Взяв себя в руки, я откашлялся и расправил плечи. Рассмотрев небольшое пространство и подпиравшие мезонин колоннады, покрутился вокруг своей оси – неф завершался алтарным полукуполом, венчанный статуями богов. Центр занимала фигура Юпитера на троне, вооружённого молнией и скипетром. Деревянные перекрытия держали крышу, расписанную под звёздное небо.

Величие храма в условиях ужаса, что мы пережили, взывало к детской уверенности в отеческой заботе.

– Благодарим вас, боги. – Ливий сомкнул ладони и прикрыл глаза. От тембра его голоса у меня свело горло. Он обратил взгляд к божественной кафедре. – Благодарим, что спасли нас с братом Луцианом.

Мой взор зацепился за родинку под левым глазом. Он называл меня братом с младых ногтей – и был отчасти прав: нас вскормила одна женщина. Кирка Туций заменила мне мать. А её сын и его папаша предали. И теперь мы остались одни во всём Риме… Да уж.

Я сомкнул ладони на переносице и прошёлся, успокаивая океан мыслей. Шаги отдавались эхом по всему нефу. Подперев плечом колонну, я сложил руки на груди и потребовал Ливия выложить всё как на духу:

– Почему тебя не было среди жреческой коллегии? Для чего прикинулся салием? – атаковал я.

– Считаешь, самое время задавать второстепенные вопросы? – Он заломил руки и тут же расслабил их – те повисли мёртвыми змеями. – А как же хаос в городе?

– Подозреваю, ты причастен.

– Как винтик замысла Фортуны только лишь. – Ливий с готовностью покачал головой. Он мерил мраморный пол шагами, вытягивая носок, как танцор. Вдруг остановился напротив и, спрятав руки за спиной, сдался: – Хорошо. Я откроюсь тебе. Но, Луциан, несмотря ни на что, я дорожу нашими отношениями. Пообещай, что не будешь на меня злиться.

Мои брови поднялись. Я поискал на лице Ливия хоть намёк на шутку, но он был серьёзнее некуда. Поведя плечом, ответил:

– Хуже не будет. Твоя репутация для меня и так ниже Царства Мёртвых.

Ливий обладал «милой» чертой пропускать мимо ушей мои гневные речи. Вместо того чтобы оскорбиться, он обернулся: я отшатнулся от выражения, которое приняло его некогда благородное лицо.

Нет, я замечал грешные искры острого ума в бронзовых глазах и был уверен, что мой бывший друг с двойным дном. Однако порочное румяное лицо, зажатое между ладонями, и больной блеск в очах окончательно разуверили меня в его благочестии.

Мягким голосом Ливий изрёк:

– Видишь ли, братец, у меня есть страсть, которой я не могу противиться. – Он перебился вздохом и опустил глаза долу.

– И что же, страсть твоя победила священную цель служить Риму, царю, пантеону? – вспылил я.

Ливий загадочно улыбнулся и достал из складок тоги что-то драгоценное. Он протянул знакомую мне золотую серьгу. У меня едва глаза из орбит не выкатились. Я перевёл недоумённый взгляд с тонкого пальца, на котором блестело украшение, на улыбающееся лицо.

– Как-то к отцу приезжали этрусские послы, и у одного из них, упитанного негоцианта, я заприметил в ушах пленительного золотого отлива украшения. – Ливий воспользовался замешательством и, расстегнув серьгу, вонзил её в мою проколотую мочку. – Очарованный ими, я не мог ни о чём другом думать. Всё, чего я желал, – присвоить их. Пробыли гости три дня и три ночи, и перед отъездом я решил, что всю жизнь буду жалеть, если не выкраду этрусское золото.

От признания Ливия зашевелились волосы. Я не знал, как на это реагировать, поэтому стоял столбом, пока он не щёлкнул застёжкой и не отошёл.

– Так ты об этом проклятии толковал… – Я покусал внутреннюю сторону щеки.

– Нет. Не о нём. Я ворую с ранних лет. – Ливий покрутил кистью у уха и вновь спрятал руки. – Трудно сдержаться. Плотий знал, и он сказал, что у меня умственное помешательство.

– Поясни-ка. – Я скрестил руки на груди.

До меня стало доходить, что некоторые вещи у закадычного некогда друга появлялись неспроста.

С широкой улыбкой и тем же блеском в глазах Ливий охладил щёки ладонями и продолжил:

– В третью ночь я пробрался в гостевую кубикулу и, пока напоенный вином этруск пребывал во сне, снял с него серьги. Спрятав их у себя, переждал поиск и отъезд гостей – толстяк решил, что спьяну потерял их. Уж никто бы не подумал на сына Священного царя. – Ливий говорил, точно убийца, возбуждённый идеальным преступлением. – Когда всё улеглось, я подкинул украшения в угол, под постель кубикулы. Во время уборки слуга обнаружила драгоценности и отнесла отцу. – Он сделал паузу, припоминая. – Я выпросил отца оставить их до тех пор, пока не вернётся посол. Отец смалодушничал и не стал отправлять гонцов в Этрурию, чтобы сообщить о находке. Про драгоценности забыли, как о чём-то обронённом во сне. Так я заполучил желаемое.

– Так я носил ворованное? – не найдясь, выпалил первое, что пришло на ум.

Ухо горело от зуда. А может быть, гнева.

– Легенда происхождения вещицы объединяла нас, согласись. Ты верил в миф о том, что серёжка, подаренная тебе на день рождения, снята с мёртвой нимфы лесов моим предком. – Ливий мечтательно улыбнулся. – Наивные детские фантазии. Никто ни в чём друг друга не уличал.

– Прекращай юлить. – Я выставил ладонь. – Откуда у тебя серёжка, которую я выменял на еду?

Туций будто готовился к вопросу. Он быстро дал ответ:

– Тот торгаш с Бычьего форума обсчитал тебя. Этрусское золото стоит больше тощей курицы и жидкого ослиного молока. Купец обманул тебя, а я обобрал вора. Поделом ему.

Я не знал, что и думать.

– Понял. А что же с анкилом? С какой стати вырядился салием? – Я потеребил ворованную серёжку.

На лице Диона образовались ямочки от сладострастной улыбки:

– Целью моего существования было завладеть анкилом. Я жил грёзой и основательно к ней готовился. Я получил его хитростью. Правда, кто мог знать, что всё обернётся кошмаром?

С его уст стёрлась улыбка, плечи сникли. Мы оба обратили взгляды к выходу: арку заливало закатное солнце. Ветер совершенно отсутствовал, ни одна птичка или животное не пронеслось мимо; не было слышно ропота горожан, причудливых мелодий, смеха и плача; не лаяли псы, не скрипели тележки. Наши с Ливием лица окрасились перламутром заходящего солнца.

Выпивоха и вор. Рабы проклятий, шутка богов – мы были избраны, пусть и уродливы душами. Нас оставили в живых ради спасения Рима, а мы были напуганы, как младенцы Ромул и Рем, брошенные на берегу бурлящего Тибра.

К Ливию у меня остался вопрос, как он определил среди подделок подлинный щит, но я предпочёл отложить беседы на потом. Более всего волновало, как нам поступить дальше.

– Луциан, погляди-ка. – Ливий шаркнул по мрамору и поднял в воздух столб пыли.

– Что? – не понял я.

– Принеси что-нибудь. Какой-нибудь предмет.

Я бегло осмотрелся и подбежал к алтарю. Попросив прощения у богов, я вырвал лепесток у лилии, оставленной в качестве подношения, и отдал Ливию.

Тот подбросил его, и лепесток медленно слетел на пол.

– Время остановилось только для смертных, – сделал вывод он. – Боги ветров продолжают дышать, раз и мы с тобой способны. Я боялся, что небожителей постигла та же кара. – Ливий вжал голову в плечи, будто получил невидимую оплеуху. Он добавил шёпотом: – Вздор же, если боги мертвы, а двое смертных юношей – нет.

Я потёр висок. Страшно было даже помыслить о том, что мы единственные выжившие.

Дотронувшись до входных колонн, я высунулся и осмотрел вид с холма: солнце закатилось, оставив тонкую полоску над горизонтом. Ветер, пришедший с гор, пронизывал до костей. Точно статуи, он обдувал царя, царицу, жрецов с авгурами и подданных, но ни волосы, ни одежды не колыхались. Форумная площадь представляла собой сцену застывших в ужасе фигур. Мне казалось, что я в пьяном бреду – и вот-вот проснусь. Но, моргая, ощущал лишь покалывание в глазах и хруст песка на зубах, который приносил ветер.

Опустивши голову, поборолся с собой, но всё-таки пересилил:

– Эй, Ливий.

Тот в задумчивости обводил контуры анкила, присев пред ним на корточках. Он поднял взор.

– С-спасибо, – выдавил я, физически ощущая неловкость. Разворошил волосы на затылке. – Ты мог бы сам накрыться щитом, но отыскал меня в толпе, рискуя жизнью. Не думай, что я верю тебе, – поспешил договорить я, – ни единому слову, если хочешь знать. Но то, что я понадобился тебе, спасло меня.

– Я не мог допустить твоей гибели, друг. И строить козни не собирался.

– Мне-то яйца не выкручивай, Туций. У тебя фамилия с душком. – Я отвернулся от застывшей во времени улицы. – Но я считаю необходимым заключить с тобой перемирие, пока наши жизни связаны и висят на волоске. Только запомни, что я тебе не приятель. Нет ничего хуже ложного друга.

Ливий кратко улыбнулся.

– Что ж, не будем пасовать перед бедой. – Я приободрился и попытался найти светлые стороны: – Мертвецы лежат и не дышат, а римляне прочно стоят на земле, как птицы, поддерживаемые воздушными потоками.

– Очевидно результат ворожбы, следовательно, противоядие существует, – согласился Ливий.

«И змеельвиное создание пыталось мне что-то сказать…»

Меня осенило, и я спросил:

– Ты ведь допущен к мистериям, верно? Может, среди свитков есть рецепт, как нам всё починить?

– Рукописи Нумы Помпилия, – не раздумывая, ответил Ливий. – Нума общался с богами и дерзил самому Юпитеру. Его ум непомерен, и поэтому часть премудростей он перенёс на пергамент. Я слышал об этом от фламинов. Если какому источнику и стоит доверять, то выбор очевиден.

– Нагрянем в царскую резиденцию? – спросил я, но Ливий прервал меня, поморщившись с улыбкой:

– Ни к чему. Я там уже искал. Я же сказал, – добавил он, слегка зардевшись, – у меня нюх на священные реликвии.

Я посмотрел исподлобья. Ливий пожал плечами и встал. Отставив щит к колонне, он подошёл ко мне и пояснил:

– Царь хитро упрятал записи, среди которых найдётся и та, что связана с ходом времени. Правитель всё-таки создал календарь и много что систематизировал – он мудр.

– Раз шельма Ливий всё ещё не нашёл рукописи, – произнёс я, – дело в недоступности?

Ливий вспыхнул до кончиков ушей: то ли от обидного прозвища, то ли от высоты, которой не достиг в воровском деле. Он напустил на себя боевой вид, подбоченившись, и прошёл мимо.

Выйдя на помост, Ливий размялся – в пику мне, испугавшемуся вылезать на улицу. Он не закостенел, и я, переведя дух, двинулся следом. Выругавшись, вернулся в храм, подхватил щит и, закрепляя на спине, с концами покинул святыню.

Стемнело: редкие звёзды хладнокровно сияли на антрацитовом небе. Белые здания отливали синим. Царило непривычное безмолвие: не пели сверчки, не квакали лягушки, и резало слух молчание ночных заведений. Обычно гам и хохот не умолкали до крика петухов. Я знал, что тишина означала гибель. Мы во что бы то ни стало должны были прервать её.

Первым делом её нарушил Ливий:

– Ливий Туций Дион – грязный воришка и плут, быть может, но не сумасброд. Туда, где предположительно находятся нумийские свитки, мужам ходу нет. – Он поравнялся со мной, наблюдая мертвецкий порядок, воцарившийся в городе, и игриво толкнул плечом: – С сегодняшнего дня, выходит, священный закон нам не писан, шель-ма.

Я присвистнул, скользнув взором по колоннам, подпиравшим купол, вымощенный красной черепицей. Храм сферической формы был мне, конечно, знаком.

Меня даже замутило по старой памяти.

– Моё хмельное преступление меркнет на фоне зла, что творит шельма Ливий, – хмыкнул я. – Благо тебе совести хватило не таскаться к весталкам, чтобы обобрать их.

Мы стояли на лестнице опустевшей обители Весты. Внутри, на широком поддоне, пощёлкивая, горел Очаг. Позади раскинулся небольшой садик с фонтаном. На его чаше, в которой журчала вода, сидело, не шелохнувшись, два воробья, а третий, расправив крылья, купался в воде, не мочившей его.