Некоторые показывают одну медаль с разных сторон, как «РАВНОВЕСИЕ» и «СВОЕНРАВИЕ».

Некоторые открывают мудрость или дают наставление, например «ПРОСВЕТИТЕЛЬ» и «ТЕРПЕЛИВОСТЬ».

Но нельзя так просто переставить события моей жизни, чтобы они принесли мне счастье.

Глава 5
Грейс

28 апреля

Физзи выбегает из комнаты и с лаем несется вниз по лестнице. Хлопает дверь гаража. Папа, должно быть, уже дома. Я закрываю карту Олдхэм-Каунти-роуд и лагеря на своем старом телефоне, когда вижу, что из кухни звонит мама.

– Твой папа дома, а обед будет готов через минуту.

– Иду, – отвечаю я.

Снова начинается приступ головной боли, как это бывает каждый раз, когда я заставляю себя вспомнить что-нибудь полезное за последние два дня. Доктор Тельман предупреждал об этом, и мне, возможно, придется принять обезболивающее. Спускаясь по лестнице и пытаясь избавиться от тревожных подозрений о том, как я могла получить травмы, я осторожно провожу рукой по швам на затылке и по волосам. Внизу меня встречает запах запеканки с сыром, а затем папины объятия.

Звонит мамин телефон, заставляя нас всех подпрыгнуть. Мама кидается к нему, и на ее лице появляется странная гримаса облегчения и разочарования.

– Это всего лишь Мэри спрашивает, не слышно ли чего нового…

О Мэдди по-прежнему никаких новостей.

– Сегодня утром они отправили команду дайверов на озеро, – сообщает папа, пока Физзи вертится у него на коленях. – Пока никаких известий. Как у тебя дела?

Его вопрос кажется риторическим, но это лучше, чем попытки притворяться, что все мы не оборванные нити, которые ждут, что кто-нибудь снова свяжет их воедино.

Прежде чем я успеваю ответить, вмешивается мама:

– Ты бы знал, если бы был в больнице сегодня утром, как обещал.

– Я же говорил тебе, – папа втягивает воздух. – Я вернулся, чтобы помочь в поисках.

– Ты сказал, что они не пускают горожан, что они расчистили место для тепловизионных камер.

– Я должен был быть там.

– Но почему? Почему ты не мог быть здесь, с нами? – Мама указывает на меня. – Она все еще здесь. Ей все еще нужна поддержка отца.

Ее слова на мгновение повисают в воздухе, словно граната. Папа сжимает челюсти, а мама расправляет плечи в ожидании взрыва. Я бы бросилась навстречу взрыву, чтобы защитить их от последствий начинающейся войны, но слова застревают у меня в горле. Срабатывает таймер духовки – напряжение рассеивается. По крайней мере, на время. Мама отворачивается и берет губку, чтобы вытереть раковину. Папа выключает звуковой сигнал, достает блюдо из духовки и подает мне кусок запеканки с курицей и сыром с красными и зелеными вкраплениями. Перец. Я хочу отметить, что Мэдди он нравится, а мне нет, но я не подаю вида, мне кажется неправильным жаловаться на еду, в то время как Мэдди все еще неизвестно где…

– Я в порядке, – отвечаю я и беру тарелку. – Устала, но…

– Этого следовало ожидать, – подхватывает мама.

Я слабо улыбаюсь папе, показывая, что меня не задело его отсутствие в больнице этим утром. Я понимаю, почему он держит дистанцию. Это проще, чем поддаться боли. Он был со мной весь день в пятницу, когда меня только нашли, и ушел в субботу только для того, чтобы принести мне одежду. Все есть как есть. Папа пытается отвлечься хоть на что-то, а мама хочет найти убежище, где мы будем вместе, пытается сберечь то, что у нее оста- лось.

Мама откладывает губку в сторону и сама накрывает на стол. Мы вдвоем садимся на табуретки у стойки, а папа продолжает стоять: четыре пустых стула у стола лучше, чем один у стойки.

– Хочешь еще? – спрашивает мама.

– На самом деле я не так уж голодна, – говорю я, и, увидев беспокойство на их лицах, незамедлительно добавляю: – Со мной все будет в порядке.

После двух дней безделья в больнице этот день кажется очень долгим.

– Ты уверена? Я могу… – говорит мама, откладывая вилку. – Я могу…

– Джули, – перебивает папа, отправляя в рот очередной кусочек. – Все в порядке.

– Когда всем разрешат вернуться в «Тенистые дубы»? – спрашиваю я, отвлекая их внимание друг от друга.

Папа заканчивает жевать.

– Я думаю, сегодня, но позже. Хотя полиция и заявила, что не может официально пустить людей на территорию из соображений безопасности, но они не могут совсем отказать.

– Я хочу помочь.

Поездка туда может вызвать воспоминания, там может быть кто-то из волонтеров, кто участвовал в поездке, с кем я смогу поговорить.

– Детектив Говард сказал, что мы должны быть готовы ответить на любые вопросы, которые могут возникнуть, – говорит мама, снова рассеянно проверяя телефон. – По крайней мере, на данный момент.

– Я думаю, присоединиться к поискам – отличная идея, – говорит папа. – Почему бы нам не прокатиться куда-нибудь после обеда?

– Ты только что вернулся домой, – мама продолжает ковыряться в запеканке.

Папа кладет вилку:

– Если ты хочешь остаться и принять душ – пожалуйста. А мы можем заняться тем, что нужно сделать.

– Прости, но разве оставаться у постели нашей дочери в больнице после самого травмирующего события в ее жизни – это не то, что нужно сделать? – Слезы снова наворачиваются на глаза мамы, но на этот раз она не пытается их скрыть.

– Мы мало что можем сделать дома.

– И мы мало что можем сделать там. Доктор говорит, что ей нужен отдых, и тебе он тоже не повредит.

– Я в порядке, – рычит отец.

– Ты не пробыл дома и пятнадцати минут с тех пор, как нам позвонили. Ты не можешь продолжать избегать нас.

– Я не собираюсь!

Я притворяюсь, будто не воспринимаю их разговор как ссору. Я притворяюсь, что мне нужно выйти из кухни. Притворяюсь, что устала. Притворяюсь, что наелась. Притворяюсь, что не слышу их резких слов, догоняющих меня на лестнице, притворяюсь что меня они не тревожат, что понимаю, что на самом деле они злятся не друг на друга, а на сложившуюся ситуацию.

Я падаю на идеально заправленную кровать, прижимаюсь спиной к идеально мягким подушкам, чувствуя себя совершенно чужой в собственной комнате. В собственном доме. В собственной жизни.

Приглушенные голоса родителей проникают сквозь закрытую дверь. Закат отбрасывает оранжевый свет через окно за моей спиной и подсвечивает календарь на стене. Мэдди всю прошлую неделю рисовала зеленые звездочки. Она была так взволнована. Даже больше, чем я.

Я пересекаю комнату и переворачиваю календарь на июнь. В клетке первой субботы большими буквами отмечено: «ВЫПУСКНОЙ БАЛ», а в конце месяца – «ВРУЧЕНИЕ ДИПЛОМОВ».

Это все не имеет значения, пока мы не найдем Мэдди. Я ненавижу это. Меня бесит, что ее нет рядом, когда я здесь. Меня бесит, что доктор Тельман точно предсказал характер моих головных болей, и что они подкрадываются в то время, как полиция задает вопросы или мама просит меня что-то вспомнить. Я ненавижу притворяться сильной, как будто мое сердце не разбито вдребезги камнем сожаления. Я ненавижу эту чистую комнату, заправленную кровать и аккуратную стопку книг. Я опрокидываю книги, сдергиваю покрывало и комкаю простыни, разбрасываю подушки, устроив полный беспорядок, валюсь на пол, даже не потрудившись убрать волосы с лица.

Разгром не приносит облегчения, лишь утомляет. Я очень устала. Я пытаюсь вспомнить, что случилось с нами в ту ночь, чтобы найти разумное объяснение тому, почему мы были на улице, чтобы понять, могла ли я что-то предпринять, но головная боль сводит на нет все мои попытки.

Моя нога во что-то упирается – книга, которую я уронила. Записная книжка. Записная книжка Мэдди. Она всегда покупает записные книжки. Эта – «Молескин» с эластичным ремешком на обложке. Она всегда держит ее рядом с кроватью, на тумбочке.

Я открываю ее на случайной странице и нахожу стихотворение. Мэдди всегда говорит, что поэзия – это ее способ во всем разобраться, она может найти несколько слов, чтобы выразить то, что ее беспокоит, и оставить достаточно свободного места на странице, чтобы скрыть то, что никому знать не нужно.

Я выбираю ручку – любимую ручку Мэдди с зелеными гелевыми чернилами – и переворачиваю несколько страниц, пока не нахожу чистую. Страницу пересекают четкие линии. Белый, свежий лист бумаги. Никаких ожиданий. Возможно, мне поможет, если я напишу все, что приходит в голову относительно поездки.

Я подношу ручку к странице. На ум ничего не приходит. Никаких идей, зацепок или воспоминаний. Я рисую круги, все темнее и жестче, пока на странице почти не остается пустого места. Затем бросаю ручку и закрываю блокнот, но тут замечаю фотографию на полу. Это мы с Николь в бикини на фоне заходящего солнца. Мы обнимаем друг друга за плечи, а одна рука поднята вверх. Возможно, это было прошлым летом, в ее домике у озера. По моей руке пробегают мурашки, словно от прикосновения льда. Что-то всплывает в памяти. Я помню, как мы были на озере. Во время поездки. С Мэдди. Было темно. Ночь. Я тащила ее по воде. Она была тяжелая. Такая тяжелая. Я добралась до усеянной листвой отмели. Попыталась проверить, дышит ли она, но мешала темнота. И меня трясло. Я помню это. Сильную дрожь. Я бросаюсь к двери и несусь вниз по лестнице.

– Мама!

– Что? Ты в порядке?

Я натыкаюсь на нее. Она убирает волосы с моего лица:

– Ты вспотела.

– Я… я помню, – говорю я. – Я видела ее.

– Ты видела? Ты уверена? Что ты помнишь?

Ее вопросы падают на меня, как капли дождя в ту ночь.

– Когда мы были на озере, шел дождь. Мы были в воде…

На мгновение я замолкаю, увидев, как бледнеет ее лицо, и не знаю, как рассказать остальное:

– Мы должны немедленно вызвать полицию!

Папа идет на кухню, дрожащими руками роется в ящике стола, находит визитку и достает из кармана телефон. Мое воображение не может перестать рисовать эти картины. Моя сестра лежит на земле лицом вверх. Ее мокрые темные волосы наполовину прикрывают щеки. Глаза закрыты. Одежда испачкана песком и грязью.

Это первое воспоминание, с тех пор как я очнулась в больнице. Я пытаюсь удержать его, запомнить, чтобы рассказать полиции. Но каждая деталь – холодная вода, тяжесть ее тела, звук падения ее безжизненной руки на мокрый песок – вызывает у меня желание поскорее обо всем забыть.

Глава 6
Мэдди

22 апреля

Яхочу запомнить каждую деталь этого места.

Закинув сумки за спину, мы входим через главные двери, и хотя снаружи лагерь «Тенистые дубы» выглядит старым, внутри его явно недавно отремонтировали. Полы, стены и потолок отделаны деревом и покрыты лаком цвета золотистого дуба, поэтому создается впечатление, что все вокруг словно обмакнули в мед. Арки с замысловатой резьбой имитируют вьющийся снаружи плющ. Справа находится большая открытая комната с квадратными столами, у каждого из которых по три изящных стула с красными, желтыми или оранжевыми подушками,– это придает помещению осеннюю атмосферу. С потолка свисают гирлянды электрических люстр из кованого железа, но большая часть света проникает через исполинские от пола до потолка окна на задней стене. Солнце освещает зеленую траву, вьющуюся по горам, и деревья, растущие вдоль дороги.

– Комната как будто из Ривенделла, – говорю я, затаив дыхание.

– О чем ты? – спрашивает Николь, странно глядя на нас с Грейс. Из всего, что я знаю о подруге Грейс, ничто не указывает на то, что она поклонница «Властелина колец». Чтению она предпочитает поиски учебников по макияжу, чтобы подобрать подходящие оттенки, которые подчеркнут ее льдисто-голубой цвет глаз. У нее прямые и блестящие волосы и зубы. Будь она на восемь дюймов выше, смогла бы сыграть роль эльфа в одном из фильмов по мотивам книг Толкина, но не стоит сравнивать.

– Не важно, – бормочу я. Меня бесит, что меня волнует, что Николь думает обо мне.

– Места распределены? – стонет Грейс.