Плиния как не бывало: видимо, начал приготовления к обеду. В оживлённых беседах народ принялся таскать на поляну срубленные пеньки и хворост для костров. Одна дева вынесла, держа за ноги, по три птицы разом, а мужи вытянули связанную тушу оленя. Вскипела жизнь, напомнившая о бурлящем Риме.

Воспользовавшись заминкой, я оставил Ливия и нагнал Лен, держась, чтобы не свалиться без чувств в плющевые заросли. Хвала богам, шли недолго. Лен раздвинула кусты, открыв вид с обрывистого берега. В центре серебрилось озеро в окружении высоких берегов. На другой стороне водоёма зеленела чаща. Посреди озера выделялся горбатый островок с плакучей ивой.

– Доброе местность. Хорошее местность. – Лен плохо владела латынью, и её речь походила больше на попытку говорить с горстью орехов во рту.

– Спасибо, дева. Не поспоришь, «доброе местность», – усмехнулся я и разулся.

Вонзив пальцы в молочный песок, ощутил, как тепло поднимается от согретой земли вверх. Меня бросало то в жар, то в холод. На пляже, вдыхая сырой глинистый воздух, я понемногу приходил в себя. Даром что боль не унималась, даже нарастала – плечо жгло.

Я взялся за шкуру, которой прикрывал рану, и покосился на Лен. С щербатой глупенькой улыбкой она таращилась на меня, не собираясь уходить. Раздеться перед ней мне было бы не зазорно, так как я не стеснялся наготы, однако я не знал, какие порядки водятся среди варварских женщин – вдруг моё обнажение воспримут как призыв завести семью? Или, напротив, как фамильное оскорбление, за которое меня убьют или, чего хуже, оскопят?

– Спасибо, – повторил я громче и оголил правое плечо, медленно, словно заигрывая, снимая накидку.

– Хорошее. – Улыбнувшись, Лен кивнула.

– Ты можешь идти, я сам справлюсь, – снова попытался прогнать её я.

– Не поняла.

– Э-э, «доброе» Лен – это «уходящее» Лен. – Я потоптался, активно жестикулируя здоровой рукой в сторону примятых кустов, из которых мы вышли. – Мне, знаешь ли, омыться бы в одиночестве. Не оставишь меня?

Её шрамированное лицо вытянулось и озарилось пониманием. Рано было радоваться, что Лен перешагнула языковой барьер: дева уселась в песок, приговаривая «Лен не оставишь», и достала курительную трубку. Она подожгла табак и затянулась дымом, от которого у меня заслезились глаза. Кашляя, я фыркнул:

– Замечательно.

– Замечательно, – повторила Лен и покивала, укусив мундштук. Из уголков рта повалил зловонный дым, как из уст огнедышащего чудовища. – Хорошее Лен.

– Наши жрицы раскуривают табачные травы на таинствах. Их кровавый кашель свидетельствует о том, что увлекаться чревато. – Встретившись с полнейшим непониманием в ясных глазах, я закатил свои, оставив попытки вразумить. – Вот и поговорили.

Я спустился под откосный берег, который утаил меня от любопытных глаз Лен. Укрывшись в нише, сполз на влажную гальку, испещрённую камешками и осколками раковин. Колени омыло тёплой водицей. Я нагнулся и ужаснулся своему отражению: на носу алел маленький, но глубокий серп, оставленный статуей Весты, каштановые локоны смешались с грязью – мне их вовек не расчесать; Янус же оставил ударом ноги трещину поперёк нижней губы. Я умыл горящий лоб и щёки.

Убедившись, что за мной не подглядывают, подхватил шкуру, чтобы снять её. Но приступ боли вынудил спрятать рот в сгибе локтя и глухо вскрикнуть. Кое-как изгибаясь, я разделся, но шкура прилипла к ране. Надув щёки, я тяжко выдохнул.

Превозмогая боль, потянулся и подобрал толстый обломок палки. Закусив его, прикрыл глаза и отодрал накидку: агония вырвалась сдавленным воплем, я засучил ногами, взрыхлив камни. Палка вывалилась изо рта, я наклонился над ней, сипло дыша и капая слюной, как раненый зверь.

– Боги, пощадите, – прошептал я.

Я подполз к воде и жадно умылся, намочил шею и полулёжа осмотрел рану. Она смердела гнилым зловонием, взвороченные края обросли гнойными выделениями, плечо покрылось сетью синих вен. Я, может, не слыл лекарем, но ясно предвидел: выздоровления без лечения не наступит.

Найдя наиболее чистую часть туники, смочил её и прижал к ране, кусая губы до крови и скуля. Больно – это ещё мягко сказать. Я облокотился о песчаную стену. Лихорадка спровоцировала сонливость – веки тяжелели, голова свешивалась.

Плеск крупной рыбины неподалёку разбудил меня. Я встрепенулся и похлопал себя по щеке. Проморгавшись, увидел водяные круги. Озеро заволновалось, и к моим ногам прибило пару выпуклых бурых водорослей. Отродясь таких не видывал: формой они напоминали лопухи, только в синюю крапинку. А внутри, как подушки, наполнены соком.

Я замёрз и потянулся к брошенной львиной шкуре. И всё же взор вновь зацепился за экзотическую флору.

«Ничего не потеряю ведь, если прилеплю странную штуку на мерзкую рану? И без того одной ногой в могиле».

Удивительно, как листья вмиг приняли форму плеча и налипли на увечье. Спасительная прохлада окутала тело, взбодрила его и наполнила энергией. Одевшись, я взобрался на берег и, нахмурившись, поглядел на озёрную зыбь. Поёжившись, подобрал сандалии. На месте Лен обнаружил лишь табачный пепел.

Не думал, что пожалею об уходе Лен, но её сопровождение мне бы не помешало. Прав был отец, когда говорил, что я могу заплутать в трёх пиниях: будь то Рим или знакомая Авентинская роща, терялся я одинаково позорно. По дороге к озеру думал, будто путь короткий, но на перепутье, похоже, я повернул не туда.

Потерявшись в куще, я проклял всё на свете. Нога соскользнула с торчавшего из-под земли корня, и я, не удержавшись, свалился в кусты, за которыми оказался пустырь. Не в силах остановиться я летел, пока не столкнулся с препятствием.

«Препятствие» упало, выронив корзину, я приземлился сверху. Разлетелись гранаты, покатились в стороны. Ливий распластался, потирая ушибленное темя, а я с хохотом откатился и развалился посреди красных плодов.

– Заблудился? – Он улыбался в ответ на косые взоры проходящих мимо пиратов.

– Моя спутница исчезла, как только я обнажился.

Закатив глаза, Ливий придвинул корзину и, ползая на коленях, начал собирать фрукты. Я подал гранат – Ливий обернулся и не принял подачки, пока не оглядел мою руку.

– Ведь ему удалось воткнуть кинжал в тебя, – с подозрением произнёс он. – Не скрывай, если болен, друг. Я кое-чему научился у Плотия и могу осмотреть рану, а в лесу полно полезных трав и кореньев…

– Само совершенство, шельма! И во врачевании преуспел. – Я опустил гранат в корзину. Сжал и разжал пальцы левой руки, подивившись, что та внезапно прекратила болеть и даже не дрожала при движении. – Спасибо, обойдусь.

Неосознанно погладив плечо, ощутил влажную подозрительную вязкость. Выглядели как ламинарии. Они исцеляли меня – стоило озадачиться поиском волшебных водорослей про запас, чтобы взять их в дорогу.

Ливий спешно пихнул оставшиеся фрукты в корзину и поднялся, отряхивая пурпурную тогу от травы. Повесив ручку на сгиб локтя, он посмотрел устало на моё смущённое лицо. Я прикусил язык, смакуя грубость собственных слов в ответ на беспокойство Ливия. Всё-таки зачастую я страшно перегибал с гневом.

– Я кажусь тебе дураком, так ведь? – спросил Ливий, поглядев презрительно.

– Чего нет – того нет, – неопределённо ответил я и прилёг, закинув ногу на ногу. – Разве что чрезмерно… мечтательным и наивным в каком-то смысле.

– Мечтательным? – Бровь Ливия изогнулась. – И какая же у меня мечта, братишка?

– Известно какая: вернуть былые отношения. – Я издал язвительный смешок. – Время способно замереть, однако воротить прошлое – задачка не из простых.

– Обратив лицо к прошлому, предполагаем будущее, находясь в моменте – как служитель культа Януса, придерживаюсь вот какого мнения. Всё меняется, и ты не можешь помешать мне переживать за тебя или мечтать о чём-либо. Я опираюсь на то, что у нас было, кто мне запретит бережно хранить воспоминания об этом, о семье? Ты, что ли? – Ливий распалился, и у меня неприятно сжалось сердце. – Матушка рассказывала, как кормила нас двоих…

– О нет, Ливий, только не затягивай трель про молочных братьев! – взмолился я, прикрыв уши.

Меня колотило от беспомощной злости на самого себя. Ни один наш дискурс не заканчивался дружелюбно. Моя вспыльчивость становилась виновником большинства конфликтов. Я – как лев, посадивший на лапу занозу: мучился сам и рычал на окружающих, а мне бы хотелось разом всё это прекратить. И ни к кому я не испытывал столько противоречивых чувств, сколько к названому брату Ливию.

Я смотрел на перевёрнутое лицо Ливия, а видел землисто-серое, мокрое, мёртвое. Наверное, он тоже боялся, что я скопычусь от инфекции или кинжала в горле. У Ливия не осталось никого, кроме никчёмного брата по материнскому молоку.

Он шумно выдохнул и сказал:

– Перед смертью отец приоткрыл мне завесу тайны.

– Выкладывай, – я резко сел, воззрившись на Ливия, – что за тайна?

– Он заходился в кашле, и приступ не давал ему полностью раскрыть это. Отец сказал, что матушка под страхом смерти запретила ему распространяться, поэтому он решился на это лишь на смертном одре. – Ливий не улыбнулся, несмотря на остроумный поступок Антония Туция.

– Не томи.

– «Вы с Луцианом Корнелием Сильвой прокляты злым намерением». Затем… не знаю, может, рассудок его уже помутился… – Ливий утёр лицо, в сомнениях прикрывая рот. – В общем, он заговорил про какую-то игру, известную в далёких южных землях – поле они расчерчивают чёрно-белыми квадратами и ходят фигурами, составляющими вражеские легионы, соответственные по цвету. Задача каждого легиона – защитить царя, цель – уничтожить вражеского. И вот отец сказал, что есть хитрость, которая называется «рокировка». Когда одна дворцовая фигура меняется местами с другой того же цвета, чтобы запутать врага.

– Ты провернул рукировку, Сильва? – усмехнулся я.

– Рокировку. И не болтай, – шикнул Ливий, озираясь. Он наклонился – меня окутал аромат шафрана, смешавшийся с гранатовой свежестью. – Из спутанных речей отца мне удалось понять лишь то, что обмен должностями наших отцов – продуманный ход.

– Почему ты раньше молчал? – обескураженно спросил я.

– Потому что ты меня и слушать бы не стал.

«Антоний Туций Квинт умом не шибко блистал, чего не сказать о мудрой Кирке, – подумалось мне. Я вспомнил её строгость и заботу змеиной матери. – Сыну достался её характер, умело скрытый под накидкой отцовской простоты».

В общем, чем глубже я погружался в фамильную историю наших родов, тем тяжелее становилось перешагнуть рубеж собственных заблуждений. Порочный круг замыкался в ярости и давал новый оборот.

– Я уже и не знаю, что думать, – признался я.

Ливий поджал губы – он ожидал не такого вывода. Он ждал конкретного: «Прости, что поносил тебя и весь твой род до пятого колена – я не знал, что ты тоже проклят, потому что не интересовался твоей жизнью с тринадцати лет, не догадывался о рукировках отцов, ибо создать образ врага и свалить на него ответственность за неудавшуюся жизнь мне проще».

Ждал, конечно, ждал. Хрен ему.

Я начал с малого шага навстречу – решил рассказать о ранении и чудо-водорослях. В момент, когда Ливий отвернулся, чтобы уйти, я позвал его и приподнял накидку с левой стороны.

– На самом деле я тут обнаружил кое-что…

– К трапезе! К трапезе! – завопил один из пиратов, и голодные варвары, гогоча от радости, начали стягиваться к центру, где растянули тент, ломящийся от яств.

Ливий метнул взор от моего плеча к разбитому лицу и, не вымолвив ни слова, отправился вслед за остальными. Один из пиратов пнул неучтённый гранат, и я, подхватив фрукт, встал, размахнулся и запулил его со злости в самую чащу. Погладил серьгу, глядя на «остывшие» следы Ливия.