Его слова обрываются, когда он входит в меня своими пальцами. Еще один безрассудный стон срывается с моих губ: чувствовать его внутри бесспорно приятно. Я стискиваю его фланелевую рубашку, пока он с легкостью выскальзывает и входит, звуки лишь усиливают мое возбуждение. Он двигается, и я вместе с ним, сосредотачиваясь на увеличившемся клиторе, пока он продолжает погружать пальцы все глубже и быстрее. Я зажмуриваюсь, пытаясь сдержать звуки, готовые сорваться с моих губ. Что-то теплое и влажное касается моего рта. Мои глаза распахиваются, когда Роман слизывает кровь с моей нижней губы.

– Закончи молитву, пока мои пальцы полностью в тебе, – требует он.

Как, мать его, я это сделаю?

Как я когда-либо смогу оставить это в прошлом?

Почему я не хочу этого забывать?

– … ныне и в час смерти нашей. А-аминь…

Он движется быстрее, сгибает пальцы, касаясь того места, которое посылает волны удовольствия в низ живота. Я развожу ноги сильнее, чувствуя легкое прикосновение его костяшки к моему входу, когда он вталкивает пальцы еще глубже. Он берет меня за подбородок, заставляя смотреть на себя.

– Я хочу слышать, – настаивает он. – Я хочу слышать твое наслаждение.

Он продолжает двигаться, требуя моего оргазма.

Притягивая его к себе за рубашку, я не могу помешать тихому всхлипу наслаждения сорваться с моих губ. Мои бедра приподнимаются ему навстречу. Та ночь с ним – последнее, о чем я думаю.

Чувствуя, как его нос касается моего, ведомая жаждой, я вытягиваю руку и прикасаюсь к впечатляющей выпуклости между его ног, желая подарить ему то же удовольствие, что ощущаю сейчас.

Я легко касаюсь его члена сквозь брюки, но он сжимает мое запястье и неторопливо вытаскивает свои пальцы из меня.

– Урок окончен, – шепчет он, возвращая мою ладонь на мое же колено. Безмолвно я слежу за тем, как он подносит блестящие пальцы, покрытые моей смазкой, к своим губам.

Он вбирает каждую каплю, прикрывая глаза, пока наслаждается вкусом. Я все еще поражена тем, насколько соблазнительным нахожу его в эту секунду.

Распятие, прижатое к моей груди, будто бы жжет кожу, когда он отнимает ладонь ото рта. Опустошенная и жаждущая, я хочу схватить его руку и вернуть туда, где она была. Пульсирующее желание говорит мне, что этот голод еще нескоро пройдет.

Роман помогает мне поднять спинку сиденья, прежде чем отстраниться. Мои щеки горят румянцем, взгляд цепляется за крупную выпуклость, угрожающую порвать его брюки. Искорка удовлетворения вспыхивает во мне, когда я понимаю, что он возбужден этим так же, как была я.

– Я-а…

– Ты моя алтарница, – говорит он, сменив тему так, будто не трахнул меня пальцами пару секунд назад. – Ты начинаешь службу с завтрашнего дня.

Он без стыда поправляет брюки, все это время глядя мне в глаза.

– Ты только что…

– И я сделаю это снова. Сегодня лезвие коснулось твоей кожи в последний раз, – рокочет он, и что-то греховное возникает в моей голове.

– Ты поклялся Господу…

– Мне знакомо искушение, Иден, – говорит он. – И пусть моя преданность Богу неизменна, боюсь, ты можешь стать моим величайшим грехом.

Все еще пытаясь осмыслить случившееся, я всем телом желаю снова почувствовать его прикосновение, нуждаюсь в большем. Резать себя я собираюсь меньше всего. Стремление освободиться от боли иным способом будит во мне голод, которого я еще никогда не ощущала. Но он сладок и греховен, и я хочу выпустить его на волю с Романом.

– А если я откажусь? – спрашиваю я.

Его губы изгибаются в усмешке, а слова вызывают волну наслаждения внутри.

– Значит, мне станет еще интереснее, – повернувшись ко мне, он опускает взгляд: – Я уверен, ты знаешь, что я могу хранить тайны? – спрашивает он. – Потому что никто, кроме меня, не посмеет больше прикоснуться к тебе вот так.

Ничего больше не говоря, он трогается с места, где мы припарковались, и едет к моему дому. Мое естество, едва ли насытившись, все еще горит и пульсирует от желания.

Впервые за много месяцев жажда наслаждения перевесила необходимость в боли.

Как, черт побери, я смогу очнуться от этого?

1 Коринфянам 10:13: Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести.

Глава V
Роман

Когда я помогаю Иден выбраться из машины, она выглядит растерянной, с ее щек еще не до конца сошел румянец греховного наслаждения, которое мы разделили. Воспоминание о том, как неустанно мои пальцы двигались внутри нее, как отвечало ее тело, несмотря на слабые попытки сопротивления, еще свежо. Мысль о каждом разе, когда я вталкивал их глубже, а ее глаза закатывались, ее дыхание щекотало мое лицо, вызывает у меня мурашки по коже. Я не могу отрицать напряжение в своих брюках, вызванное диким желанием подарить ей удовольствие, – желанием настолько всепоглощающим, что никакое раскаяние не сможет его стереть.

Видеть ее посреди дороги, такую уязвимую и надломленную, бросающуюся вот так к моей машине, с покрытыми шрамами руками… и эти отметины от ногтей – все это не вызывало ничего, кроме ярости.

Ярости, которую, как я думал, задушил еще давно.

Я не идиот.

Отметины на ее боку говорят о схватке, которую она едва пережила. Она прячет боль из-за случившегося довольно хорошо. Отстраненная внешне, она скрывается в хаосе своего разума, отталкивая всех остальных.

Когда она выходит, ее ноги дрожат, она цепляется за меня для поддержки. В мгновение, когда ее щеки краснеют, а полные губы сжимаются, я чувствую, как кровь снова приливает к промежности. Ее нервный взгляд встречает мой, и я не могу не представлять, как она будет выглядеть с моей рукой на шее, как эти прекрасные губы будут глотать воздух…

– Я н-не могу идти вот так, – запинается она, все еще под впечатлением от того, что случилось между нами в машине.

В мгновение, когда она коснулась моего напряженного члена сквозь штаны, мы пересекли черту, это осознание поразило меня вспышкой холода, и все стало ясно. Я нарушил правила, которые клялся соблюдать, будучи в семинарии. Эта девушка – испытание Господа, которое покажет, живы ли еще демоны, которых я похоронил. Она разжигает во мне пламя, которое, как я думал, уже давно остыло. Я смотрю на нее – и вижу нежную невинность, которой другие уже пытались воспользоваться. Их эгоистичные желания чуть не пожрали ее.

– Мои руки, – продолжает она, – если папа увидит шрамы, он меня убьет.

Вспомнив о короткой сегодняшней встрече с Дэвидом Фолкнером, я понимаю, что она не преувеличивает.

Казалось бы, большинство родителей могли бы выказать добродетель сострадания, увидев, как она изранена. Сделать очевидные выводы, почему это так. Но, видимо, Фолкнеры не так наблюдательны, или же им просто насрать.

Я снимаю фланелевую рубашку и накидываю ей на плечи, продеваю руки в рукава. И в то же время не могу не взглянуть на ее идеальную грудь, видимую сквозь тонкую ткань ее топа. Мысль о ее пальцах, сжимающих мои волосы, пока я исследую ее дальше, искушает меня невыносимо. Как долго еще я смогу терпеть эту муку, прежде чем поддамся желанию? Я чувствую ее запах на своих пальцах, когда застегиваю пуговицы на рубашке, и это делает желание позже прикоснуться к себе этой рукой невыносимо привлекательным.

– Я провожу тебя до двери…

– Нет, – вскрикивает она, беспорядочно мотая головой. – Эйден наверняка уже придумал для них историю…

– Я уверен, что твои родители предпочтут правду, сказанную их священником, любой истории, придуманной твоим братцем, – отрезаю я, а ее глаза сощуриваются при внезапном напоминании о моем чине.

Священник – вот кто я для этой девушки.

– Священник, – фыркает она. – Я думала, что в основном священники предпочитают, чтобы юные послушники сосали им за закрытыми дверями.

Это утверждение чудовищно, но, к несчастью, правдиво для некоторых церковников.

Прикасаться к ребенку таким образом не просто грешно. Это омерзительно.

На свете мало вещей, из-за которых я готов сойти в ад, но убийство тех, кто издевается над детьми, пожалуй, одна из них. И я никогда не раскаюсь.

– Это не для меня, – усмехаюсь я.

– А что тогда для тебя? Любишь находить впечатлительных девушек и делать с ними, что пожелаешь? – спрашивает она, пытаясь вызнать что-то еще.

Она хочет знать, была ли она единственной, с кем я позволил себе такое.

Наклоняясь ближе, я шепчу:

– Иден, если тебе интересно, как часто я это делаю, то ты будешь удивлена, узнав, что я всегда мог удержать себя от прикосновения к женщине, – мой голос становится мягче, когда я добавляю: – Можешь представить, как я поражен твоим вкусом, который еще чувствую на языке. Это удивило меня так же, как и тебя.

Ее щеки краснеют, и я вижу, что теперь ей недостает уверенности, чтобы оттолкнуть меня. Не уверен, что она удовлетворена моим ответом, но нет причины говорить ей что-то, кроме правды. Кажется, она принимает сказанное – пока что – и поворачивает голову к двери своего дома.

– Что ж, больше этого не случится, – отрезает она, и меня пронзает злость при мысли о том, что это было всего лишь один раз.

Она права.

Я не могу позволить, чтобы это случилось еще раз.

– Мы можем просто покончить со всем этим? – спрашивает она, очевидно вымотанная.

Я киваю и позволяю ей пройти, чтобы показать дорогу. Я прячу руки в карманы, чтобы поправить стояк, пока мы идем: его не выходит игнорировать.

До этой минуты я был так поглощен Иден, что не обращал внимания на дом перед нами. Исполинский символ богатства. Белый фасад сияет под точечным светом, огромные окна с темными жалюзи и внушительная черная парадная дверь создают впечатление тщательно контролируемого совершенства. Крыльцо с высокими колоннами и безупречными ступеньками, ведущими ко входу, источает пугающее спокойствие. Большой балкон на втором этаже с полностью стеклянными дверями нависает над ухоженным изумрудным газоном, украшенным царственными кустами и деревьями. Тщательно продуманная картина, но тишина за ней намекает на что-то темное внутри.

Пока мы поднимаемся по крыльцу, мне приходится сдерживать себя, чтобы не касаться низа ее спины. Ее рука дрожит, когда она тянется к звонку.

Изнутри дома раздаются все более громкие крики и Иден вздрагивает от звука, который, я полагаю, может быть только голосом ее отца. Точных слов не разобрать, но в его чувствах нет сомнений: грохот, отдающийся от стен, делает воздух наэлектризованным и тяжелым.

Дверь распахивается, и я вижу искаженное яростью лицо ее отца. Он меняет выражение в ту же секунду, когда замечает за Иден меня.

Семенящая за мужем Морган смотрит с облегчением. Перевожу глаза на лестницу за ними, на которой сидит Эйден. Мы встречаемся взглядами, затем он склоняет голову, побелев от стыда.

– Иден, – вздыхает Дэвид, притворяясь, будто бы не собирался кричать на нее. Выходя из-за двери на крыльцо, он притягивает ее, чтобы обнять. Ее ладони едва касаются его боков, пока она стоит без движений и без чувств. – Отец Брайар? – он ласково подталкивает Иден к матери. – Все в порядке?

– Нет, я так не думаю, Дэвид, – вздыхаю я, вновь глядя на Эйдена. – Не могли бы вы позвать сюда своего сына на секунду?

– Эйдена? – спрашивает Морган. Ее голос такой хриплый, будто она плакала. – Он так беспокоился за свою сестру…

– Все нормально, мам, – отвечает Эйден, направляясь к парадной двери.

– Иден, что случилось, черт возьми? – спрашивает Дэвид. Эйден смотрит на сестру предупреждающе.

Стыдно, – хотя и забавно, – заставлять ее лгать в присутствии священника.

Надо же, какой смелый.

– Я могу ответить на это, – улыбаюсь я; ладони Эйдена уже трясутся.

– Нет нужды, отец Брайар. Спасибо, что привели ее домой…

– Она отвезла вашего сына и его друзей в укромное место по их просьбе. Полагаю, Эйден и его приятели хотели сделать кое-что запрещенное. Потом они оставили Иден там во время грозы. Я отправился, чтобы осмотреть место, которое вы упомянули в нашем разговоре после мессы. Представьте себе мое удивление, когда я нашел вашу дочь бредущей по грязной дороге, мокрой насквозь, без телефона и машины.

Я смотрю на дорогу и вижу ее грязную машину.

– Мне бы тоже было трудно добраться домой, если бы мой брат позволил друзьям угнать мою машину, чтобы развлечься.