Подозрения многих корейских националистов относительно действий американского военного правительства удвоились, когда национальную полицию – самое ненавистное орудие японской тирании – не только не упразднили, но и усилили. Официальные американские историки, писавшие об оккупации, сами отмечали, что «объем функций и широта полномочий, которыми была наделена японская полиция в Корее, мало найдет аналогов в странах современного мира»^[33]. Двенадцать тысяч состоявших в ее рядах японцев были отправлены домой. Но оставшиеся 8000 корейцев – верные слуги жестокой тирании, при которой основными инструментами власти были пытки и узаконенные убийства, – пошли на повышение и продвинулись по служебной лестнице, а общая численность полиции в Южной Корее увеличилась вдвое. Получив американское оружие, внедорожники и радиопередатчики, полиция стала главным исполнительным органом американского военного правительства и его основным источником политических разведданных. Сколько было в ней таких, как И Гу Бом, один из самых одиозных полицейских при японском режиме, в августе 1945 года опасавшийся за свою жизнь, а год спустя уже заправлявший одним из крупных полицейских участков в Сеуле… Целая плеяда палачей и борцов с национализмом, отличившихся при колониальном режиме, оказалась на беспрецедентно высоких должностях. В 1948 году 53 % начальствующего состава и 25 % рядовых полицейских прошли подготовку при японцах. По иронии судьбы при формировании полицейских сил, из которых затем вырастет южнокорейская армия, американцы не допустили до службы ни одного из тех, кого сажали в тюрьму японцы, а следовательно, никого из участников антияпонского сопротивления. Первым начальником штаба южнокорейской армии в 1947 году стал бывший полковник японской армии.

Типичным продуктом этой системы был Пэк Сон Ёп, который в войне 1950–1953 годов покажет себя одним из немногих компетентных военных армии Ли Сын Мана и станет начальником штаба, когда ему будет едва за тридцать. Сын северокорейского землевладельца, он отучился в престижной Пхеньянской старшей школе, а затем в Мукденской военной академии и в юности служил офицером в японской армии в Маньчжурии. «Мы вообще не думали ни о каком японском влиянии, – пожимал он плечами годы спустя. – В молодости все принимаешь как должное. В то время японцы были номером один. Они побеждали. Никаких британцев или американцев мы в глаза не видели»^[34]. Под конец Второй мировой подразделение Пэка сражалось с русскими. До дома он добирался месяц – пешком. Коммунистический режим в том виде, в каком его насаждали на Севере, Пэк очень быстро невзлюбил и 28 декабря 1945 года перебежал через проходящую по 38-й параллели границу на Юг, оставив на Севере жену. Она перебралась к нему позже. Два месяца спустя он поступил в военно-полицейские формирования лейтенантом. Дальше он быстро рос по службе и стал сначала начальником разведуправления в зачаточной южнокорейской армии, а за несколько недель до вторжения в 1950 году – командиром дивизии. Достигнуть таких высот, не демонстрируя абсолютную приверженность режиму Ли Сын Мана и всему, что он подразумевал, было невозможно. Но в своей основе любое азиатское общество проникнуто инстинктивным стремлением служить сильнейшему. Поэтому Пэка можно упрекнуть самое большее в том, что он был жестким и честолюбивым продуктом своей среды.

Тем не менее среди молодых южнокорейцев нашлось немало тех, кто открыто выражал враждебное отношение к Ли Сын Ману – и поплатился за это. Многие угодили за решетку, еще больше перешли в разряд «нелюдей». Сын сеульского банковского служащего Мин Пхён Гю в 1946 году поступил на медицинский факультет, но в 1948 году его оттуда исключили за принадлежность к студенческой организации левого толка. «В нашей стране в то время возник интеллектуальный вакуум, – говорит он. – Все интересные книги поступали только из Северной Кореи, и система распространения у коммунистов работала что надо. Американцев мы считали хорошими людьми, которые просто плохо понимают Корею»^[35]. Семья Мин Пхён Гю, состоявшая из восьми человек, жила в благородной бедности. В 1945 году отец потерял работу в горнодобывающей компании, чьи месторождения находились к северу от 38-й параллели. Мин занялся антиправительственной деятельностью: ходил на демонстрации, распространял коммунистические брошюры, по ночам расклеивал политические плакаты. После очередной такой ночи его арестовали и посадили за решетку на десять дней. Руководителей его группы судили и приговорили к длительным срокам заключения, самого Мина выпустили, но исключили из университета, к огромному горю отца. Как сотни тысяч других, Мин отчаянно желал падения Ли Сын Мана.

Другой студент университета, сын землевладельца Кап Чон Джи, относился и к американцам, и к собственному правительству гораздо лучше, чем Мин Пхён Гю. Но и этот на редкость образованный и культурный кореец, как и основная масса народа, очень смутно представлял себе политику собственной страны: «В те времена мы понятия не имели, что такое демократия. Еще долго после прибытия американцев мы не знали, что такое коммунисты и кто такой Ли Сын Ман. Поэтому многие студенты из сельской местности, крестьянские дети, называли себя коммунистами. Политического рвения у них хватало, но и невежества было в избытке»^[36]. Корейское общество, прожив вне какой бы то ни было политической системы почти полвека, с трудом приноравливалось к новой. Неудивительно, что разногласия и конфликты в нем оказались довольно примитивными – между имущими и неимущими, между обладавшими привилегиями власти и не обладавшими, между землевладельцами и крестьянами, между интеллектуалами и прагматиками. Цивилизованные политические дебаты были для Южной Кореи недоступной роскошью – впрочем, для Северной тоже.

⁂

Феррис Миллер, офицер ВМС, состоявший в передовом отряде, который высадился в Инчхоне в сентябре 1945-го, покинул страну под конец того же года. Однако это был уникум – американец, всем сердцем полюбивший Корею: «Она запала мне в душу. Мне все здесь нравилось – и сама страна, и еда, и люди». В феврале 1947 года он вернулся в Сеул гражданским вольнонаемным сотрудником военного правительства. И пришел в ужас от увиденного:

Все катилось под откос. Ничего не работало – трубы перемерзли, электричество постоянно пропадало. Коррупция цвела пышным цветом. Множество искренних патриотов Юга верили басням, которые скармливал им Север. Отовсюду возвращались на родину корейские изгнанники – из Маньчжурии, Китая, Японии. Туго было всем, даже американцам. В военных магазинах почти шаром покати. Большинство наших просто ненавидели эту страну. Были такие, кто приедет, продержится недельку – и на выход. Корейцы мастерили себе одежду из армейских одеял, на вокзалах толклись беспризорники; на холмах, окружавших Сеул, рубили лес на дрова; транспортная система разваливалась. Паршивые были времена^[37].

Точно такую же картину, какую увидел Миллер в Сеуле, можно было наблюдать этой зимой и в Берлине, Вене, Гамбурге – любом разоренном войной городе Европы. Даже в Лондоне и Париже в 1947 году холод и лишения были в порядке вещей. Но если в Европе демократическая политическая жизнь возрождалась с удивительной энергией, то в Южной Корее складывалось коррумпированное в основе своей общество. Американцы передавали бразды правления корейским консерваторам, для которых народная свобода была пустым звуком, а прельщали их только власть и деньги. Управление страной и охрана правопорядка оказались в руках тех, кто охотно служил орудием тирании, с которой мир совсем недавно боролся в глобальной войне. Единственным четким критерием отбора для претендентов на эти должности была враждебность к коммунизму.

В 1945–1947 годах иностранные политические покровители Северной и Южной Кореи получили постоянную опеку над своими протеже. Дальнейшие события описывать уже проще. В сентябре 1947 года, несмотря на протесты СССР, Соединенные Штаты вверили судьбу Кореи Организации Объединенных Наций. Москва сделала Вашингтону предложение, удивительно схожее с тем, которое генерал Ходж выдвигал двумя годами ранее: обе великие державы должны одновременно вывести войска и позволить корейцам самим распоряжаться своим будущим. Русские были уверены – и не без оснований, – что левые силы в обеих Кореях, предоставленные сами себе, одержат верх. Американцы, руководствуясь теми же соображениями, отклонили план Советов. Четырнадцатого ноября Генеральная Ассамблея приняла встречное предложение американцев: в Корее пройдут выборы в правительство под наблюдением ООН, после чего страна получит независимость и все иностранные войска будут выведены. Восточный блок воздержался от голосования по американскому плану, и он был принят при сорока шести голосах за и одном против.

Первое заседание Временной комиссии ООН по Корее состоялось в Сеуле 12 января 1948 года. И СССР, и Северная Корея наотрез отказывались от участия ООН в определении будущего страны. Таким образом, с самого начала стало ясно, что любое решение, выработанное комиссией, будет проводиться в жизнь только к югу от 38-й параллели. Межсессионный комитет Генеральной ассамблеи ломал голову над этой проблемой довольно долго. Доктор Ли Сын Ман отстаивал необходимость безотлагательно провести выборы для той части Кореи, которая к ним готова, и неважно, какую долю страны она сейчас составляет. Но все оппозиционные корейские партии высказывались против выборов, которые будут бойкотировать коммунисты. Во-первых, в ситуации бойкота по-настоящему «свободные» выборы были невозможны, а во-вторых, они на долгие годы, если не навсегда, поставили бы крест на национальном единстве, которого по-прежнему так жаждали многие корейцы. Это было равносильно тому, чтобы официально признать раздел Кореи.

Австралийские и канадские члены Временной комиссии ООН разделяли опасения оппозиции. Но большинство стран-участниц – Франция, Филиппины, Китай под руководством Чан Кайши, Сальвадор, Индия – высказались в поддержку выборов на Юге. Межсессионный комитет согласился, что выборы нужно провести. Предвыборная кампания для первого правительства Южной Кореи проходила на фоне ужесточавшихся политических репрессий. Американский военный губернатор Уильям Дин на вопрос комиссии ООН о политзаключенных ответил так: «Я еще не видел в тюрьме ни одного человека, который сидит за то, что его идеология отличается от идеологии остальных». И тем не менее именно он уполномочил корейскую полицию формировать из группировок «лояльных граждан» «организации охраны общественного порядка». Американцы довольно скоро прозвали их «отрядами головорезов Ли». Назначение у них было откровенно террористическое: извести в Южной Корее не только коммунистов, но и любые группы населения, не сочувствующие правым. За полтора месяца до выборов в ходе беспорядков было убито 589 человек, а 10 000 «обработаны» в полицейских участках.

В день выборов при общей численности населения в 20 миллионов на участки пришло 95 % из зарегистрированных 7,8 миллиона избирателей. Комиссия ООН признала выборы «действительным изъявлением свободной воли народа». Посол США в ООН Джон Фостер Даллес сообщил Генеральной Ассамблее, что выборы «явились великолепной демонстрацией способности корейского народа создать представительное и ответственное правительство». Пятьдесят пять мест из двухсот в новом конституционном собрании Южной Кореи получил «Альянс за скорую независимость Кореи» Ли Сын Мана. Двадцать девять завоевала консервативная демократическая партия «Хангук», оставшиеся две правые партии получили двенадцать и шесть мест соответственно. Таким образом, подавляющее большинство принадлежало правым. Левые бойкотировали выборы. Северокорейцы на приглашение присылать делегатов, как и ожидалось, не откликнулись. Ли Сын Ман со сторонниками учредили президентскую систему правления. Сам Ли стал первым избранным главой Южной Кореи, вступив в должность на торжественной церемонии 24 июля 1948 года. Четырнадцатого августа, в третью годовщину победы над Японией, под завывания большого колокола на улице Чонно над зданием Капитолия в Сеуле был спущен флаг США и поднят флаг новорожденной Республики Корея. Генерал Макартур лично выступил с воинственной речью, в которой заявил корейцам: «Вашу страну разделил искусственный барьер. Этот барьер должен быть разрушен».