Он отнимает ладонь от моего лица, отступая, заставляя мою кожу тосковать по его прикосновению. Изумленная и смущенная, я слежу за тем, как он идет к машине. Я направляюсь назад к дому и оглядываюсь через плечо, когда поднимаюсь по ступенькам крыльца, чтобы увидеть, как он все еще ждет на дороге. Он уезжает только тогда, когда я закрываю входную дверь.

* * *

Бросившись на кровать, я быстро пишу Зои, спрашивая, работает ли она в кафе с утра. Получив стремительное «да», я пролистываю контакты, закатывая глаза при виде имени Романа среди них. Выключив телефон, я смотрю вниз и вижу, что кое-где на коже еще осталась грязь. Этой ночью у меня, по крайней мере, есть право тщательно очистить тело, надеясь смыть остаток дня как физически, так и ментально.

Воротник фланелевой рубашки Романа касается моего лица, и я вдыхаю его запах. Я думаю о том, как его руки исследовали внутреннюю сторону моих бедер, спрашивая себя, ненавидел ли он меня, хотя я и не собиралась никоим образом искушать его этой ночью. Но теперь мне самой хочется исследовать эту связь между нами.

– Иден, – зовет хриплый голос Эйдена, он сам медлит в дверях. – Можно поговорить с тобой?

Я бросаю взгляд на часы на ночном столике. Уже поздно, почти полночь. Меня удивляет, что он еще не спит. Наверняка его извинения могут подождать до утра, но в итоге соглашаюсь:

– Давай.

Он заходит в комнату, тихо закрывает дверь и садится ко мне на кровать, взъерошивая свои волосы. Я замечаю, насколько истощенным он выглядит.

– Неужели разговор с отцом Брайаром забрал у тебя столько сил?..

– Папа делает мне больно, – выдает Эйден, и желание поддеть его по поводу событий сегодняшнего дня тут же пропадает полностью, а в горле пересыхает.

Глядя на брата, я глотаю пустоту, а моя рука неосознанно сжимает телефон.

– Что ты имеешь в виду?..

– Помнишь, как мы росли? Да, тебе, конечно, тоже досталось прилично дерьма, но ты всегда была их любимицей. А я… чтобы я ни делал, они всегда были недовольны, – говорит он, наклонив голову. – Папе всегда нравилось лупить тебя этим проклятым ремнем, но, когда он увел меня в свою комнату, чтобы наказать, я так и не увидел ремня, – всхлипывает Эйден, и миллион мыслей проносятся в моей голове. – Как бы мне, блять, хотелось, чтобы это был ремень.

– Эйден…

– Когда ты уехала, у меня появилась возможность вести себя достаточно хорошо, чтобы он решил оставить наказания. А потом ты вернулась, и почему-то он не хотел вымещать на тебе злость, как раньше. Снова я стал его грушей для битья. Я не ненавижу тебя, Иден. Я завидую тому, что он никогда не мучил тебя так же, как меня. Я ненавижу себя за то, что ждал, чтобы ты сделала что-нибудь с проблемой, о которой даже не знала. Я думал, что твой проеб отвлечет его. Я был неправ, – продолжает Эйден; слезы капают с его подбородка и остаются темными кляксами на джинсах.

Я глажу его по спине, но он дергается и отстраняется.

– Если он не берет ремень, Эйден, то что он…

– Дети, – появляется мой отец, и нас обоих трясет от звука его голоса.

Толкнув дверь так, чтобы она полностью открылась, он встает с ремнем в руке. Моя мать мнется позади него, ее расширенные зрачки блестят – явно от антидепрессанта, которым она наверняка закинулась после ужина.

– Эйден, идем, – настаивает он. – Морган, наслаждайся своими сериалами. Иден, отдохни…

– Нет, – отрезаю я, вставая между отцом и Эйденом, упрямо глядя на него. – Он уже признался во всем и попросил прощения. Мы слишком взрослые для физических наказаний, отец, – шиплю я. – Эйден…

Моя мать вскрикивает, когда рука отца сжимает мне горло. Он со всей силы толкает меня в шкаф. Эйден вскакивает с кровати, вцепляется в рубашку отца, чтобы оттащить его от меня.

– Вот из-за такого неуважения ко мне я и согласился, чтобы отец Брайар занялся очищением твоего грязного ума, – шипит он. Мысль о том, что они могут в чем-то согласиться, кажется бредовой.

Чем труднее мне дышать, тем дальше меня отбрасывает в детство, напоминая про каждый раз, когда пьяные побои моего отца заходили слишком далеко. Его рука сжимается еще немного, и вдруг я снова оказываюсь в комнате общежития, пьяные глаза Эрика наблюдают за мной, пока он…

Эйден бьет папу прямо в промежность сзади. Тот отпускает мою шею, и я валюсь на пол, хватая ртом воздух. Холодная ладонь моей матери касается моего лица, я вижу в ее взгляде беспомощность, хотя перед глазами мелькают пятна. Я слышу шаги отца, которые приближаются к Эйдену.

– Подожди…

– Ты сделаешь только хуже, – шепчет мать, прижимая губы к моему уху. Шея пульсирует от боли из-за отцовской хватки. Она удерживает меня, когда я оглядываюсь на дрожащего Эйдена. Я прекрасно знакома со страхом, который написан у него на лице.

Ему причиняли боль, как и мне.

Наш собственный сраный отец.

И моя мать знает об этом.

Хватая Эйдена за воротник, он тянет его к двери, пока мой брат старается отбиться. Оттолкнув мать, я следую за ними.

Плевать, если это тупая идея. Я должна что-то сделать.

– Я предложила Эйдену покурить травки, – шиплю я, глядя, как отец останавливается. – Я предложила ему покурить травки и подбила Зака прокатить его на моей машине, пока он был под кайфом. Он не хотел ничего этого, – я дышу быстро и неглубоко, пока мозг пытается выдумать выход. Срать на последствия.

– Ты веришь в благодать Господа и правду. Не наказывай Эйдена за мои грехи, – умоляю я.

Он отпускает Эйдена, поднимает брови в замешательстве и раздражении:

– Ты позволила брату пострадать за свое аморальное поведение?

Я смотрю на Эйдена и понимаю, что нужно сделать.

Отвлечь внимание.

Выдавливая улыбку, я опускаю голову:

– С радостью.

Как дикое животное, стремящееся убивать, отец хватает меня за волосы и тащит в спальню. Из горла вырывается крик, когда боль обжигает кожу.

– По комнатам, быстро! – кричит отец матери и брату. Я слышу их всхлипывания из коридора, моя мать что-то мягко говорит брату, но я уже не могу разобрать.

Захлопнув дверь моей спальни, папа тянет меня к кровати. Меня пронзает паника, когда он заставляет меня лечь на живот, перекинув через матрас. Он заводит мне руки за спину и связывает их своим ремнем. Мое тело столбенеет, когда он хватает меня за голову, чтобы удержать.

Нет.

Он не посмеет. Да, он наказывал меня физически, но никогда вот так. Шок парализует меня, воспоминания об Эрике всплывают в голове. Это не может случиться снова. Я не могу позволить, чтобы это случилось снова.

Воя в матрас, я чувствую, как он стаскивает треники, и моя задница полностью открывается – только тонкое белье скрывает самые уязвимые части моего тела. Щелкнув языком, он смотрит на мою обнаженную кожу; порезы на передней части бедер скрыты от него. Я извиваюсь, но не могу вырваться, а он только сильнее вжимает меня в матрас.

Блять. Эйден не врал.

– Пусть твое наказание будет совсем иным, чем у Эйдена, – шипит он, прижимаясь губами к моему уху, – поверь мне, когда я скажу, что очень жду, когда отец Брайар и церковь покажут тебе, что такое настоящее послушание.

– Что ты делаешь с Эйденом?..

– Тш-ш, – воркует он. – Эйден запутался, как и ты. Вы оба даже не представляете, что такое быть родителем. Мы с твоей матерью дали вам все, – бормочет он, трогая меня за задницу. Цепочка с распятием впивается в кожу вокруг шеи, пока я продолжаю отбиваться.

Святый Боже, если ты слышишь, пожалуйста…

– Папа, убери свои сраные руки от меня!..

Я кричу от боли, когда он всей ладонью бьет по обнаженной коже, и хлопок эхом разносится по комнате.

– Прямо как когда ты была маленькой девочкой, – шипит отец. – Я думал, ты выучила урок, но… – Его рука снова опускается, этот удар больнее предыдущего. – Видимо, нет.

Секунды превращаются в минуты. Его рука то и дело опускается на мою задницу, мои ноги грозят подломиться каждый раз, когда его ладонь встречается с уже ободранной кожей. Когда он снимает ремень с моих запястий, я освобождаю руки, готовая начать драку, которую вряд ли выиграю.

Когда я пытаюсь подняться с кровати, я чувствую удар металлической пряжкой о свою кожу, спина выгибается, и я лечу на пол. Натягивая штаны прежде, чем он увидит мои бедра спереди, я падаю на бок, мое тело невыносимо болит, тихий всхлип срывается с губ. Стоя надо мной, отец пошатывается, и я чувствую витающий вокруг запах алкоголя.

Присев, он смотрит на меня, на его лице – сожаление.

– Я никогда не хотел делать больно моей маленькой девочке, Господи, – шепчет он. – Пожалуйста, прости меня, – его пальцы гладят меня по щеке.

Я лежу на полу спальни, безудержно трясясь.

Медленно вставая, папа смотрит на дверь:

– В будущем я ожидаю уважения от тебя и твоего брата.

Распахнув дверь, он выходит из комнаты, оставляя меня одну с последствиями вспышки его пьяного гнева. Я хочу пойти к Эйдену, к матери, но боль практически невыносима. Я качусь к краю кровати, опираюсь на руку, чтобы подняться. Когда я встаю на ноги, приказ Романа эхом разносится в моей голове.

Запри дверь.

Я так и делаю.

Что он знает, чего не знаю я?

Он знает о склонности моего отца к насилию?

Что Эйден на самом деле сказал ему во время исповеди?

Покачиваясь на пути в ванную, я беру телефон с ночного столика и проверяю, что заперла за собой дверь.

Знаю ли я, насколько далеко он готов зайти?

Он уже думает, что Роман сделает из меня идеальную богобоязненную женщину, которой он всегда хотел меня видеть.

Я должна найти выход.

Я должна вытащить Эйдена.

Моя мать может закрыть глаза на то, что делает мой отец, но я не стану.

Эйден не заслужил этого.

Я этого не заслужила.

Я поворачиваю ручку на ванне, позволяя теплой воде заполниться пузырьками, насколько это возможно, отчаянно желая почувствовать хоть что-то, кроме жгучей боли, впивающейся, как стекло, в мои ягодицы. Медленно поднимая себя на ноги, я встаю лицом к зеркалу и снимаю одежду слой за слоем. Я осматриваю свое тело: мозаика шрамов и свежих порезов идет по моим рукам, бедрам, бокам, останавливаясь под грудью. Моя кожа запятнана всеми оттенками синего и фиолетового, уродливый след уже выступает на шее, за которую меня хватал отец.

Бросаю взгляд на телефон на стойке, зная, как глупо было бы звонить в полицию.

Если уж они не поверили моей матери, звонившей пару раз, когда отец заходил слишком далеко, они не поверят мне.

Шериф Акоста жмет руку отцу каждое воскресенье.

Мы с Эйденом одни.

– Чем, черт возьми, стала моя жизнь? – бормочу я, не в силах больше смотреть на свое отражение.

Заползая в ванну, я терплю боль от того, как теплая вода касается моей воспаленной кожи. Когда пузырьки окружают меня, я чувствую облегчение. Мои мысли начинают блуждать.

Отец выместил свой гнев на мне.

Это все, на что я годна?

Быть отдушиной для мужчины.

Боль той ночи пытается затмить мой разум.

Я чувствую, как его ногти впиваются в мои бедра, когда он пытается раздвинуть мне ноги. Я чувствую его голос – грубый, неровный, как наждачка, когда он наклоняется, чтобы шептать мне в ухо. Запах алкоголя наполняет воздух, когда он открывает рот.

– Я буду осторожен, Иден, – шепчет он. – Я буду очень осторожен, ты будешь в норме, – бормочет он. Мои глаза едва открыты, а руки лежат вдоль тела мертвым грузом.

– Эрик, – всхлипываю я, совершенно не готовая к чьему-либо прикосновению, пока пытаюсь понять, почему не могу двигаться.

Всего мгновение назад я выпивала с соседкой, а теперь я распластана на кровати Эрика, держащего в руке телефон, вспышка его камеры слепит меня.

Несколько недель назад я не выдержала и в этой самой комнате рассказала Эрику про всю свою жизнь, про все, что сделал со мной отец, про то, как его ремень и его кулак навсегда отпечатались на моем теле.

– Эрик, пожалуйста…