– Детка, – наконец проговорила она и крепко меня обняла, – никогда, слышишь, никогда больше так не поступай. Представь: если бы с тобой что-то случилось? Вдруг ты не смогла бы дойти до дома?

Я согласно кивнула, хотя ни первое, ни второе меня совсем не тревожило. Скорее, я растерялась. Разве мама не говорила, что я могу вернуться домой, если захочу? Тогда почему так расстроилась?

– Я имела в виду, что я должна тебя забрать, – объяснила она. – Обещай, что больше так не будешь делать.

Я пообещала, но доказать верность своему обещанию в ближайшие несколько лет мне не представилось возможности. Вскоре я выяснила, что родителям других детей не нравится, когда к ним на ночевку приходят девочки, которые среди ночи могут заскучать и решить уйти домой сами. Мама Коллетт была недовольна, узнав, что я сделала, и не скрывала своего презрения. Она рассказала о моем исчезновении другим родителям, и меня перестали приглашать на ночевки. Но что-либо подозревать начали не только родители. Другие дети тоже смекнули, что со мной не все в порядке.

– Ты странная, – сказала Эйва.

Одно из немногих моих воспоминаний о первом классе: в углу комнаты стоит игрушечный домик. Мы играем в дочки-матери. Эйва – моя одноклассница. Она милая, дружелюбная и всем нравится. Поэтому, когда мы играем, ее всегда выбирают «мамой». Однако я выбираю другую роль.

– Я буду дворецким, – объявила я. Эйва растерянно взглянула на меня.

Судя по сериалам, у дворецких была лучшая работа в мире. Они могли надолго исчезать без всякого объяснения. Имели неограниченный доступ к пальто и сумкам хозяев и гостей. Никто никогда не сомневался в их действиях. Они могли входить в комнату и ни с кем не общаться. Могли подслушивать. По-моему, идеальная профессия. Но когда я объяснила свой выбор девочкам, меня никто не понял.

– Ты почему такая странная? – спросила Эйва.

Она не со зла это сказала. Это было скорее констатацией факта, риторическим вопросом, не требовавшим ответа. Но, взглянув на нее, я увидела на ее лице странное выражение. Раньше я не замечала за ней такого. Очень специфическое выражение: смесь растерянности, уверенности и страха в равных частях. И она была не одна. Другие дети смотрели на меня так же. Я насторожилась. Они будто видели во мне то, чего я сама не могла разглядеть.

Я решила разрядить обстановку, улыбнулась и поклонилась.

– Простите, мадам, – ответила я, подражая голосу дворецкого. – Я веду себя странно потому, что кто-то убил повара!

Это был мой фирменный прием, который я довела до совершенства: неожиданное заявление с примесью юмора. Все рассмеялись и завизжали, игра приняла интересный, хоть и зловещий оборот, и о моей «странности» забыли. Но я знала, что это временно.

Помимо тяги к воровству и исчезновениям по ночам, что-то еще во мне смущало ровесников. Я это знала. И они – тоже. Хотя в классе мы мирно сосуществовали, после занятий меня редко приглашали поиграть. Впрочем, я не возражала; я обожала одиночество. Но через некоторое время мама начала беспокоиться.

– Не нравится мне, что ты так много времени проводишь одна, – сказала она. Дело было в субботу, после обеда. Она зашла ко мне в комнату, чтобы проведать меня после нескольких часов сидения у себя.

– Все в порядке, мам, – ответила я. – Мне так нравится.

Мама нахмурилась и села на кровать, рассеянно положив себе на колени плюшевого енота.

– Я просто подумала, что было бы здорово пригласить друзей. – Она замолчала. – Хочешь позвать кого-нибудь в гости? Может, Эйву?

Я пожала плечами и посмотрела в окно. Попробовала подсчитать, сколько простыней надо связать вместе, чтобы получилась веревка, по которой можно было бы спуститься из окна моей комнаты на землю. На этой неделе я увидела в каталоге «Сирс» портативную веревочную лестницу и загорелась идеей сделать такую же своими руками. Правда, я не совсем понимала, зачем она мне, просто решила, что у меня должна быть такая лестница. Вот только бы мама меня не отвлекала.

– Не знаю, – ответила я. – То есть… да, Эйва – хорошая девочка. Можно пригласить ее в следующем месяце.

Мама отложила енота и встала.

– На ужин придут Гудманы, – взбодрилась она. – Сегодня сможешь поиграть с девочками.

Гудманы жили по соседству; родители иногда их приглашали. Их две дочки терроризировали весь район, и я их ненавидела. Сидни всех травила, а Тина была просто дурой. Они постоянно ввязывались в неприятности, обычно из-за Сид, и дико меня бесили. Впрочем, не мне было их осуждать. Но в то время я находила оправдание своей неприязни: их поведение было намеренным. Я порой тоже вела себя сомнительно, но я нарушала правила не оттого, что мне это нравилось; я вела себя плохо потому, что у меня не было выбора. Я следовала инстинкту самосохранения и выбирала меньшее из зол. А вот поведение сестер Гудман, напротив, было образцом подлости и тупости, и они нарочно пытались привлечь к себе внимание. Их проделки были бессмысленными: жестокость ради жестокости.

Моя сестра Харлоу была младше меня на четыре года; тогда ей исполнилось года три. Мы жили на верхнем этаже дома, с няней, приятной женщиной из Сальвадора по имени Ли. Комната няни Ли располагалась по соседству с нашей. Когда Гудманы приходили в гости, няня обычно укладывала Харлоу в ее комнате. И не было ни раза, чтобы Сидни не попыталась как-нибудь им напакостить.

– Давайте проберемся в комнату Ли и выльем ей воду на кровать! – прошептала она тем вечером. Мы втроем сидели у меня.

Естественно, она меня выбесила.

– Это тупо, – ответила я. – Она поймет, что это мы, и дальше что? Какой смысл? Расскажет родителям – и вас просто заберут домой.

Моя косичка была заколота бантиком, который я украла у Клэнси. Я потянула за застежку и подумала: «А может, правда вылить воду на кровать? Не такая уж плохая идея».

Сид приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

– Уже поздно, она ушла к себе. Наверно, уложила Харлоу. – Она резко обернулась. – А давайте ее разбудим! – Тина оторвалась от журнала и одобрительно хрюкнула. Я растерянно уставилась на Сид.

– Зачем? – спросила я.

– Затем, что тогда Ли придется снова ее укладывать! А потом мы еще раз ее разбудим и еще… Вот умора!

Мне это не казалось смешным. Во-первых, я ни за что не позволила бы им издеваться над своей сестрой. Я не знала, сколько ступенек между пятым и четвертым этажами, но была готова «случайно» столкнуть их с лестницы, если понадобится. Что до няни Ли, мне не хотелось, чтобы она выходила из комнаты. Я знала, что как только сестра засыпает, няня звонит домой и часами разговаривает со своими родственниками. А я в это время могу спокойно слушать «Блонди».

Тогда я помешалась на Дебби Харри. Меня завораживало все связанное с группой «Блонди», особенно их альбом «Параллельные линии». На обложке Дебби Харри стоит в белом платье, уперев руки в бедра, и сердито смотрит в камеру. Мне очень нравилась эта фотография, и я хотела быть похожей на Дебби. В маминых фотоальбомах того периода видно, что я пытаюсь копировать эту позу и выражение лица.

На обложке Дебби не улыбалась, и я решила, что тоже не буду улыбаться – ни при каком раскладе. К сожалению, за этим последовал катастрофический инцидент со школьным фотографом, в ходе которого я пнула и уронила штатив, и мама решила, что Дебби Харри плохо на меня влияет, и выкинула все мои пластинки «Блонди». Я достала их из помойки и слушала по ночам; пока няня Ли не смекнула, что происходит.

Я решила сменить тактику.

– А давайте прокрадемся на задний двор и будем шпионить за родителями в окно, – предложила я.

Сид, кажется, была недовольна. Я не думала никого пытать, мой план был относительно безобидным. Вместе с тем подслушивать родительские разговоры было интересно, и она не удержалась. Тина тоже загорелась.

Мы всё обсудили, и Сид согласилась. Мы тихонько вышли из моей комнаты и прокрались по коридору мимо спальни няни Ли. Спустились в прачечную. Я открыла боковую дверь во двор. Меня окутал прохладный и ароматный калифорнийский воздух.

– Так, – скомандовала я, – вы идите туда. Встретимся на веранде за домом.

Сестры занервничали. Мало того, что на улице была кромешная темнота, но и двора как такового не было: наш дом стоял на деревянных сваях над обрывом в несколько сотен футов. Один неверный шаг – и покатишься вниз.

– Вы же не боитесь? – я притворилась встревоженной.

Тина ответила первой:

– Принеси мне колу, – и двинулась вдоль дома, а Сид нехотя последовала за ней.

Стоило им скрыться из виду, как я зашла в дом и заперла дверь изнутри. Затем тихо прокралась в свою комнату, погасила свет, забралась в кровать и включила проигрыватель. Я была спокойна и очень довольна собой. Я знала, что мне должно быть стыдно за то, что сделала, но ничего такого я не чувствовала. Теперь я могла сколько угодно слушать «Блонди».

Прошел почти час, прежде чем мамина тень скользнула по стене на лестнице. Я бросила наушники на пол и успела уменьшить громкость до того, как она появилась.

– Патрик, – проговорила она, – ты закрыла Сид и Тину на улице?

– Да, – честно ответила я.

Мама, кажется, не нашлась что сказать.

– Что ж, Гудманы очень расстроены, – проговорила она и села рядом на кровать. – Девочки заблудились в темноте и не знали, как попасть в дом. Они могли упасть, детка. – Она замолчала и добавила: – Думаю, они больше не придут.

– Здорово! – восторженно воскликнула я. – Тина моется в моей ванне, выключив свет, – ненормальная какая-то, – а Сид таскает еду наверх и все там проливает. Они обе меня бесят.

Мама покачала головой и вздохнула:

– Что ж, спасибо, что сказала правду. – Она поцеловала меня в макушку. – Но я тебя накажу. Никаких прогулок и телевизора неделю.

Я кивнула, тихо смирившись со своей судьбой. Мне казалось, что я легко отделалась.

Мама встала и направилась к лестнице, а я окликнула ее:

– Мам? – Она обернулась и снова подошла ко мне. Я глубоко вздохнула. – Когда ты выкинула мои пластинки, я достала их из помойки и слушаю каждый вечер, хотя знаю, что нельзя.

Мама замерла на пороге; в свете ламп из коридора вырисовывался ее изящный силуэт.

– Они у тебя здесь, в комнате?

Я кивнула. Мама подошла к проигрывателю, где по-прежнему тихо крутилась пластинка «Параллельные линии». Перевела взгляд на меня и покачала головой. А потом взяла пластинки, сунула их под мышку и еще раз меня поцеловала. Убрала волосы с моего лица и лба.

– Спасибо, что призналась, моя честная девочка, – проговорила она. – Спокойной ночи.

Она вышла из комнаты и спустилась по лестнице, а я перекатилась на бок и устроилась на подушках. Потерла стопы друг о друга под одеялом, как сверчок. Я была довольна и чувствовала себя в безопасности. Пустой диск проигрывателя крутился, повторяющийся звук успокаивал. Я взглянула на диск и на миг засомневалась, не зря ли выдала свой секрет и лишилась пластинок. Но потом улыбнулась и уснула.

Глава 2. Коржи

Больше всего на свете папа любил шоколадный торт из бисквитных коржей с кремовой прослойкой. Он рос в Миссисипи, и каждую неделю домработница моих бабушки с дедушкой Лела Мэй пекла торт сама. Когда мы приезжали к ним на Рождество, меня завораживали аромат этого торта и сама Лела Мэй в белой форме и фартуке; она высилась на пороге кухни, как гора, охраняя вход в свои владения.

Моя мать тоже с юга. Она родилась и выросла в Виргинии, понимала важность ритуалов и придавала большое значение ведению хозяйства в южном стиле. Узнав про торт, она сразу переняла эту традицию.

Помню, я сидела за обеденным столом в Сан-Франциско и смотрела, как она обвязывает корж ниткой и разрезает его на два коржа одинаковой толщины, потянув нитку за концы. «Так получается идеально ровно», – говорила она.