Мы договорились, что я останусь дома с Эбби и, пока она не пойдет в школу, буду работать на полставки – ведь первые пять лет крайне важны для ребенка. Я была довольна таким решением, но порой тоска от сидения дома без настоящей работы буквально сводила меня с ума. Однако оно того стоило – Эбби росла счастливой и уравновешенной. Я никогда не встречала более очаровательных детей. Я говорю так не только потому, что я ее мать, – так считали все, кто был с ней знаком. Эбби излучала уверенность и счастье вне зависимости от того, где она находилась и что происходило вокруг нее. Эбби пребывала в хорошем настроении, если ложилась днем спать и если не ложилась, в отличие от множества других детей. Даже моя лучшая подруга, Кристина, которая поклялась никогда не иметь детей, шутила, что завела бы ребенка, но только если бы он оказался так же хорош, как Эбби. Моей заслуги в этом не было – такой уж она получилась.

Скотт колебался, когда я захотела вернуться к работе на полный день, но я так устала от банальности второстепенных сюжетов, которые вынуждена была освещать! Я могла писать лишь о местных ярмарках выпечки и графиках полива и сделала это уже столько раз, что готова была рвать на себе волосы. Мне снова хотелось поработать со стоящим материалом.

– Эбби полезно будет видеть мать за работой. Я бы хотела, чтобы у нее не складывалось обо мне однобокое впечатление, – пару дней назад заявила я Скотту за ужином, едва не поперхнувшись от того, насколько либерально и прогрессивно это прозвучало. На самом же деле я просто была готова вернуться к работе. Я очень любила быть мамой Эбби, но любила я и свою работу.

Когда мы со Скоттом обсуждали вопросы родительства и воспитания детей, он всегда со мной соглашался – теперь мне предстояло узнать, так ли это было на самом деле, поскольку Лео дал мне понять, что новое задание не будет легким. Вот почему он так колебался, прежде чем поручить это дело мне. Большой материал требует долгих часов дополнительной работы, а ведь с тех пор, как я в последний раз занималась чем-то сверх минимальной нормы, прошло много времени. Но я была готова запрыгнуть обратно в этот поезд, в особенности после того, как узнала, что речь шла о потенциальных сектантах, которые перебрались в нашу местность и болтались по кампусу.

Сердцем Аркаты был Пирс-колледж, вокруг которого здесь крутилось все. Со всего света сюда стремились студенты, чтобы пройти курс химической инженерии или английской литературы. Однако наш милый университетский городок не избежал целого вороха проблем, как и любой другой кампус в Америке, – в борьбе с эпидемией опиоидов в прошлом году мы потеряли двоих студентов, скончавшихся от передозировки. И вот какое-то время назад в нашем кампусе появилась религиозная группа, именующая себя «Интернационал любви», – они собирались помочь ребятам слезть с наркотиков. На окраине города они открыли свой центр, куда забирали зависимых студентов и подвергали их детоксикации. Там ребята находились под круглосуточным присмотром до тех пор, пока не возвращались к норме. Свой метод адепты «Интернационала» успешно опробовали на дюжине студентов. Истории о чудесном исцелении распространялись по городу со скоростью лесного пожара. Не то чтобы их метод, подразумевавший тщательно контролируемую детоксикацию и круглосуточный присмотр, чем-то кардинально отличался от прочих подходов к достижению трезвости и очищению организма. Существовали сотни программ от гуру трезвости, которые предлагали точь-в-точь такие же услуги. Однако была одна деталь, благодаря которой «Интернационал» стоял особняком. Они занимались всем этим бесплатно. Целиком и полностью.

Сообщество приняло их с распростертыми объятиями, хотя никто не задавался вопросами, почему они выбрали нас и где были до этого. О них никто не сказал ни единого плохого слова, пока один из студентов, успешно прошедший у них программу реабилитации, не принял решение бросить учебу и присоединиться к движению. Он начал работать там, помогая исцелиться от зависимости другим студентам колледжа. Не понадобилось много времени, чтобы к нему присоединились еще несколько бывших подопечных «Интернационала». В обществе назревала напряженность. Родители желали видеть своих детей трезвыми, но при этом – на лекциях.

В прошлом месяце сфера влияния «Интернационала» расширилась еще больше – теперь уже другие студенты, ранее не имевшие проблем с зависимостью, приняли решение бросить учебу и присоединиться к общине. Родители восприняли это в штыки, и теперь уже горожане требовали больше информации. Этот сюжет привлек внимание центральных СМИ после того, как в университетской газете вышла статья, впоследствии ставшая вирусной. Лидера их общины звали Рэй Фишер, и он до сих пор отказывался от общения с любыми центральными СМИ, как и от официальных интервью. Это была интересная фишка – в основном подобные организации процветали благодаря публичности и сами активно ее искали. Однако Рэй отвергал все предложения прессы, даже те, что подразумевали материальное вознаграждение.

По какой-то причине Рэй Фишер сильно прикипел к нашему сообществу и несколько дней назад лично позвонил Лео, чтобы назначить интервью. Единственным его условием было, что интервьюировать его должен кто-то местный, и он назвал мое имя, поскольку читал какой-то из моих материалов. Лео не стал терять время на организацию полноценного интервью, поскольку университетская газета уже опережала нас с сюжетом, нам нужно было вырваться вперед, пока наши ближайшие конкуренты – «Сан» – не переманили Фишера.

Лео хотел, чтобы этим занялась я, потому что только у нас двоих был опыт освещения чего-то столь же масштабного. Сам он начинал в динамичной городской газете Детройта, где вел криминальную хронику, пока не дорос до позиции шеф-редактора целой рубрики «Образ жизни». Но отец Лео умирал от редкой формы заболевания легких, буквально доживал свои последние недели, и сам Лео собирался уехать домой, чтобы побыть рядом с ним. Даже учитывая состояние отца, крайне сложно было игнорировать возможность сделать большой материал. В Аркате ничего не происходило. Могли пройти годы, прежде чем нечто подобное вновь легло бы к нам на стол.

Мое интервью с Рэем было назначено на завтра. Я все утро потратила на поиск информации о нем. До основания «Интернационала любви» о нем практически ничего не было известно, да и после него сведения оказались весьма скудны. Все, что я смогла раскопать, – его метрика. Он родился в городке Уэстин, штат Нью-Джерси, в 1960 году. Кроме того, что Рэю Фишеру минуло сорок семь лет, это больше ничего не значило. С «Интернационалом» вышло не лучше. У них не было своего сайта, в реестре коммерческих, как, собственно, и некоммерческих, организаций они не числились. По крайней мере, их не смогла обнаружить я. Единственными упоминаниями об «Интернационале» были некоторые комментарии к религиозной литературе на «Амазоне» и несколько постов в блогах последователей. Как и в большинстве блогов, от первых постов так и веяло энтузиазмом и гун хо^[3], которые, однако, в последующие недели неуклонно угасали, чтобы затем и вовсе иссякнуть. Все эти блоги были заброшены уже по нескольку лет.

– Тебя разве не тревожит тот факт, что ты абсолютно ничего не знаешь об этих людях? – спросил Скотт. Его номер я набрала сразу же, как только повесила трубку после разговора с Лео. Не теряя времени даром, я посвятила его в детали.

– Совершенно не тревожит, – рассмеялась я в ответ. – От этого становится только интереснее.

Мне не хотелось признаваться в этом Скотту, но я очень давно ни во что столь всецело не погружалась. Я любила свою семью. Правда. Но бо́льшая часть моей жизни была посвящена удовлетворению нужд других людей. Став матерью, я словно пожертвовала всеми своими правами ради других. Виной тому была моя собственная идеалистическая установка по отношению к материнству, но мне все равно было не отделаться от ощущения, что я никогда не перестаю мыть, чистить и подбирать за другими. Помимо всех приземленных забот, которыми был наполнен каждый мой день, я жаждала заниматься чем-то иным. На самом деле, оказавшись в роли матери и домохозяйки, я никогда не чувствовала себя в своей тарелке, хоть я ни за что бы в этом не призналась. Я ощутила укол ревности в первый же день, когда Скотт вернулся к работе после рождения Эбби, и это ощущение так меня и не покинуло.

Я поспешно схватила с полки соус, требовавшийся для запланированных на ужин котлет по-киевски, и помчалась прочь из магазина – забирать Эбби из школы. Однако теперь с моего лица не сходила широкая улыбка. Я не могла дождаться завтрашнего дня.

Глава 7

Эбби

Сейчас

Я уныло ковыряла мякоть цыпленка в апельсинах. Тот был полит идеальным количеством соуса – точь-в-точь как я люблю, – но заставить себя проглотить хотя бы кусочек я не могла. Я все еще не испытывала голода. Папин же аппетит, напротив, вернулся сторицей. Он заглотил свою говядину с брокколи как дикий зверь и теперь сражался с тем, что осталось на тарелке Мередит.

– Милая, ты должна поесть, – сказала Мередит. В ее глазах читалось беспокойство, а уголки рта опустились вниз.

– Прости, – ответила я. – Мне просто не хочется. Нет аппетита.

Вообще-то не так уж просто сосредоточиться на еде, когда за дверью твоего гостиничного номера стоит вооруженный полицейский. Кто-то из медиков разболтал о маме, и пресса уже вовсю штурмовала больницу. Маркос заверил папу, что приставленная к нам охрана – всего лишь дополнительная мера предосторожности, только ему никто не поверил. Я уж точно. Люди не носят с собой оружие, когда на то нет причин.

Радостное возбуждение, которое я испытывала еще совсем недавно, рассеялось. Теперь я оказалась совсем сбита с толку. Неожиданно для самой себя я разрыдалась. Мередит и папа вскочили на ноги, кинулись ко мне и с двух сторон принялись обнимать, отчего мы трое стали похожи на большой сэндвич. Эмоции, которые копились в моей душе весь день, водопадом хлынули наружу.

– Все в порядке. Не держи это в себе, – тараторили они, перебивая друг друга. – Мы тебя любим. Мы рядом.

Я прижалась к папе, зарывшись лицом в его рубашку. Не могу вспомнить, когда в последний раз я так отчаянно ревела. Казалось, что конца этому не будет, но внезапно он наступил. Рыдания прекратились так же неожиданно, как начались. Я обескураженно выпуталась из их объятий, чувствуя неловкость за свой срыв. Второй раз за этот день Мередит протянула мне салфетку. Никто не предупреждал меня, что будет вот так.

– И что теперь? – тихонько спросила я.

Мередит открыла было рот, чтобы ответить, но тут же закрыла его, позволив папе сказать первым.

– Не знаю, Тыковка. Хотел бы я знать. – Прежде чем продолжить, папе пришлось совладать с собственными эмоциями. – Будем решать проблемы по мере их поступления, как всегда. Может, ты этого уже не помнишь, но я раньше все время так говорил. «Скотт, займись насущным». Должно быть, я повторил это сам себе сотни раз. Иногда это все, что мы можем сделать. Сейчас как раз такой случай.

Он указал на нетронутое мной блюдо.

– Так что сейчас, прямо сейчас, ты изо всех сил постараешься накормить свое тело, потому что ему необходимы питательные вещества. А потом все мы попытаемся уснуть, потому что это необходимо нашему рассудку. – Папа потрепал меня по спине. – Вот и все. На сегодня у нас такая задача. Договорились?

Я кивнула, подбирая со стола вилку. Папа и Мередит вернулись на свои места, и какое-то время мы ели в полной тишине.

– Пока ты была в душе, я снова разговаривал с одним из ее лечащих врачей, – проговорил папа. Он обещал, что будет сообщать мне всю новую информацию о маме, потому что все обращались только к нему, а я не всегда была рядом. – Твоя мама очень нездорова. Из лаборатории начали приходить результаты ее анализов, и все они далеки от нормы. У нее снова возьмут анализы и отправят на повторное исследование.

– Это же потому, что она сильно обезвожена, да? У нее не нашли ничего серьезного? – тут же спросила я.

Папины глаза затопила тревога.

– Технически да, но все сложно. Сильное обезвоживание и недостаток питательных веществ со временем оказывают негативное влияние на все органы и системы. Нужно подождать результатов следующих тестов, тогда нам должно стать яснее.

– Как вышло, что малышка здорова? – выпалила я. При упоминании о ребенке у меня за спиной раздался громкий вздох Мередит. Папа ни словом не обмолвился о младенце, а я не хотела спрашивать – но не потому, что не хотела знать. Узнать больше об этой девочке хотели все.