Жрец со щитом – царь на щите (страница 17)
699 г. до н. э., Регия
Меня раньше не пускали в западное крыло Регии, где отец проводил встречи с представителями жреческих коллегий, поэтому в день, когда меня впервые позвали туда, заподозрил, что повод особенный – взрослые совсем не улыбались и выглядели подавленными. Помещение запомнилось подтопленными во мраке колоннами из светлого мрамора, что поддерживали рельефный потолок. Купол украшала фреска, изображавшая Совет богов, и у меня закружилась голова, когда я впервые разглядывал её.
Фреска врезалась в память и после часто приходила во снах. Юпитер восседал на облачном троне с молнией в руке. Рядом с мужем – Юнона со скипетром, подле – Минерва, вооружённая копьём, справа от богини мудрости Марс с анкилом и копьём. В нижней части были Венера, выходившая из морской пены, Диана, воздевшая перст к небесам, со стрелой во второй длани; Портун, одетый как мореплаватель, которому указывал на путеводную звезду Термин. В противоположной части божественного круговорота смелый Меркурий взмыл в небо на крылатых сандалиях, а внизу, в окружении танцовщиц и виноградных лоз, возлежал пузатый Бахус с рогом изобилия. Замыкали кольцо, приблизившись к Юпитеру, Веста с чашей огня в руках и рогатый Фавн.
В круге Совета богов водили хоровод три богини судьбы, мойры. Красная нить жизни в их руках замыкала кольцо: одна мойра с доброй улыбкой пряла, вторая со средоточием наматывала пряжу, а последняя протягивала нить меж раскрытых ножниц.
Но меня, десятилетнего юношу, сковало животным страхом от центральной композиции. Порой дети страшатся некоторых образов, недоступных их пониманию, но и возмужав, я по-прежнему с тревогой вспоминал об этом фрагменте. В подбитой пурпуром царской тоге и венце, со связкой ключей на бедре стоял Янус. Привыкшие видеть бога на троне смутились от решения художника изобразить его на ногах. Да и позу он принимал еретическую: отвёл руку с посохом, будто нападал, пожилой лик на темени был опущен и затянут тенью, а молодой, женственный, с вызовом смотрел прямо на бородатого Сатурна, останавливая его протянутой дланью. Бог времени и жатвы, рельефный и сильный телом, замахивался косой на соперника.
А на переднем плане, перед повздорившими богами, разворачивалась сцена сражения льва и змеи: мощные когтистые лапищи наступали на изящное тело; мускулистый лев разверзнул зубастую пасть, а над ним, изогнувшись, шипел, высунув раздвоенный язык, пёстрый змей, обвивавший хвостом его заднюю лапу.
Я старательно не смотрел в центр купола. Перебегал от колонны к колонне, и, слава богам, никому, кроме богов на потолке, не было дела до мальчонки в «детской» тунике. Пока ещё не полноценный член общества, зато попавший на жреческий совет, – я ликовал, но, как открылось позже, повестка у духовенства в тот день значилась прескверная.
Спрятавшись за колонной, я ощипывал веточку винограда и отправлял в рот ягоды горстями. Набивать щёки и пережёвывать махом казалось самым вкусным способом лакомиться.
До меня донеслись приглушённые голоса фламина с авгуром. Фламин, поглаживая круглый живот, спорил с тоненьким, как верба, гадателем:
– И отчего же Янус конфликтует с Сатурном? Так и дойдёшь до мысли, что трон лацийский они всё же с боем делили.
– Элий, ты мыслишь в плоскости жреца Юпитера – всё про власть да про власть… Позволь растолковать с точки зрения прорицателя.
– Что ж, пролей свет истины, Нибур, – сипло посмеялся Элий.
Я обратился в слух. Мне и самому не нравилась картина в центре фрески, посему интерес только возрос.
– Значит, слушай. Молодое лицо Януса смотрит в будущее, что и враждует с Сатурном, а вывод один: ему ведомо, когда наступит конец времён. Разве по душе это богу времени? Время всегда взращивает и уничтожает посевы, но оно как бы вечно. Оттого здесь и змея, символ Уробороса, кусающего себя за хвост. Это время.
– Тогда что же лев? Сила?
– Война. – К говорившим присоединился новый голос. Я украдкой взглянул на его обладателя, салия с мясистым носом и кустистыми бровями.
– Красс! – обрадовался Элий. – И что же думает марсов жрец?
– Думаю, что против косы посоху не выстоять. Время побеждает любое пророчество, как и любую другую ложь.
Нибур оскорблённо закашлялся, что вызвало у меня тихий смешок – я заел его виноградом.
– Так ты, Красс, мыслишь ещё более плоско, чем почтенный фламин, – парировал Нибур. – Посох – символ власти, а голову Януса, как вы могли заметить, украшает царский венец. Зачем властителю коса, если он может нанять себе ликторов[16] с сотней кос?
– Теперь я наверняка уверился, что Сатурн пришёл забрать власть, – протянул Элий, тяжко вздохнув от собственного веса. – Сильный лев одолеет даже самую мудрую змею.
– Но не ту, что предрекает каждый шаг льва, – возразил Нибур.
– Тогда змея понимает, что её век кончится в пасти хищной кошки, – поспорил салий Красс. – Свою смерть она тоже обязана напророчить, так ведь? Время забирает всех, Нибур, и жрецов, и царей. Даже пророков. Сатурн пожнёт Януса.
– А вот и нет! – прошипел Нибур.
– Совершенно да, – холодно отозвался Красс.
– Вы так уверены, а я не знаю, как оно на самом деле… – вздохнул Элий.
– Я скажу вам, как на самом деле.
Я вздрогнул от голоса отца и выронил угощение. Ягодки раскатились.
– Янус и Сатурн – братья, ибо их обоих породил Первозданный Хаос. Мойры – их сёстры. Братья, как Ромул с Ремом, обязательно убьют друг друга. – Все молча слушали отца, пока я ползал по мраморному полу и собирал виноград. – Они сильны, оба совершенны, и каждый – в своём. До определённого момента, некой Точки Отсчёта, братья любят друг друга и защищают: так пыль времён, застывшая меж дверей прошлого и будущего, остаётся в сохранности. Однако…
Виноградины ударились о сандалии. Стоя на четвереньках, я поднял взгляд на знакомого мужа и виновато улыбнулся.
– Однажды Ромул убьёт Рема, чтобы на обагрённых руинах взошёл новый град – Рим. Мойры обрежут красную нить, что связывает братьев. Вот как оно будет. Тогда ход времени оборвётся, будущее не наступит, а прошлое никогда не случится, словно и не существовало.
Последних слов я уже не разобрал.
– Здравствуйте, – сказал я, смущённо хихикнув, тому, к кому меня привёл виноград.
– Луциан, здравствуй, дружок, – отстранённо отозвался Антоний Туций. Он подхватил меня под мышки и поставил на ноги. – Где твой отец? Нам надо поговорить.
Глава рода Туциев, несмотря на вакханский сан, всегда выглядел опрятным: гладко выбрит, ровная стрижка по патрицианской моде, чистая тога. Чёрные глаза горели остроумием, квадратная выпирающая челюсть «смягчалась» пухлыми губами, а поджарое тело источало здоровую силу. Его таинственный стан покорил тридцатилетнюю Кирку, не обошлось, видимо, без венеровых чар, ибо оба были красивы.