Я уединился в экусе – гостиной домуса – в окружении колонн, окон, цедивших лунный свет через ромбовидные решётки, и амфор, покрытых угольной глазурью. Лектус подо мной представлял собой кривую и неудобную конструкцию, от которой ныла спина. Я потянулся, хрустнул суставами, наклонил голову к левому, затем к правому плечу.

«Не можешь уснуть, Луциан, займись спортом», – сказал я себе и стал отжиматься.

На Дом Весталок, избранный мною для ночлега, опустилась ночь. В объятиях сонной, томной богини ночи Нокс я собирал мысли по крупицам, поднимая и опуская тело в идеально ровной планке.

Положение шаткое: уйти означало оставить беззащитный народ, остаться – сдаться и не решить проблему. Уйти куда? Остаться ради чего? Многие вопросы занимали беспокойный ум, пока на втором этаже, прямо над макушкой не раздался грохот и звон, будто что-то разбилось. Я прервал тренировку и, промахиваясь впотьмах, с горем пополам нашёл священный щит. Вооружившись им, взбежал по лестнице.

По стенке бесшумно прокрался к помещению, из которого доносились шорохи. Замахнувшись щитом, опустил его пару раз со свистом разрезаемого воздуха, чтобы проверить, хорошо ли бьёт.

Я прислонился к косяку. Новый шум: мне показалось, что я услышал голос воскресшего этруска. Шок вытеснил страх, я с боевым кличем залетел в ценакулу и нанёс отработанный удар.

Но щит всколыхнул гладкие волосы на знакомой башке. Ливий согнулся в три погибели, устояв лишь с помощью клинии, в которую вцепился. Я перевёл дух и приставил анкил к стене.

– Слышал, что Рим был некогда деревней, – заметил я, – но чтобы двое не могли разминуться… Погоди-ка, что это с тобой? Ты ранен?

Я схватил Ливия за плечо, но он выкрутился. Поставив его на ноги, вдохнул и со вздёрнутыми бровями отпрянул.

– Бахус милостивый, ты налакался, что ли? – засмеялся я.

Особенно потешно смотрелось, как Царь священнодействий, с персиковыми от румянца щеками, искал горизонтальную поверхность, но находил, судя по нетвёрдому шагу, лишь кривые оси. Затуманенные очи пьяно взирали меж суженных век. Ливий икнул, положил палец поперёк губ и глубокомысленно изрёк:

– Чу-чу-чуть-чуть.

– Заметно.

Я уже покатывался со смеху. Ливий юмор не разделил – по-детски сдвинул брови и хмыкнул:

– Смеёшься. А я ведь… пытаюсь в твою шкуру вле-ой. – Шатаясь, он крест-накрест закрыл рот пальцами. – Влезть.

– В мою шкуру? – Смех сменился ступором. Я опустился на клинию и усадил упирающегося Ливия рядом. – Да сядь ты! Если ты из-за проклятия…

– Что с того? – Ливий шумно дышал через нос. Он облокотился о спинку, сделавшись похожим на кота, который пробрался на кухню, сожрал всё, что нашёл, и занемог от переедания. – Мне жаль, что проклятие опьянения затронуло тебя, а не меня.

М-да. Как ему не думать иначе, если при любой удобной возможности я проклинаю его род? В конце концов, до той поры, пока Фортуна не столкнула нас лбами, мне было неведомо, что хворь настигла и самого Ливия.

– Баран ты, что надрался. Мы должны держать ухо востро. – Я глянул на то, как Ливий сдерживает тошноту, и закатил глаза. – Отвлеку тебя разговорами. Мне помогает, если не думаю о… – Я изобразил рвоту и посмеялся. – Ну ты понял.

Со вздохом я закинул локти на спинку и обратил взгляд к скромным стенам. Потолочные перекладины, расписанные под плетение ольховых веточек, расплывались перед глазами, которые застилала пелена воспоминаний. Поглаживая серьгу, я поделился с Ливием одним эпизодом из прошлого.

700 г. до н. э., хижина Корнелиев

День был солнечным: в лазури неба плескались кучевые облака, очертания холмов растворялись в осенней дымке. В открытые окошки хижины залетал ветер и обдувал приятным холодком кожу. Молясь, чтобы очередной гребень не сломался о спутанные волосы, я методично расчёсывал их и шипел от боли.

Дверь была открыта или приоткрыта – не мог вспомнить наверняка.

Я находился в радостном предвкушении. Ливий, который считался мне больше чем другом, – названым братом – праздновал свой десятый день рождения. Мне на тот момент уже исполнилось столько же, но я непременно заявлял ему, что он младше, а потому мне следовало защищать его как старшему брату.

– Вот и готово. – Любуясь в зеркало, я расправил короткую юношескую тогу и отложил гребень на столик.

– Как же ты напоминаешь мне Аннию. – Отец вернулся в дом, совершенно неожиданно появившись в отражении.

Я обернулся, сияя от предвкушения повидаться с другом и наесться до отвала. Отец был моложе и подтянутее, чем теперь, но в глазах глубоко залегла скорбь.

Я был слишком мал, чтобы осознать потерю, но всегда поддерживал его, когда он тосковал. Мы часто отдыхали от жизни в Регии в скромной хижине на окраине города – в той, которую расписала талантливая матушка.

Тогда мне было неведомо, что убогая халупа вскоре станет пристанищем двух вакхантов.

Отец выложил на клинии одежды Царя священнодействий, выстиранные мной. Он улыбнулся, и я опустил взгляд, отразив его эмоцию. Хорошо, что он заметил: я мог быть хозяйственным. Мне хотелось, чтобы отец разрешил засадить сад в перистиле лилиями и завести несколько уток с пресноводными рыбками в писцине.

– Матушка была красивой, а я муж. Мужи не могут быть красивыми, – сказал я и подбежал к нему. – Погляди, отец, я поднимаю мешки с зерном по много раз, и у меня крепнут руки.

Я сомкнул кулак и напряг бицепс. Похлопал по каменным мышцам и оскалился: один зуб недавно вышибли в уличной драке с мальчишками, но отец пообещал, что у меня скоро вырастит новый, крепче прежнего.

Отец обнял меня, прижав голову к груди. Он взлохматил старательно уложенные волосы и ответил:

– Вы оба – мой дар богов. Я каждый день просыпаюсь с благодарностью, что Орк держится, чтобы не вернуть в царство моё второе сокровище. Видно, ты – моя отдушина, и боги потому не разлучают нас.

– Ну что ты, отец, я тебя никогда не оставлю. – Я смущённо шмыгнул носом, потеребил ноздри и привычно коснулся серёжки. Подпрыгнул. – Ой, у нас же с Ливием был уговор встретиться пораньше, чтобы он проводил меня.

– Так и не научился ориентироваться в городе? – улыбнулся отец, и я покраснел. – Передавай добрые пожелания юному Туцию. Не опаздывайте к обеденной трапезе.

– Нас угостят вином? – спросил я, занеся кулак перед дверным косяком, чтобы по привычке воздать почёт богу дверей. – Мы уже взрослые мужи.

– Полагаешь, если Антоний Туций Квинт – жрец Бахуса, он позволит двум мальчишкам набраться?

Я вздохнул. Что ж, причин для расстройства не было – мне ничего и не обещали. Однажды, думал я, когда вырасту, напьюсь вина, зацелую дев, а затем позабуду про блуд, отдам сердце служению и Царице священнодействий.

Обняв отца, я наспех собрал сумку, задержав довольный взгляд на льняном мешочке с подарком, и поспешил на встречу с Ливием.

На перекрёстке мы и столкнулись, ударившись лбами. Лишь посмеявшись боли, нашли ближайший холм – название затянулось былью. Взбежав, завалились на пушистый травяной ковёр. Пастух увёл рыжих коров к вершине, мимо проскрипела телега с громоздкой поклажей и, хихикая, промчались смуглые босые плебейки.

Быстрый ход массивных облаков отвлёк нас от дружеской драки, похожей на возню зверят. Я положил темя на сцепленные ладони, пожёвывая кончик мятлика. Ливий попытался оттереть зелень с тоги, но плюнул на это дело и сел, обхватив колени.

– Матушка заругает, – пояснил свои действия он со смущённой улыбкой. – Она не шибко радуется, когда я балуюсь.

Мы без договоров дотронулись до серёжек – шалость, за которую Кирка Туций здорово нас отчитала. И рассмеялись. Я выронил травинку, поэтому вытянул новый мятлик и пожевал сочный стебель.

– Ливий, а Ливий? Почему тебе дали такое имя? Небо было таким же синим в твой день рождения^[12]? – поинтересовался я, продолжая любоваться облаками.

– В честь прадедушки, – ответил Ливий. – А ты родился солнечным утром?^[13]

– Тёмной ночью, – передразнил я. – Отец рассказывал, что матушка быстро принесла меня в мир, то есть я был порождением стремительного света, пришедшего на этот свет.

– Лихо!

Мы замолкли, обдумывая разговор. Тишину нарушил Ливий – показав на несущееся по небосводу облако, предположил:

– Похоже на гуся.

– И ничуть не похоже.

– Похоже. На румяного запечённого гуся. А вокруг – ты погляди! – цитрусы, пропитавшие соком волокнистое мясо. Оно прямо отходит от костей, пальчики оближешь!

Я вскочил на ноги. Отбросив мятлик, закрыл собой солнце и спросил:

– Ты голоден?

– Пожалуй, да.

Удачнее момента для моей задумки и придумать было нельзя: я засунул руку в набедренную сумку и вызволил мешочек. Положив его в ладони друга, попросил поскорее открыть. Ливий так и поступил: вытащил засахаренный цукат необычного тёмно-зелёного оттенка.

– Во время януарских агоналий принято дарить сласти, чтобы не гневать Януса, – поделился я тем, что успел выучить, готовясь к обязанностям Царя священнодействий. – Сейчас ноябрь, а не январь, но раз сегодня начался твой следующий год, то пусть он будет урожайным и сладким.

– Луциан, ты приготовил лакомство сам? – Ливий бережно держал сласть в ладони, поднимаясь на ноги.

Он встал, счастливый до безобразия. Я остался очень доволен собой – признаться, переживал, что Ливию подарок покажется глупым.

– Да. Я не расскажу, какой у сласти состав, но, поверь, во всём Риме не сыщешь подобного рецепта! – бахвалился я. – Особенный подарок для особенного друга!

Ливий со смехом обнял меня и поблагодарил. Оторвавшись, он разломил угощение напополам и протянул мне одну часть. Я с непониманием склонил голову к плечу, но Ливий настойчиво положил половину в руку, а сам отправил в рот свою. Так мы разделили трапезу.

И тёплая осень, и голубое небо с цепью облаков, похожих на гусей, и холм, и наша с Ливием Туцием Дионом дружба – всё казалось вечным, незыблемым. Я отплевался, потому что идея смешать полынный порошок с лимонной начинкой оказалась дурной. Именинник жевал, старательно корча довольное лицо. Как мы смеялись, когда шли к домусу Туциев, чтобы насытиться до отвала и натворить забавных шалостей!

Всё казалось вечным. Всё казалось незыблемым.

– Кто мог знать, какое горе нас постигнет ровно через год, – закончил я, разглядывая мазки, которыми изображалась на перекрытиях ольха. Стены серебрил лунный свет. – Надо сказать, с тех пор я научился готовить – за мои десерты теперь и убить не грех.

Я негромко посмеялся и окинул взором Ливия: его плечи едва вздымались в ровном дыхании. На каком моменте рассказа он сбежал под крыло Сомна? Можно было только порадоваться, ибо даже страшный кошмар не тошнотворнее креплёного вина, которое Ливий спёр на рынке.

Сна не было ни в одном глазу. Я поднялся с ложа, чтобы побродить по Дому Весталок, предавшись глубоким думам. Перед дверью вспомнил о полезном мешочке – отвязав от пояса, оставил лекарство на столике около графина с водой. Так, чтобы похмельный Ливий сумел обнаружить его по пробуждении.

Я побродил между колонн, едва не вписался в домашний алтарь, посвящённый Весте, извинился парой поклонов и впечатался задом в кувшин. Он пошатнулся, но я сумел выровнять положение тумбы-подставки. Лёгкая дезориентация была моей вечной спутницей, с которой ни одна дева не сравнится.

«Погуляю в перистиле, чтобы не заблудиться, – подумал я, – а под утро приму травы, чтобы не опьянеть в дороге».

Только выйти из домуса мне не дали. В конце крытого перехода расплескалась жидкость. Вспышка – и разразилось пламя. Стремительный поток жаркими клубами повалил на меня. Расширенными от ужаса глазами я пару мгновений наблюдал буйство стихии.