Эти двенадцать дивизий и были тем местным сибирским ресурсом, на который следовало рассчитывать, начиная войну со Страной восходящего солнца, которая имела больший потенциал. Всего японцы могли выставить двенадцать полевых дивизий, набираемых по территориальным округам. Каждая из них включала в себя две бригады пехоты двухполкового состава, всего 12 батальонов. А также полк артиллерии из шести батарей (36 орудий), кавалерийский полк в три эскадрона, саперный и обозный батальоны – до 14 тысяч солдат и офицеров. Сверх штата шли носильщики, китайцы и корейцы, которых обычно было несколько тысяч человек – японские пехотинцы на марше шли налегке.

Но это было еще не все, при каждой полевой дивизии формировалась резервная бригада усиленного состава в восемь батальонов инфантерии, дивизиона артиллерии и кавалерийского эскадрона. Резервисты вооружались устаревшей винтовкой системы Мурата и только полевой артиллерией. Но большинство солдат имели опыт войны с китайцами и по боевому духу мало чем уступали кадровым частям.

Плюс дивизия японской гвардии, укомплектованная самым отборным человеческим материалом и со своей резервной бригадой. Еще две отдельных бригады кавалерии двухполкового состава – усиленного: не три, а четыре эскадрона каждый полк. Имелось семь отдельных полков полевой артиллерии, несколько дивизионов тяжелых и осадных орудий – армия вполне европейского типа общей численностью четыреста тысяч по завершении мобилизации, с обученным резервом семьсот тысяч человек.

По своим людским возможностям Сибирь как минимум втрое уступала, хоть всех мужиков поголовно в Маньчжурию отправь. Наместнику пришлось принимать подготовительные меры заблаговременно. В прошлом году с целью проверки пропускной способности Транссиба в Забайкалье отправили вторые бригады из 31-й и 35-й пехотных дивизий, по восемь батальонов каждая, вместе с приданными артиллерийскими дивизионами, но совершенно без обозов. Бригады проделали путь в шесть тысяч верст, добравшись точно в срок до Читы. Здесь их и оставили на зимних квартирах, наскоро сформировав обозы и нестроевые команды – и правильно сделали. Ведь в конце января нового, 1904 года началась война, а тут полнокровная по своей численности сводная пехотная дивизия оказалась под рукою, и переброска войск в Ляоян не заняла много времени.

Сколачиваемую с февраля Маньчжурскую армию возглавил генерал-лейтенант Линевич, которого солдаты за почтенный возраст 66 лет и непоказную о них заботу именовали папашей. Именно на его кандидатуру сделал ставку Алексеев, хорошо знакомый с ним со времен подавления «боксерского» восстания – именно старик стал фактическим главнокомандующим союзными силами, и ему принадлежала честь взятия Пекина. И хотя Линевич был первым в списке на должность командующего армией, но в столице шли свои интриги – там, чтобы избавиться от строптивого военного министра, решили в корне переиграть ситуацию.

К общему удивлению, командующим Маньчжурской армией назначили генерала от инфантерии Куропаткина, еще относительно не старого, всего 56 лет от роду, героя Туркестанских походов, начальника штаба легендарного «белого генерала» Скобелева. С именем его связывали будущую победу над Японией, в которой сейчас были уверены все присутствующие за столом, кроме одного адмирала.

Евгений Иванович благодаря обстоятельному рассказу Фока теперь знал, каким жутким поражением для России обернется эта война. Причем с главнокомандующего будет как с гуся вода – в неудачах обвинит всех, кого только сможет, ведь именно они своим дурным исполнением погубили его гениальные победные планы. И даже напишет целых четыре тома, восхваляя там себя и очерняя невежд, которые не дали раскрыться во всей красе его полководческому дарованию.

Прибыв в армию 15 марта, Куропаткин первым делом отправил Линевича во Владивосток, командовать войсками Приамурского края. Убрать возможного претендента как можно дальше есть главное правило в любой интриге. Затем Алексей Николаевич стал тасовать людей наместника, как карты в колоде, постаравшись изменить козырную масть. И постоянно писал в Петербург, требуя полной автономности в командовании, хотя любой военный прекрасно понимает, что в единоначалии есть сила. Хорошо, что в Петербурге пока не поддались шантажу – Алексеев остался главнокомандующим, но его права в отношении армии были урезаны. Он мог отдавать генералу Куропаткину лишь общие указания и не вмешиваться в управление корпусами и дивизиями.

Теперь требовалось добиться изменения плана ведения войны, но, судя по насупленному виду Алексея Николаевича, сделать это будет невероятно трудно, скорее невозможно. Но пока была жива надежда на взаимодействие и взаимопонимание, требовалось идти до конца.

– Флот российский победит неприятеля на море, хватит у нас собственных сил – в конце июня в строй войдут вероломно подорванные неприятелем броненосцы «Цесаревич» и «Ретвизан», а также «Победа». А еще государь император повелел подготовить к отплытию в здешние воды Вторую Тихоокеанскую эскадру под командованием вице-адмирала Рожественского. С ее приходом наше могущество утвердится в Желтом море окончательно, и мы можем начать тесную блокаду берегов самой Японии, а также начать подготовку к демонстрации десанта.

Алексеев старался говорить уверенно и спокойно – нужно было внушить сухопутным коллегам уверенность. Евгений Иванович теперь считал каждый час, и на то была причина, которую он тут же озвучил:

– Господа, накануне большой флот транспортов под неприятельскими флагами вышел в море от берегов Кореи. Намечается высадка десанта…

Глава 4

– Простите, господа, но о флотских делах касательно высадки вражеского десанта нам с Алексеем Николаевичем следует переговорить тет-а-тет, ибо того требует ситуация. – Алексеев пресек возможные разговоры и внимательно посмотрел на Куропаткина.

Тот чуть кивнул в ответ наместнику и негромко произнес:

– Следует перенести военный совет на час позже, если нет возражений или иных вопросов.

Понятное дело, что генералы все поняли правильно, хоть на их лицах читалась целая гамма разнообразных вопросов, а в глазах плескалась масса возражений, вот только немых – надо быть полным безумцем, чтобы в такой ситуации раскрывать рот. Все вышли, последним покинул салон контр-адмирал Витгефт, бросив взгляд на наместника.

Дверь закрылась, и два высокопревосходительства остались наедине.

– Смотрите, что происходит, Алексей Николаевич, – осторожно произнес адмирал, понимая, что теперь разговор следует вести осторожно и вначале прощупать настроение Куропаткина. – Судя по тоннажу собранных судов, а их вдвое меньше тех, что высадили десант у Дагушаня, японцы собираются перевезти две дивизии с усилением – я имею в виду артиллерию и некоторое количество резервных батальонов, но последних вряд ли больше бригады. Места для десантирования нам известны, нужно только определить, где точно будут высажены вражеские войска, и нанести им потери…

– И позвольте узнать, Евгений Иванович, как же вам стали известны эти самые доступные для высадки места?

Голос Куропаткина прозвучал с неприкрытой язвительностью, адмирал все же сдержался, чтобы не вспылить в ответ. Отношения с командующим Маньчжурской армии откровенно не сложились с первого дня, ведь каждый из них тянул пресловутое одеяло руководства на себя, считая именно свои планы наиболее действенными и полезными для ведения войны.

– Их осталось всего три по самому большому счету. Побережье всего Ляодунского полуострова в целом и самой Квантунской оконечности в частности мелководно. Кроме Порт-Артура и Дальнего есть только один порт, но проход к нему идет вдоль северного побережья Квантуна, а там глубины совсем неподходящие для морских транспортов. Высадка каких-либо больших соединений типа дивизии практически невозможна, побережье прикрыто нашими постами, в случае необходимости подтянем полевую артиллерию, причем быстро – вдоль всего полуострова идет железная дорога. И сколько бы их ни высадилось, всех сбросим обратно в море. Кроме того, в первую же ночь задействуем миноносцы и минные катера – повторится ситуация, под Бицзыво. Японцы только понесут большие потери без видимого результата. Так оно и будет!

Алексеев закончил несколько жестко, так как увидел, что генерал попытался что-то сказать. Отдавать инициативу было нельзя, и адмирал продолжил говорить дальше:

– Про побережье от Порт-Артура до Дальнего и говорить не приходится – любую высадку отобьем, и с суши, и с моря. А с конца июня и о первенстве на море можно подумать – у нас будет шесть броненосцев и два броненосных крейсера против четырех броненосцев и пяти-шести броненосных крейсеров. Практически равные силы, так что можно перехватывать инициативу в боевых действия и отсечь высадившиеся японские войска от поставок военного снаряжения и боеприпасов, или, по крайней мере, серьезно затруднить сии перевозки. И главное, больше не давать возможности перевозить большие подкрепления, когда транспорты идут десятками. Так, как произошло под Бицзыво, но не случилось в Дагушане.

– В Дагушане высадка состоялась только потому, что вверенная вам эскадра не предприняла никаких действий…

– В отличие от Бицзыво, высадка японцев состоялась именно потому, что армия решила спокойно наблюдать две недели за тем, как противник спокойно высаживается на не приспособленное для этого побережье. Две недели генерал Штакельберг спокойно смотрел на это, не предпринимая никаких действий, чтобы нанести противнику хоть какие-то потери и если не сорвать, то затруднить высадку на берег.

– Мы должны всячески избегать решительных боев с японцами, которые могут привести к значительным потерям, – как заученную мантру быстро произнес в ответ Куропаткин.

– Странно, в первые часы и даже дни противник наиболее слабый, не успевает окопаться, поставить собственную артиллерию, именно в этот момент нужно наносить решительные удары. Ибо, как ни велики будут собственные потери, у врага они будут намного больше. Под Бицзыво потери шли один к восьми, к тому же захватили тысячи винтовок, огромное количество патронов и снарядов, десятки орудий и пулеметов. И вражеские корабли не помогли, так как наша артиллерия была вне зоны поражения их орудий – японским канонеркам и малым крейсерам не хватало дальности.

– Нужно беречь наши войска от напрасных потерь, к тому же вся вина за беспрепятственную высадку японцев всецело лежит на генерале Штакельберге, что не предпринял соответствующих мер и во всем положился на отряд генерал-майора Зыкова…

Алексеев прикрыл веками глаза, не желая, чтобы Куропаткин увидел в них вспыхнувшую ярость. Но требовалось как-то договариваться, а потому усилием воли он притушил гнев. Да, теперь он понимал правоту Фока – самое страшное, это когда военный, облаченный большими полномочиями и властью, всегда уверен в собственной правоте и категорически не желает признавать допущенных им самим ошибок.

– Мы сейчас можем как победить в этой войне, так и потерпеть позорное поражение, – тихо произнес Алексеев и посмотрел на Куропаткина, лицо которого приняло скептическое выражение.

– Проиграть? Что за негативное настроение у вашего высокопревосходительства? Да мы на пороге победы: заработала переправа через Байкал, и к июлю нам прибудут резервом сразу три армейских корпуса, с помощью которых мы сбросим любой японский десант в море…