«Дрянной мальчишка! Я не удивлена, что ты подчинил меня чужой воле на расстоянии, меня поражает другое: откуда я знала, куда идти, что искать, и как, во имя Духа, этот сверток вообще там оказался?!»

«Ты его там и оставила».

Тишина, когда в чужом сознании пробегают мириады разрозненных мыслей-разрядов, сплетаясь в стройный узор. Яркая вспышка озарения и хлынувшее следом возмущение.

«Наглец! Ты… стёр мне память?!»

«Совсем немножко, зачем так нервничать? В прошлый раз мы завершали сеанс, когда я велел тебе свернуть пустое покрывало, перевязать алой лентой из тех, что тебе подарил муж на праздник – помнишь, сама рассказывала? – отнести на задний двор и забыть о последних минутах своей жизни. Ты так и сделала».

Интенсивность сгустившихся мыслей едва не вытолкнула его из чужого сознания. Чепуха, с нахлынувшими эмоциями он бороться уже научился. Ищи лазейку, просочись под броню, останься внутри, заставь их забыть о твоем присутствии…

«Мерзавец… у меня последних минут не так много и осталось! И тебе ли, братец названный, чтоб тебе не хворать, а сразу сдохнуть, об этом не знать!»

Сильнейший неловко развёл руками, словно находившаяся на другом конце Стонгарда колдунья могла его видеть. Действительно, в далёкой битве, одиннадцать зим назад, Велена отдала половину жизненной энергии – ровно пол-жизни – ради того, чтобы остановить альдскую атаку. Колдунья в одиночку перебила большую часть вражеского войска во главе с эйоханом Дейруином. Именно Велена сорвала венец власти с мёртвого альдского правителя; и именно она доставила его в безопасное место после битвы, подарив Империи ещё один рычаг давления на нелюдей.

Впрочем, в погоне за очередным захватывающим опытом Илиан не вспоминал о жертве названной сестры. В конце концов, Велена возмущалась лишь по привычке – сама прекрасно знала, какую пользу принесут их опыты. Ментальная магия, или магия разума, использовалась весьма ограниченно, и в основном для поражения противника. Видимого противника. Насильственное вторжение в разум, краткие минуты повиновения, подчинения воле мага, столь же бесцеременное стирание памяти, грозящее полным забвением тому, над кем проводился тяжелый ритуал. Но ни прочесть чужие мысли, ни предугадать действия соперника даже сильнейшие из магов не могли. Тем более не могли они найти поток определенного разума на огромном расстоянии, видеть чужие мысли и управлять ими, внедрить в них свои – исподволь, ненавязчиво, не вызывая подозрений…

Илиан Иннар открыл новые глубины магии разума, хотя и называл их иначе – языком сердца. Стонгардский самородок теперь знал, как свести с ума постепенно, заложив всего одну разрушительную мысль в подсознание; вызвать ту или иную болезнь, ведь всякая хворь берет начало в голове; открыть дремлющие таланты и усыпить действующие; вплести идею в чужой разум, которая прежде казалась ему чуждой и даже враждебной. Сильнейший унтерхолдской гильдии мог по праву гордиться собой.

Вот только про опыты их знали лишь они с Веленой да мастер Левент. Люди, которым Илиан в определенной степени доверял. Не считая приемной матери, которая, после потери магического дара и передачи ему памяти крови Иннаров, осталась с отцом в глухом городишке на краю Империи. С ней советоваться Илиан разучился: здоровье Деметры Иннары не позволяло держать долгие советы, особенно в ночное время, когда Илиана посещала очередная гениальная догадка. Почти все знания матери стонгардский самородок впитал, и лишь изредка, прибывая в Ло-Хельм, делился с ней планами и новостями. Мысли же оставлял при себе: не любил делиться тем, что ещё не обрело формы. За конкретным советом направлялся к сикирийскому Сильнейшему или Велене, переговоры с которой использовал по большей части для того, чтобы упорядочить течение собственных суматошных мыслей.

Названная сестра, бывшая адептка Братства Ночи, никогда не осуждала. Будучи слабее, не являлась и соперницей, а потому гордый Илиан мог не бояться снисхождения. Зрелость же суждений, в совокупности со спокойным восприятием любой его безумной выходки, позволяла Сильнейшему по-новому взглянуть на любую ситуацию. Велена не давала советов, но Илиан, общаясь напрямую с разумом сестры, чувствовал её отношение и неизменно проникался им.

Вот и сейчас мастер Иннар ловко сменил тему, одновременно гася раздражение Велены и желая услышать её мнение по не дававшему покоя вопросу.

«С отцом разругался. Он будто… нарочно из себя выводит! Знает же, и он и мать, что закрытие лишь одних альдских врат невозможно. Подбивает к мысли о том, что не мешало бы закрыть все. И тогда что, Велена? Останемся без магии! Ему хорошо рассуждать – всю жизнь прожил в глуши, изредка выбираясь в походы… ну, не считай войн в молодости… А я… с детства ненавидел место, в котором рос. Всё это… хозяйство… грязь, грубый труд… как горячо я ненавидел проклятую деревню и как страстно мечтал оттуда вырваться! Я знал, что не принадлежу… этому, что рожден для другого, всегда знал! Когда появилась госпожа Иннара и забрала меня с собой, я поклялся, что никогда не вернусь обратно. Сколько труда положено в то, чтобы стать тем, кто я есть! Сколько… ограничений, запретов… непрестанного воздержания… труда… И он хочет, чтобы я от всего отказался? Закрыв врата, я не только альдам – сам себе обрежу источник магии! Воздуха лишусь…»

Тишина, не нарушаемая даже ходом мыслей. Велена слушала всем естеством, но напряженная, слегка пульсирующая нить, связывавшая их разумы, слегка натянулась.

«Вот ты думаешь, это Люсьен – покойный друг отца – подбил меня на первое заклинание? Отец тогда на него так злобно вытаращился, что я думал – убьёт на месте! Нет! Это я, я сам обратился к нему с просьбой! Я попросил! И он не выдал. Терпел гневное рычание отца, но ни словом не обмолвился о том, что это вообще-то мальчишка виноват – я то есть – а вовсе не он. Бездна надёжно хоронит секреты. Разве я не прав?»

«Прав. Тьма не выдает».

Ровное согласие, всё та же напряженная нить чужого разума. Короткая усмешка по ту сторону мысленного диалога.

«Но легче от этого не становится, и жажда испить до дна не ослабевает».

«Вот только не говори сейчас, что это я виноват в ссоре!»

Личный гнев сдерживать куда сложнее, чем чужой. Эмоции подопытного – что досадные препятствия, огибаешь, стараясь, чтобы они не вытолкнули с занятого пространства. Собственные чувства – это всегда бурлящий поток, рождающийся в самом центре жизненной силы и подрывающий внутреннюю цитадель изнутри.

И как бы ни было невыносимо это признавать – Илиан ждал с нетерпением, что же подумает сестра. Даже дыхание затаил. Напряг уставшее подсознание, вплетаясь в нетерпении в чужой разум и жадно поглощая чужие мысли.

«Я скажу только то, что это больно – видеть, как талантливый человек пользует свой гений для служения темным силам. Ты балансируешь на краю лезвия, Илиан, и, наблюдая за тобой, я стараюсь не дышать».

***

Утро в Унтерхолде выдалось неприветливым. Собственно, другим его Илиан и не помнил: редкие весенние дни на западе Стонгарда окрашивались солнечными лучами. Привычный туман наползал из-за западных гор, с которых начиналась беспокойная и труднопроходимая гряда, отделявшая Стонгард от Бруттской Империи. Город раскинулся у подножия, с каменными жилищами, вырубленными прямо в горной породе склона, и с высоты крепостной стены гильдии казался утопленным в густом молоке.

Илиан прислонился плечом к покрытому инеем зубцу стены, скользя взглядом по обломкам скал, пропасти, раскинувшейся под гильдией, тонким нитям горных троп и наползавшему с вершин туману. Сколько лет он считал это место домом? Уже больше двадцати, так, что возвращение в Ло-Хельм каждый раз становилось пыткой. Как дурной сон, в котором ты вновь маленький и бесполезный, а мир вокруг тоскливый и безысходный.

После общения с Веленой унтерхолдский Сильнейший утвердился в мысли, что сестра считает его если не виноватым в ссоре, то весьма дурно обошедшимся с отцом. Как бы ни был резок в суждениях иммун Сибранд, он не заслужил пренебрежительного тона среднего сына. «Ты недостаточно образован, отец», – так, кажется, он выразился? А про мачеху, госпожу Иннару, ляпнул, будто та – бессильная ведьма?

Гнев управлял им, не иначе. Илиан и сейчас чувствовал, как тот кипит в жилах, просится наружу, готовится взять верх. И так часто он стал уступать настойчивому зову…

– Ты не явился на завтрак, Сильнейший. Я пришла, чтобы убедиться, что под нашими стенами нет вражеских войск, и ты вполне можешь оставить пост, чтобы подкрепиться.

Илиан усмехнулся, протянул руку, привлекая к себе полуальдку. Элеа запахнула плащ поплотнее, устраиваясь у него подмышкой; глянула ровно, без интереса, на раскинувшуюся под ногами знакомую картину.

– В гильдии всё хорошо, – на всякий случай отчиталась дочь легата. – Адепты на занятиях, мастера на месте, реттоны наводят порядок в столовой и жилых помещениях, Оук в библиотеке засел, даже командовать слугами не желает – кости, говорит, на погоду разболелись. Я ему отвар снесла. Стар он уже, Илиан. Даже самые верные слуги снашиваются. Реттонского помощника присмотрела ему, чтобы дела потихоньку передавал да за библиотекой лишь и приглядывал. Злится. Говорит, мол, стар, но ещё тебя, девчонку, переживу.

– Оглумы живут чуть дольше людей, – усмехнулся Илиан. Зеленокожий помощник был незаменим; даже грустно становилось от мысли, что древний, как сама унтерхолдская крепость, Оук не сможет вскоре шуршать по двору грубыми сапогами да раздавать реттонским переселенцам сварливые указания.

– Но не дольше альдов.

– Ты не чистокровная альдка, душа моя.

Элеа не откликнулась, нежась в кольце сильных рук. Илиан казался задумчивым и чуть отстраненным; обычное настроение жениха для рабочих будней.

– Что-то случилось в столице? Ты вернулся… подавленным.

Сильнейший провел ладонью по плечу полуальдки, коснулся тонкой шеи пальцами, задевая купленное в столице серебряное ожерелье. Элеа оказалась на удивление довольна подарком, даже отчитывать за лишние траты не стала. И носила уже третий день, не снимая.

– Император давит, ждёт амулет четырех стихий. Я и сам тороплюсь… Брутты разошлись не на шутку. Считаю, что их поддержки нам не видать, и дело не только в сердце воды. Надеются, что альды нас разгромят. Бруттам что? Заключат мирный договор с нелюдями, может, даже поддержку им предоставят, чтобы отвлечь на западные границы часть наших сил, а в награду получат западные земли Объединенной Империи. Давен это тоже понимает. Потому и давит… сильно надеется на магическую защиту и на новый воздушный флот. На флот – меньше, потому что альды эти годы без дела тоже не сидели. С каждым днём всё тяжелее быть героем, Элеа. Если не справлюсь…

– Справишься.

– Даже ты не даешь мне права на провал, – невесело усмехнулся Сильнейший. – А между тем я, как выразилась недавно сестрица Велена, балансирую на краю лезвия. Когда на вершине, то кажется, что непременно выдержишь… а в другой миг раз – и вновь на дне. После всех трудов и карабканий… Иногда кажется – достаточно соломинки, чтобы доломать себе хребет.

– Ты просто устал, Илиан.

– Порой мне кажется, – не слушая невесту, проговорил Сильнейший, – что легче сломаться, чем нести неблагодарный Мир на плечах. Там, на дне, всегда полегче. Ни за что не отвечаешь, ни за что не борешься. Как в детстве… – и господин Иннар отчего-то заметно вздрогнул.

Элеа скосила на возлюбленного серые глаза. С переменчивым настроением жениха она, в отличие от окружающих, справляться умела.

– Мой отец с тобой бы согласился, – усмехнулась дочь легата. – Он говорил: лежачих не бьют! Об них только ноги вытирают.

Илиан оторвался от бесцельного созерцания горного ущелья, посмотрел на невесту внимательнее. Улыбнулся, лишь теперь посмотрев на неё по-настоящему.