Захлопнув рот, Дэвид смотрит на свою дочь широкими глазами:

– Это правда, Иден? – она медленно кивает, и Эйден начинает нервно переминаться с ноги на ногу. Ладонь Морган взлетает ко рту, чтобы скрыть шок.

Дэвид резко вдыхает, трогает свой ремень. Я вижу, как вздрагивают и Эйден, и Иден. Кровь под кожей закипает от ярости, я могу представить всего несколько вещей, которые могли бы вызвать у них такую реакцию. Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони, и всеми силами стараюсь сосредоточиться на происходящем.

Мужчина поворачивается к сыну, мелькает его рука, звук пощечины резкий и неожиданный. Из дверного проема парень отступает назад в дом. Как только он возвращает равновесие, он поворачивается к нам и сплевывает кровь на крыльцо. Его нижняя губа рассечена, и на щеке уже выступает красный след.

Часть меня удовлетворена наказанием Эйдена, из-за чего мне трудно сдержать улыбку, угрожающую появиться на лице.

– Морган, отведи Иден внутрь и приведи ее в порядок. Ее брат попросит у нее прощения, когда мы договорим, – шипит Дэвид. – Отец Брайар? – спрашивает он. – Есть ли у вас время для домашней исповеди?

Бросив взгляд на крыльцо, я замечаю два кресла:

– Разумеется.

* * *

Эйден идет к креслам и, скрестив руки на груди, падает на подушку. У него красные и опухшие глаза, челюсти стиснуты от раздражения. Я сажусь рядом, прекрасно понимая, что Дэвид все еще рядом, наверняка подсматривает и подслушивает.

– Послушайте, я ничего не делал, это все Зак…

Во мне вспыхивает желание задушить его голыми руками. Мысль о том, как он будет хватать ртом воздух, привлекает меня больше, чем должна бы. Эта жажда отмщения вызвана чем-то первобытным.

– Скажи, почему ты так сильно ненавидишь сестру?

Я видел ее лицо в свете фар.

Эйден позволил своим друзьям навредить ей.

Он взял их на слабо́.

– Я не ненавижу свою сестру, – говорит Эйден, ерзая на месте. – Я не ненавижу Иден.

– Тогда зачем ты позволил сделать то, что они сделали? Зачем спорить на это вообще?

Мелкий пиздюк прищуривается и фыркает:

– На ней не было этой рубашки, когда мы оставили ее, отец. Вы тоже видели шрамы. Мы оба знаем, что́ Церковь говорит об актах самоповреждения. Это идет вразрез с основным представлением о святости жизни. Ей следует стыдиться себя.

– Значит, позволить другим навредить твоей сестре намного лучше?

Эйден замирает, плотно сжав губы. Судя по выражению лица, он занят каким-то воспоминанием. Я не могу не думать о Дэвиде и о том, как Эйден и Иден вздрогнули, когда он потянулся к ремню.

– В каких грехах ты хочешь покаяться сегодня?

– Я не жду, что вы поймете меня или мою семью. То, как они относятся к Иден сейчас, то, как они ее ненавидят, – это то, как я жил, пока она не уехала в университет. Она была их любимым ребенком. Настоящим ангелом. Так что вы можете смотреть на меня, прикидываясь, будто не осуждаете, но поверьте, то, что я сделал с Иден – ничто по сравнению с тем, как меня наказывали всю жизнь, – намеренно шепчет он. – Я не ненавижу свою сестру за то, что она сделала с собой. Я ненавижу ее за то, что она вернулась и снова отправила меня в ад, а это так и есть. Да, они ведут себя так, будто я их новый любимчик, но это не значит, что наказания пропали. Чем дольше она рядом, тем хуже становится. Но самое лучшее что? Что ни хрена она не знает, насколько мне плохо, потому что он никогда ее не трогал.

– Не трогал? – спрашиваю я. – Он бил вас обоих, – предполагаю я, и Эйден медленно кивает:

– Да, он бил, и до сих пор…

Я молчу какое-то время, сдерживая ярость, которая требует, чтобы я оторвал Дэвиду руки.

– Он всегда наказывал меня особенным образом.

– Эйден, – встревает Дэвид, нетерпеливо постукивая ботинком по порогу и глядя на сына со скрытой угрозой. – Мне неловко прерывать, отец, но ужин готов. Он может идти? Ему назначили епитимью?

Я бросаю взгляд на Эйдена, и он нервно сглатывает; я вижу давний ужас на его напряженном лице.

– Почти, – я улыбаюсь. – Пять минут.

Дэвид кивает и уходит обратно в дом.

– Полагаю, мой самый большой грех в том, что я ждал, что она облажается достаточно и он хоть раз обратит внимание на нее, – говорит Эйден, его эгоистичное желание освободиться от отца мешает ему заметить, насколько ебанутый путь к свободе он выбрал. – Теперь все стало хуже для нас обоих, – вздыхает он и поднимается, чтобы уйти.

Я беру его за руку, чтобы остановить раньше, чем заметит Дэвид.

– Твой отец… причиняет тебе боль сейчас, Эйден?

– Какая разница? Отец Кевин регулярно отпускал ему грехи, так что все прощено, не так ли? Господь же не отверг его, так или иначе.

Я встаю на его пути, мешая подойти к двери.

– Он прикасался к тебе? – нажимаю я, его глаза сощуриваются.

Он прикасался к Иден?

– Спокойной ночи, отец Брайар.

Слегка оттолкнув меня, он проходит мимо отца, не поднимая головы, и исчезает в доме. Иден следит за братом, оцепенев, переводя взгляд с него на меня, пока не останавливает его на отце, который выходит на улицу, направляясь ко мне.

Когда он подходит, я вижу его в новом свете. Его существование для меня – жестокая насмешка над доброй волей Господа. Его природа извращена и крепко переплетена с враждебным влиянием Сатаны. Что-то темное и густое, как деготь, возникает в горле, когда я смотрю на него.

– Мне жаль, что мои дети притащили вас сюда, отец Брайар, – смущенно и почти беспечно говорит Дэвид.

Сколько раз ты трогал Эйдена?

Прикасался ли ты к Иден?

Почему Эйден никому не сказал?

Как мог отец Кевин закрыть глаза на такие грехи и не связаться с властями?

– Ничего страшного – это просто недопонимание…

– Так или иначе, я прослежу, чтобы Эйден прочитал свои молитвы и был наказан как следует.

У меня стынет кровь.

– Я не думаю, что это необходимо…

– Глупости. Это мой долг как отца – напоминать им, что у действий есть последствия. Он совершил страшный грех, и мне очень больно смотреть, как кто-либо из них отклоняется от пути, назначенного им Господом. Я не оставлю это без внимания. Он получит наказание не только от меня, но, что важнее, он должен вымаливать прощение у Господа исповедью и покаянием. Только искреннее раскаяние позволит им исправить сделанное и вернуть благодать Божью.

– Вы собираетесь наказать и Иден?

– Все в свое время, – вздыхает он. – Я думал, что она переросла необходимость в моем воспитании, но, видимо, дьявол нашел способ вернуться в ее жизнь…

Я делаю шаг вперед и встаю с мужчиной лицом к лицу, всего в нескольких дюймах от него, смотрю сверху. Нацепив лживую улыбку, я похлопываю его по груди.

– Господь все видит, Дэвид, – шепчу я. – И я тоже все вижу, – наклоняясь ближе к его уху, я перестаю сдерживаться: – Я всегда считал нужным наказывать грешников, которым нужна дополнительная мотивация, чтобы вернуться на праведный путь, будь то отцы или матери, сыновья или дочери. Не знаю точно, в чем заключается твое наказание, но… – Я настаиваю, полагая, что этот человек просто сраный педофил. – Ты можешь сам управиться с Иден, или дать мне возможность наставить ее, – улыбаюсь я и вижу, как что-то меняется в его лице.

– Так ты видел список? – спрашивает он с дьявольской ухмылкой. – Мне было интересно, пригласил ли Кевин еще одного любителя, и вижу, что так и есть.

Я стреляю вслепую, уверенный, что список алтарников это явно не тот список, о котором он говорит. Нехорошее предчувствие стянуло мою грудь, когда он ухмыльнулся.

– Неплохая подборка в этом году, – улыбается он. – Вот что я скажу: можешь делать с ней что угодно, наказания на тебе. Однако мой сын под запретом.

Все внутри перекручивается от его слов. Я протягиваю руку и улыбаюсь ему.

– Вселите в нее страх Божий, отец.

Сжимая руку мужчины, я мешаю ему уйти обратно.

– А что со списком? Кто может рассказать мне подробнее о моей роли в этом всем? – спрашиваю я.

Похлопывая меня по плечу, он выглядит довольным:

– Я думал, Кевин все тебе рассказал.

– Да, в целом, – лгу я. – Очень долгий день.

Последнее, что мне нужно, это чтобы Дэвид узнал, что я не вхожу в их тайное общество. Мне нужно знать, что здесь происходит.

Боюсь, положение Дэвида Фолкнера в этом приходе намного выше, чем я думал.

– Я должен возвращаться. Спокойной вам ночи, отец.

Он исчезает в доме, а я все еще стою на крыльце, пытаясь распутать липкую сеть подробностей, слишком туманных, чтобы я их понял.

Меня приняли в эту церковь, взяв клятву служить Богу.

Но какую роль играл отец Кевин во всем этом?

Что это означает для меня?

Оглянувшись через плечо, я встречаюсь взглядом с Иден через окно, прежде чем она наклоняет голову, когда отец занимает место за столом.

Ясно одно.

Дэвида Фолкнера вынесут вперед ногами, если он еще раз поднимет на нее руку.

Глава VI
Иден

У меня возникает плохое предчувствие, когда я вижу, как Роман спускается по ступенькам.

– Ты не будешь против, если я провожу отца Брайара и поблагодарю за то, что он привез меня домой?

– Иди, – говорит папа, махнув рукой. – Твоя мать может снова разогреть еду, – добавляет он с улыбкой. Однако безжизненный взгляд, которым он всегда смотрит на нее, заставляет меня поежиться.

Эйден ковыряется в картошке, его глаза следят за тем, как я направляюсь к двери.

Роман еще не успевает дойти до своего 4Runner, когда я выхожу. Со стороны кажется, будто он занят своими мыслями, невидяще глядя на дверь автомобиля.

– Эй, прости, что папа заставил тебя…

– Дай мне свой телефон, – резко говорит он, протягивая руку.

– С чего бы мне это делать? – спрашиваю я, вытаскивая его из кармана.

За ужином Эйден молча передал мне его под столом, избегая пристального взгляда отца.

– Дай мне его, или я заберу сам, – предупреждает Роман, все еще держа руку передо мной.

Я колеблюсь, прежде чем снять блокировку, и отдаю телефон ему. Он хватает его и неуклюже тыкает пальцами в экран.

– Тебе помочь разобраться? Я думала, ты знаешь, как им пользоваться, раз уж попросил. Или же…

– Или что?

– Или же твоя внешность меня обманула и ты слишком древний, чтобы знать, как пользоваться смартфоном.

Он игриво улыбается, заканчивая и блокируя телефон.

– Так значит, не древний, а? Ты не можешь быть моего возраста. Насколько я знаю, священники поступают в семинарию с двадцати двух.

– Добавь семь лет. В октябре мне будет двадцать девять, – он возвращает мне телефон, и наши пальцы соприкасаются. – Я добавил свой номер. Хочу, чтобы ты позвонила утром, как только проснешься. Начнешь службу с утра пораньше.

– Службу? – спрашиваю я. – Папа и правда меня вписал?

– Так и есть, – бормочет он, опираясь на машину. – Вообще-то у тебя больше всех часов.

– Я не могу, – запинаюсь я; мысль о том, чтобы остаться с Романом наедине, одновременно ужасает и возбуждает. – Мне пришлось найти работу. Родители хотят, чтобы я платила за аренду, пока живу дома. Я работаю в «Айдлвуд Кофе» по утрам, это кафе в центре…

– Тогда найди меня после.

– А если у меня уже есть планы? – резко отвечаю я. – Это понедельник…

– Ты найдешь время, – он пожимает плечами, глядя на дом. Приблизившись на шаг, он убирает выбившуюся прядку мне за ухо. Я закрываю глаза, ненавидя то, как мне нравится чувствовать его прикосновение и сдерживая желание подойти чуть ближе.

– Запри дверь сегодня.

– Зачем? – спрашиваю я, он наклоняет голову.

– Сделай это. Мне не нравится, когда ты не слушаешься.