Она все еще подвывает. Я опускаюсь на пол и сжимаю ее в объятиях.

– Я не знаю, когда она вернется, – шепчу я как можно тише, чтобы слышала только она. Но я должна верить, что это произойдет.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает мама.

Я перестаю гладить Физзи и отмахиваюсь от нее:

– Просто немного болит голова.

– Доктор Тельман сказал, что этого следовало ожидать.

Она говорит об этом так, как будто меня не было в той комнате, когда нам отдавали выписку. Доктор Тельман выписал меня сегодня утром, когда пришли результаты последних анализов, свидетельствующие об отсутствии серьезных физических повреждений. Однако он не смог гарантировать полное восстановление памяти.

– Почему бы тебе не прилечь, пока готовится обед?

Мама открывает холодильник, содержимое которого, как и положено на Среднем Западе, показывает, что все соседи в радиусе мили принесли еду. Я вежливо игнорирую слезы, которые неожиданно наворачиваются на ее глаза. Возможно, теперь это наша жизнь: плакать, когда мы этого не хотим, и притворяться, что никто этого не видит.

– Вы не знаете, как долго они собираются держать у себя мой телефон?

Мне не нужно объяснять, кто они такие. Расследование, Мэдди, полиция – все это постоянно крутится у нас над головой, невидимый контекст каждого разговора. Полиции кажется бессмысленным искать что-то в телефоне, конфискованном сразу по прибытии, но я не собираюсь подвергать сомнению тот факт, что это поможет быстрее найти Мэдди.

– Они не сказали.

На кухонном островке стоит маленькая ваза с желтыми цветами. На открытке написано, что они от семьи Эрики и что они молятся за нас. Если бы только жест лучшей подруги Мэдди принес утешение, а не ощущение болезненного опустошения.

– Я думала о том, чтобы попытаться наладить контакт с несколькими людьми. Доктор Тельман сказал, что для меня важно чувствовать поддержку. Общение с друзьями может помочь мне переключиться.

Я опускаю ту часть, в которой описывается, как я пытаюсь самостоятельно найти информацию о расследовании, ведь мама прикладывает все возможные усилия, чтобы уберечь меня от волнений.

– Мы могли бы купить тебе телефон в «Уолмарте». – Выражение ее лица меняется, будто она нашла то, что искала, то, за что можно зацепиться, что могло бы отвлечь ее от мучительных мыслей о Мэдди. – Какой-нибудь из недорогих, чтобы просто звонить и переписываться… Подожди-ка. – Она исчезает в своей комнате и возвращается через несколько минут, держа в руках розовый смартфон, который я не видела года четыре. – Номер тут, конечно, старый, но мы могли бы отнести его в магазин и подключить к нашему тарифу.

Наш телефон из средней школы. Я говорю «наш» потому что нам с Мэдди пришлось делить один телефон целых два года – ненавистное время. Родители сказали, что хотят, чтобы мы научились нести ответственность и понимать, что существуют ограничения, но мы обе прекрасно знали, что главная причина – стоимость двух новых телефонов и двух номеров с ежемесячной оплатой, что неизбежно влетит в копеечку. В старших классах они купили нам отдельные телефоны. Даже с учетом стипендий, которые мы получали в Академии Форест-Лейн, плата за обучение была столь высокой, что маме с папой пришлось сократить иные траты. Мы сказали, что не против пожить в одной комнате, поэтому переехали в дом поменьше, но зато нам купили два новых сотовых телефона.

Мама смотрит на часы:

– Я собираюсь позвонить твоему отцу и узнать, где он.

Когда я беру сумку, Физзи, кажется, инстинктивно разворачивается и мчится вверх по лестнице, обгоняя меня. Она добирается до верха и, тяжело дыша, ждет, пока поднимусь я, но я не могу заставить себя это сделать. Я вспоминаю нашу спальню: неубранные кровати по обе стороны большого окна, телевизор над комодом, одежда, разбросанная по полу. Я представляю мои школьные фотографии, прикрепленные к доске старые волейбольные нашивки, выцветшие за годы пребывания на солнце. Каждую уютную мелочь в нашей комнате. Но когда я войду в эту дверь, Мэдди все еще не будет. Несмотря на то что этот факт приковывает меня к земле, другая часть меня надеется, что в комнате будет достаточно того, что будет о ней напоминать – ее тетради, игрушки, книги – и я смогу представить, хотя бы ненадолго, что она никуда не делась, что она все еще со мной. Если я не прогоню эти мысли, то, возможно, никогда больше не сдвинусь с места, поэтому я поднимаюсь в нашу комнату.

Открыв дверь, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Конечно, я была наивна, представляя нашу комнату до несчастного случая. Конечно, мама, как только мы уехали на неделю, поменяла постельное белье, застелила кровати и сложила книги в стопку. Конечно, все будет не так, как раньше. Я падаю на кровать. Частички Мэдди в комнате – ее книги в жанре фэнтези на полке, ее лосьон без отдушки на туалетном столике, ее фотографии в рамках – кричат о том, что ее здесь нет. Лучше бы я была на ее месте, а Мэдди бы утешала Физзи. Она смогла бы выдержать мамину заботу или поймать папу, бессмысленно уставившегося в пустоту. Она могла бы жить в комнате, где вообще нет жизни.

Задев царапину на щеке, по моему лицу скатилась слеза. Я продолжаю прокручивать в голове все возможные варианты, всегда начиная с самого невинного – истории, за которую я не могу не цепляться: мы с Мэдди, возможно, отправились на прогулку и заблудились. Я дотрагиваюсь пальцем до особенно неприятного синяка, все еще видневшегося на моей голени, и морщусь от внезапно пронзившей меня боли. Возможно, я получила его во время прогулки, возможно, при падении. Возможно, сначала я ударилась головой, а Мэдди пошла за помощью, но заблудилась. Но тогда где же она? Как бы мне ни хотелось верить, что все это ужасная случайность, ошибка, другая часть меня знает, что это всего лишь принятие желаемого за действительное, основанное на отрицании, а не на логике.

Полиция, допросы, новости – все, кто видит ситуацию со стороны, знают, что нужно искать что-то зловещее, что-то, о чем я даже думать не хочу. Они знают, что подобные случаи – обычная практика. Я тоже знаю, но не… не для моей сестры.

Мои друзья знают, почему я ушла той ночью. Мне нужно поговорить с Николь.

Я проверяю телефон, который дала мне мама, – он полностью заряжен, но, насколько я помню, он разрядится до восьмидесяти процентов всего за несколько минут. Батарея тут всегда была ужасной, и это стало одной из причин, почему мы с Мэдди так часто ссори- лись.

«Я зарядила его, как и обещала». У меня в голове звучит голос Мэдди. Я сжимаю телефон обеими руками. Сейчас мне все равно, будет ли она кричать, визжать или орать во весь голос. Я бы сделала что угодно, лишь бы услышать ее снова…

На экране блокировки видна фотография, на которой мы прижаты щекой к щеке, у обеих брекеты, а волосы зачесаны на косой пробор. Я непроизвольно морщусь, вспомнив, каким чудесным нам казался этот снимок. Ностальгия не покидает меня.

Многие приложения здесь – это игры, в которые я не играла много лет. Я помню Николь и Калеба, они были с нами в той поездке, но в телефоне нет их номеров. Я вытягиваюсь на кровати, подключаюсь к вайфай и просматриваю приложения. Единственная социальная сеть, которую мама и папа разрешили нам с Мэдди скачать в младших классах, устарела, и я не уверена, что она по-прежнему популярна и что в это приложение вообще кто-то заходит. Загрузка современных приложений занимает всего несколько секунд, но после того, как я ввожу свое имя, мои пальцы замирают.

Все приложения, установленные на моем телефоне, не требуют ввода пароля, но номер телефона, который привязан к учетной записи, – у полиции. Восстановление через электронную почту – мой единственный шанс. Я пытаюсь войти в свою учетную запись Форест-Лейн.

Имя пользователя и пароль не совпадают.

Я пытаюсь снова. И снова. Проклинаю себя и школу за требование менять пароли каждые девяносто дней, я с рычанием закрываю браузер. Я прокручиваю список приложений до значка почты. В папке «Входящие» открывается учетная запись, мы с Мэдди создали ее, будучи подростками: StollSisters4eva@mail.com.

От пятизначного числа непрочитанных спам-сообщений мурашки бегут по спине, но когда приступ паники проходит, я осознаю, что не знаю адресов электронной почты ни одного из моих друзей, потому что: (а) кто пользуется электронной почтой, и (б) в тех редких случаях, когда мне приходилось делиться документами, адрес появлялся в строке поиска, если я начинала вводить чье-то имя.

Я полностью лишена возможности обмениваться сообщениями с друзьями. Физзи, кажется, чувствует мое желание закричать, потому что запрыгивает на кровать рядом со мной. Но я не могу сдаться так просто. Я открываю другую вкладку и ввожу имя мистера Гаттера в строку поиска. Адресов электронной почты учащихся нет в общем доступе, но не адресов учителей, и если я не могу получить ответы от своих друзей, я могу обратиться к кому-нибудь еще, к любому, кто поможет мне вспомнить, что произошло.

Сначала появляется веб-сайт школы, но мое внимание привлекает заголовок ниже: «Причастен ли учитель истории к исчезновению сестер Столл?» Я нажимаю на ссылку. Новость вышла сегодня утром, и у нее уже более ста тысяч просмотров. Какую известность получила наша история? У меня скручивает живот при мысли о том, что люди по всей стране обсуждают нас у себя на кухне, как будто мы герои последнего сериала «Нетфликс» о серийных убийцах.

В верхней части – баннер с надписью «Секреты и теории о сестрах Столл», а сбоку даны ссылки на четыре другие публикации.

Трент Гаттер преподает историю в Академии Форест-Лейн более двадцати пяти лет, но могут ли его отношения со студентами быть чем-то большим? Будучи сопровождающим в поездке для старшеклассников, Гаттер имел доступ к обеим девушкам, которые пропали в ночь на 25 апреля. Однако изначально Гаттер не был назначен сопровождающим. Некоторые источники сообщают, что он добровольно согласился на поездку, так как его коллега заболел. Другие сообщают, что школа проводила беседы с учениками об их взаимоотношениях с учителями во время сборов, что породило предположение, что школа якобы начала собственное расследование. Предположительно, он также нашел одну из сестер на обочине дороги в то утро, когда было объявлено об их пропаже. Откуда ему было известно ее местонахождение? С тех пор он посещал все поисковые мероприятия. Отзывчивый гражданин, оказавшийся в нужном месте в нужное время? Или учитель-извращенец, пытающийся вмешаться в расследование?

Я закрываю вкладку, ощущая приступ тошноты. Мистер Гаттер всегда был человеком со странностями, но не ли все учителя в этом схожи? Не могу поверить, что он мог быть опасен. Люди привыкли шутить, что он извращенец, но для этого не было никаких реальных оснований, не так ли? Большинство девочек-подростков, по крайней мере, опасаются одиноких мужчин средних лет, которые проводят время наедине с детьми. Но назвать его хищником?..

«Другие сообщают, что школа проводила беседы с учениками об их взаимоотношениях с учителями…» Кто эти «другие»? Школа не разрешила бы ему сопровождать учеников в недельной поездке, если имелись серьезные подозрения. Однако он нашел меня на Олдхэм-Каунти-роуд.

На меня накатывает новая волна тошноты. Я хочу вернуться к мысли, что никто не мог причинить нам вреда, что, должно быть, это был несчастный случай во время пешего похода, вследствие чего у меня появилась глубокая рана на затылке.