Меня бесило, что меня считают ребенком, когда речь заходит о маме. За своей закрытой дверью они не могли обсуждать ничего, о чем я не успела бы подумать. Вполне возможно, даже не единожды. Я проиграла в голове все возможные ужасные сценарии произошедшего с мамой за эти годы, так что ничего из сказанного ими не могло бы меня удивить, но теперь было слишком поздно. Я была заперта.

У меня крутило живот. Прошлой ночью я ужасно спала – я всегда плохо сплю в отелях – а за весь сегодняшний день съела только банан. Мне не хотелось есть, но папа заставил. Он тоже ничего не ел со вчерашнего дня, так что я согласилась съесть один, если папа тоже съест. Хоть меня и взбесило то, что Мередит попала туда, куда мне хода не было, по крайней мере, там она была рядом с папой и поддерживала его. Потому что сам он был просто раздавлен.

В моем кармане зажужжал телефон. Он вибрировал без остановки с тех пор, как я снова его включила. Прошлой ночью мне пришлось его вырубить, потому что Меган, моя лучшая подруга, постоянно мне написывала, допытываясь, как у меня дела и что у нас происходит, пока меня это не достало. Можно было бы оставить его выключенным, но мне хотелось, чтобы у папы была возможность написать мне из-за этой двери.

Мама там, с ними? Наверное, нет. Или да? С тех пор как нам сообщили о маме, папа в основном общался со следователем по имени Маркос, и тот пояснил, что маму с ребенком госпитализировали из-за ран, а помещение за закрытой дверью не было похоже на больничную палату. Больше всего эта комната смахивала на стандартный офис. Но мама была где-то в этом же здании. Мы совершенно точно дышали одним и тем же воздухом.

Я давно о ней не вспоминала. Месяцы. Может, даже год. Меня охватило чувство вины. Во втором классе я решила, что мамины похитители убьют ее, если я не буду думать о ней каждый час – словно где бы на всем белом свете они ее ни держали, ее жизнь зависела от моих мыслей. Я была буквально одержима этой мыслью и заводила будильник, чтобы каждый час просыпаться по ночам. У меня развилась редкая форма ОКР, из-за чего мне пришлось вновь вернуться к занятиям с психологом, которого я совсем недавно перестала посещать. Теперь я испытывала пугающе похожие ощущения. Мне казалось, что, если я все время не буду думать о ней, она снова исчезнет.

Я окинула взглядом двери, ведущие в другие части больницы. Если бы мы столкнулись в коридоре, она бы сразу узнала меня? Или это было бы больше похоже на странное притяжение, причину которого она не смогла бы объяснить? Когда она пропала, я какое-то время требовала стричь мне волосы каждые несколько недель, чтобы они оставались той же длины, – я боялась, что мама не узнает меня, если я стану выглядеть иначе.

Как она теперь выглядела? Папе никто об этом не сказал ни слова. Эти люди вообще практически ничего не говорили. Все, что Маркос нам рассказал: мама появилась на заправке на севере Монтаны с ребенком на руках, криками взывая о помощи, и затем их госпитализировали. Маркос обещал ответить на все папины вопросы при личной встрече. Я вновь уперлась взглядом в запертую дверь. Они были там уже целую вечность.

И почему никто не заметил слона?

Что должна подумать мама, обнаружив, что папа снова женился? Не его вина, что пришлось двигаться дальше. Была бы его воля, он до сих пор писал бы по утрам маме письма, а по вечерам выкладывал бы на кровать с маминой стороны ее ночную рубашку. Он ждал бы ее вечно. Папа всегда говорил, что такая любовь, какая была между ними, бывает в жизни лишь раз.

Глава 4

Мередит

Сейчас

Под столом я сжала ладонь Скотта. Мы сидели на белых пластиковых стульях во главе стола, будто на каком-то странном торжественном ужине, где мы были важными гостями. Резкое флуоресцентное освещение придавало голубовато-зеленый оттенок всему в этом убогом помещении, а за моей спиной вспучилось, отклеившись от стены, полотнище не менявшихся с восьмидесятых обоев в цветочек. Главный следователь Маркос сидел справа. По обеим сторонам от него расположились его напарник и еще один офицер полиции. Оставшийся свободным стул заняла какая-то важная больничная шишка, а доктора выстроились вдоль стен. Вокруг собралось слишком много людей, из-за чего небольшое помещение стало казаться и вовсе крошечным.

– Я никак не могу взять в толк, по какой причине вы не отвечаете на мои вопросы.

Я никогда не слышала, чтобы Скотт разговаривал с такой злостью. Он уставился на Маркоса, сверкая глазами. Вынырнув из состояния шока и ступора, едва за нами захлопнулась дверь, Скотт моментально принялся сыпать вопросами. «Где она была?» «Кто ее похитил?» «Как она добралась до заправки?» «Почему она оказалась в Монтане?» Маркос вскинул руки, пытаясь остановить этот поток, – с тех пор, как мы оказались здесь, он так делал почти постоянно.

– Я же вам говорил – она серьезно травмирована. Мы не станем давить на нее, не будем требовать от нее ответов ни на какие вопросы, пока главный врач не даст свое положительное заключение. Но та, к несчастью, улетела на конференцию, ее рейс прибывает только после восьми часов вечера.

– Когда она прилетает?

Я мягко опустила ладонь на локоть Скотта.

– Он сказал, в восемь часов вечера, дорогой.

Мы все это обсуждали уже по третьему кругу. Скотт нуждался в отдыхе. Он утверждал, что смог поспать прошлой ночью, но я-то чувствовала, как он все время возился и ворочался рядом со мной. Где-то около трех часов ночи Скотт забрался в кресло под окном и в постель уже не вернулся. За весь день он едва ли хоть что-нибудь съел. Прошло немногим больше двадцати четырех часов, а Скотт уже выглядел похудевшим. Как хорошо, что утром Эбби удалось уговорить его съесть хотя бы банан.

– Какие меры предпринимаются сейчас, в ожидании главного врача? – спросил Скотт. Его взлохмаченные темные волосы торчали в разные стороны, оттого что он часто запускал руки в свою шевелюру.

Скотт всегда был уверен, что в деле Кейт с самого начала был допущен целый ряд ошибок и что полиция не выполнила свою работу, как следовало – начать хотя бы с того, что они отказывались заводить дело о пропаже человека, пока со времени ее исчезновения не прошло сорока восьми часов. Скотт говорил, они потеряли драгоценное время, вцепившись в него, когда нужно было разыскивать Кейт.

– Ты уверена, что хочешь быть с человеком, которого подозревали в убийстве? – спросила меня мама, когда узнала о том, что мы со Скоттом встречаемся.

Я тогда ее обсмеяла.

– С тех пор прошли годы, к тому же полиция практически сразу отмела эту версию.

Всем известно, что если исчезает один из супругов, второй автоматически попадает под подозрение. ФБР плохо бы делали свою работу, если бы не выжали из Скотта все соки. Он был чист – дважды прошел полиграф, но для некоторых этого все еще было недостаточно. И никогда не будет. Хвала небесам, моя мать – не одна из них, со временем она полюбила Скотта как родного сына. И мои братья тоже.

– Мы отправили группу для сбора вещественных доказательств на территории заправки и прочесывания леса вблизи нее. Они ищут любые зацепки.

Маркос был одет в красивый, хорошо пошитый костюм. У него были волосы песочного оттенка и умные голубые глаза, которые он не сводил со Скотта.

– Когда мы сможем ее увидеть? – задал Скотт очередной вопрос.

Я поперхнулась. Все это было взаправду. Кейт была жива, и мы должны были скоро ее увидеть. Вплоть до этой самой минуты все происходящее казалось мне нереальным.

Не отводя взгляда от Скотта, Маркос щелкнул костяшками пальцев.

– Мы бы хотели, чтобы ваша встреча состоялась как можно скорее. Знакомое лицо может поспособствовать тому, чтобы она смогла выйти из своей раковины.

Маркос прочистил горло.

– Надеюсь, что вы будете с нами сотрудничать и поделитесь любой информацией, которую она сообщит вам во время встречи. Что угодно, даже если это покажется вам незначительным.

Скотт с готовностью закивал.

– Разумеется. Я сделаю все, чтобы выяснить, кто ее похитил.

Он указал на меня.

– И Мередит тоже, и я прослежу, чтобы Эбби об этом узнала.

– Что с малышкой? – поинтересовалась я. – С ней все в порядке?

Нам сообщили, что пол младенца – женский, но они и сами знали ненамного больше. Никто не знал ее имени, а Кейт ни с кем не разговаривала. Она не произнесла ни слова с тех пор, как ее доставили в больницу. В машине скорой помощи Кейт пришлось сделать укол успокоительного, поскольку, когда двери начали закрываться, с ней случился припадок, и она попыталась выпрыгнуть. С тех пор она молчала. Лекарство ее не просто успокоило – оно ее выключило.

Один из стоявших у стены врачей, как по команде, выступил вперед.

– Наши специалисты – команда квалифицированных врачей-педиатров – провели комплексное обследование ребенка. За исключением некритичного обезвоживания и пары царапин, девочка совершенно здорова.

Издав вздох облегчения, я покосилась на Скотта, чтобы увидеть его реакцию. До сих пор он ни словом не обмолвился о ребенке. Сейчас же Скотт весь обратился в слух.

– Мы можем увидеть Кейт сейчас? – спросил Скотт.

Маркос утвердительно кивнул.

– Однако я должен предупредить вас о ее состоянии. Нам доподлинно не известно, через что ей пришлось пройти, однако состояние ее тела свидетельствует о том, что пройти Кейт пришлось через многое. За годы отсутствия она сильно постарела. Где бы она ни обитала и что бы ей ни пришлось претерпеть, это было жестоко.

Под столом Скотт сжал мою ладонь.

– Мы справимся, – сказал он вслух.

Глава 5

Эбби

Сейчас

Папа опустился на колени рядом со мной. Они с Мередит последними покинули помещение. Кроме Маркоса, все остальные уже разошлись.

– Почему бы вам не предупредить и ее о том же? – возвышаясь над нами, проговорил подошедший Маркос. Своими широкими плечами и рельефной грудью он напоминал мне парней из нашей школьной футбольной лиги. По тому, какой дискомфорт доставляло ему мое присутствие, можно было сделать вывод, что детей у Маркоса не было.

Папа обнял меня за плечи. Глаза у него были влажные.

– Мама через многое прошла, и теперь ей потребуется время, чтобы поправиться. Вероятно, ее внешность сильно отличается от той, что ты помнишь, поэтому я хочу, чтобы ты была готова к встрече.

Папа знал обо мне больше, чем большинство отцов знают о своих дочерях-подростках. Возможно, больше, чем ему самому хотелось бы знать, – я имею в виду размер бюстгальтера и марку тампонов, которыми я пользовалась, – поскольку я делилась с папой практически всем. Единственное, о чем я никогда не рассказывала папе, – это как плохо я помнила маму. Это было способно еще сильнее ранить его и так разбитое сердце, а я не могла так поступить с папой. Но в моих детских воспоминаниях было папино лицо, а не мамино. Мои воспоминания о маме были больше из сферы эмоций – время, заключенное в пространстве, запечатлевшееся в моей душе так крепко, что стереть его не смогли бы все эпохи мира. Но то были лишь кусочки мозаики. Очень маленькие.

Что сильнее всего врезалось мне в память – так это какой любовью светились папины глаза всякий раз, как он заговаривал о ней. Мне нравилось перебирать вещи в мамином шкафу, слушая истории о ней, в которые папа углублялся, проводя кончиками пальцев по ткани ее любимых платьев. Он словно рассказывал мне самую главную в мире сказку – как они с мамой подружились еще детьми, а потом шокировали всех, когда в подростковом возрасте стали парой. Я никогда не хотела костюм Золушки или Белоснежки, потому что моей любимой сказочной принцессой была мама. За годы папа сделал сотни снимков, на которых я предстаю в ее нарядах. Наша с папой любимая фотография – где я топаю по кухне в мамином свадебном платье и не по размеру огромных ковбойских сапогах, придерживая на голове пасхальную шляпку. Но однажды я вдруг перестала надевать мамины вещи. Почему это случилось? Это случилось в тот же самый день, когда я перестала верить в сказки и принцесс?