишком долго с этим живу.

Поначалу она говорила сбивчиво, останавливалась и молчала, подбирая нужные слова, и лишь постепенно обретая уверенность. Лейси не решалась перебивать, хотя в голове у нее вертелась тысяча вопросов. Она завороженно слушала, как необыкновенная история детства ее бабушки, проведенного за тысячи миль, в другой стране, изливается в тишину комнаты.

Глава шестая

Вена, апрель 1938 года

– Почему бы нам не пойти в парк аттракционов? – Ханна ударила ногами по табурету под столом, обратив кота Феликса в бегство. – На мой день рождения мы всегда ходим в Пратер.

– В этом году все по-другому, – твердо ответила мама. – Чуть позже можешь пригласить Гретель на чай, а Софи, возможно, отведет вас обеих поесть мороженое.

– Гретель больше не разрешают со мной играть… – пробормотала Ханна. – Почему все стало так ужасно? – буркнула она. – И почему мы должны все время сидеть дома? Ненавижу эту дурацкую квартиру!

Герр Клейн встал и прочистил горло.

– Ханна права, поездка в Пратер – важная традиция празднования дня рождения, и мы обязаны ее поддерживать. Ингрид, возьми свою шляпу и пальто.

Софи и ее мать обменялись взглядами, пораженные тоном Отто, которого они не слышали уже несколько недель.

Выражение лица Ханны мгновенно изменилось.

– Ур-ра-а-а! Спасибо, папа! – Она его обняла, а он подхватил ее на руки и высоко поднял.

– Боже мой, девять лет! Такая большая девочка. В следующем году я тебя уже не подниму.

«В следующем году, – подумала Софи. – Где мы окажемся через год?»

– Ты уверен, Отто? – нахмурилась фрау Клейн, развязывая фартук. – Тогда я переоденусь в свою лучшую одежду.

– Безусловно. Софи, ты тоже пойдешь с нами. Вся семья отправится на прогулку!

И вот они вышли из дома. По ощущениям эта вылазка сильно отличалась от предыдущих: Софи и ее мать были напряжены, насторожены, а Ханна болтала с почти истерическим весельем, раскачивая руку отца. Отто шел, опустив голову и низко надвинув шляпу. Он не мог не замечать, как сильно изменился город за последние несколько недель. Австрийская полиция теперь носила нарукавные повязки со свастикой поверх темных пальто, немецкие солдаты несли караул у официальных зданий, на каждом флагштоке висели их знамена. На стенах и тротуарах возле еврейских лавочек – закрытых, с разбитыми окнами и надписями «скоро откроются новым владельцем» – было намалевано слово Jüde. Гитлер вернулся в Берлин, где, если верить газетам, его встретили как героя, а страна, которую он оставил, с энтузиазмом приняла его идеи. Антисемитизм превратился во всеобщую манию.^[10]

Отто Клейн на мгновение остановился и окинул взглядом широкие улицы, ведущие к Национальной библиотеке. Софи помнила, как он впервые повел ее туда, чтобы показать папирусы и глиняные таблички бронзового века. В библиотеке хранились не только книги: здесь была коллекция карт, глобусов, гравюр, средневековых манускриптов и тысячи других необычных артефактов, свидетельствующих о самом раннем стремлении человечества оставлять записи и общаться.

«Послушай, Софи, – сказал он тогда, поднимая ее к экспонату. – Ты можешь представить, что кто-то более пяти тысяч лет назад вдавливал тростинку в мокрую глину, чтобы оставить эти следы?»

Софи завороженно слушала, когда он рассказывал ей о древних цивилизациях, которые во многом не уступали их собственной. Само здание тоже было чудесным. Девочка стояла в центре Государственного зала и смотрела вверх, на позолоченные колонны из мрамора и красного дерева, на статуи принцев и художников, на полки с книгами в кожаных переплетах, на расписной и позолоченный купол, который возвышался над головой, как прообраз неба. Конечно, ее отец должен быть каким-то героем, чтобы работать в таком месте. Он, безусловно, и был ее героем. У Ханны была особая связь с матерью, в то время как Софи всегда оставалась папиной дочкой. «Вы все витаете в облаках, – ворчала мама. – Если бы не я, вы бы забывали и одеться, и поесть».

Софи нравилась терпеливость ее отца, его добрая ухмылка, радость, которую он получал от самых простых удовольствий, таких как прогулка по свежему снегу или идеальный яблочный штрудель. Ей нравилось, как он ценил искусство, музыку и книги. Прежде всего книги. В детстве он переболел ревматической лихорадкой и долгие часы лежал в одиночестве, читая и придумывая истории, и эта привычка осталась у него на всю жизнь. Большая часть стен их квартиры была заставлена книжными полками, а под каждой кроватью и столом в коробках хранилось еще больше томов. Мать часто грозилась выбросить их вместе с мусором, но, когда она уходила на работу, в коллекцию тайком добавлялись все новые и новые издания.

«Эти жалкие книжки – бич моей жизни, – жаловалась Ингрид. – Они только пыль собирают и занимают место». – И все же она гордилась знаниями и интеллектом своего мужа, это каждый видел. Они были идеальной парой: умный Отто имел возможность часами работать и мечтать благодаря своей практичной и находчивой жене.

«Я рос одиноким мальчиком, – признался однажды Софи ее отец, – но посмотри, как мне повезло сейчас. Видишь, в конце концов все наладилось».

Теперь Софи взяла Отто под руку.

– Не волнуйся, папа. Они скоро поймут, что библиотека без тебя не может функционировать.

– Я в этом не уверен, – возразил он. – Вероятно, мне стоит научиться делать кондитерские изделия и попроситься на работу в магазин твоей матери? – Он улыбнулся, взъерошил ее волосы, и Софи на секунду позволила себе надеяться, что все наладится.

Они присоединились к другим семьям, неторопливо шествовавшим к входу в парк под лучами весеннего солнца. Гигантское колесо обозрения «Ризенрад» вращалось так медленно, что казалось, оно почти не движется, а его красные вагончики легонько раскачивались на ветру. С вершины колеса открывался вид на весь город: через канал на собор Святого Стефана, дворец Хофбург и площадь Героев, где месяц назад Гитлер произнес свою триумфальную речь. Софи родилась в Вене и не могла представить себе жизни в другом месте, но теперь бессердечная красота города ее раздражала. Она начинала чувствовать себя здесь чужой.

– Скорее, пока очередь небольшая! – Ханна вырвалась и рванула вперед.

Должно быть, именно этот шум насторожил Софи: низкий, зловещий гул, перемежающийся радостным щебетанием. Возможно, она также почувствовала изменение атмосферы, как будто невидимые скрипичные струны натянулись, ожидая, когда смычок опустится вниз.

– Ханна, вернись! – испуганно крикнула она.

Офицеры в форме СС, вооруженные дубинками и кнутами, пробирались сквозь толпу нарядных горожан, выискивая какую-то неведомую добычу. Они оторвали несколько мужчин от их семей, и те испуганным стадом потянулись к парковым лужайкам, пока штурмовики кричали и размахивали оружием. Матери собрали своих детей, кто-то нервно засмеялся.

– Heil! – крикнул из толпы прыщавый юноша и поднял руку в приветствии, и нестройный хор Heil! Heil! поднялся вверх, ненадолго набрал обороты, после чего затих в смущенной тишине. Люди ждали, что произойдет дальше.

Нацистов было десять или двенадцать, с одним явным главарем: развязным рыжеволосым чудовищем с бычьей шеей, слюнявым оскаленным ртом и злыми глазками. Он привлекал всеобщее внимание и упивался им, ударяя дубинкой о свою мясистую ладонь.

Отто замешкался и оглянулся: Софи и ее мать стояли по одну сторону от него, а Ханна подбежала и взяла его за руку. Стоявшие рядом люди, почуяв неладное, отступили, и семья Клейнов оказалась на тропинке в полной изоляции.

– Ты! – Рыжеволосый мужчина подошел вплотную к Отто и стал вглядываться в его лицо. – Bist du Jüde? Ты еврей?

Брызги слюны попали на щеку Отто, но он не дрогнул. Он стоял очень спокойно, уронив руку Ханны и сцепив свои ладони.

– Меня зовут Отто Клейн, – невозмутимо произнес он. – Я сотрудник венской Национальной библиотеки и сражался за свою страну на войне.

– Я спрашивал не об этом! – крикнул немец. – Ты еврей? Не трудись врать – мы спустим с тебя штаны и сами все выясним.

В кругу зрителей раздался еще один смешок. Женщина с толстым мопсом на руках протиснулась вперед, чтобы посмотреть, почесывая собаку лакированными ногтями. Софи застыла на месте, оцепенев от страха и стыда.

– Думаю, произошла какая-то ошибка, офицер. – Ингрид Клейн шагнула вперед. – Мы не еврейская семья. Я католичка, а мои дочери…

– Мне плевать на вас. – Офицер СС ткнул герра Клейна в грудь. – В третий и последний раз спрашиваю: ты еврей?

Софи затаила дыхание. Отец посмотрел на нее – почему, она не знала, да и не могла прочесть выражение его лица, – а затем снова повернулся к немцу. Часть ее надеялась, что он солжет, часть – этого боялась.

– Да, я еврей, – спокойно ответил он.

Мужчина поднял дубинку и ударил Отто по спине.

– Самое время. Отправляйся туда с остальными, и побыстрее.

– Зачем? – Фрау Клейн встала на его пути. – Что вы собираетесь делать?

– Увидите, – выплюнул немец. Подошел еще один офицер СС, вооруженный кнутом, и повел Отто Клейна к небольшой группе мужчин, стоявших на траве.

– Бегите, жалкие создания! – вскричал рыжеволосый мужчина. – Бегите так, как будто от этого зависит ваша жизнь.

Евреи посмотрели на него, потом друг на друга.

– Но куда нам бежать? – спросил один из них, разводя руками и пожимая плечами.