Ужаснее всего то, что я не испытываю ни малейшего проблеска надежды, что все это закончится для меня хоть сколько-нибудь благополучно. Паша ясно дал понять, что что-то делать, чтобы меня вызволить, он не намерен, несмотря на то, что оказалась я тут по его вине. Рассчитывать, что я смогу выбраться сама, более чем глупо. Сидя на заднем сиденье машины, пока меня сюда везли, я и то понимала, что силы совсем не равны, а теперь… мужчины, что периодически прохаживаются по двору, все с оружием. И их тут много.

А сколько времени пройдет, прежде чем меня начнут искать? Хоть Паша и сказал, что искать меня не будут, но это не так. Как минимум Настя, хоть мы и поссорились, когда поймет, что я не вышла на работу, точно забьет тревогу, но я не уверена, что в полиции примут заявление от человека, не являющегося родственником. А может, и примут, я в этом не разбираюсь, но все равно настолько быстро она не спохватится. Да и Паша может что-нибудь напридумывать и соврать ей, где я. Или все-таки сбежать, что вероятнее всего. Как отреагируют на мое отсутствие на работе, я не знаю. Там я на хорошем счету, все знают, что я достаточно ответственная, но когда и как станут меня искать, я не представляю. А из родных у меня только мама. С мамой все сложно. Иногда мы можем даже не созваниваться целыми неделями. Не то чтобы у нас с ней были плохие отношения. Скорее, их просто нет, этих самых отношений. Мама родила меня достаточно рано: ей на тот момент еще и восемнадцати не исполнилось. Она меня не бросила, как можно было бы предположить, не переложила мое воспитание на плечи бабушек-дедушек, нет. Она вышла замуж за папу, родила, после академического отпуска вернулась обратно на учебу, выучилась, а потом устроилась на работу. И обо мне заботилась. Только в душе она к такому раннему материнству, думаю, готова все равно не была. Не была готова так рано повзрослеть и очень быстро устала. Заботилась она обо мне больше формально, а когда я подросла и стала относительно самостоятельной, то, по-моему, вообще потеряла ко мне всяческий интерес. Я старалась как могла. Лучшая по успеваемости в классе, первая во всех конкурсах и олимпиадах, грамоты, первые места, благодарственные письма. Мама на все равнодушно кивала и роняла свое фирменное сухо-деловое «молодец». Когда я училась в восьмом классе, мама с папой развелись. Через время мама встретила другого мужчину и с головой погрузилась в построение новой личной жизни. А я наконец-то поняла, что пора уже и отцепиться от ее юбки. Больше не лезла к ней с задушевными разговорами и рассказами о том, как прошел мой день. Такое положение вещей маму вполне устраивало. Закончив школу, я уехала поступать, собственно говоря, поступила, и с тех пор мои встречи с мамой сошли на нет. А потом и звонки… Нет, конечно же, сейчас мы с мамой иногда созваниваемся и я изредка даже приезжаю к ней и Диме в гости, но эти встречи больше простая формальность. Потому что принято так.

Засыпаю я в конечном итоге только под утро и просыпаюсь, когда в незашторенное окно вовсю бьет яркий солнечный свет. Долго лежу на кровати, пока не слышу щелчок дверного замка.

Вчерашний мужчина, черные волосы которого опять прилизаны и гладко зачесаны, как будто он извел на них целый флакон какого-нибудь средства, встает на пороге и пробегается по мне цепким оценивающим взглядом.

– Идем, – бросает коротко.

Я не вижу никакого смысла спорить, поскольку не горю желанием и дальше находиться в этой комнате без еды, воды, нормального туалета и хоть какого-то понимания своей дальнейшей участи, поэтому сползаю с кровати и иду в сторону выхода в коридор.

В коридоре стоит еще один мужчина, чуть выше ростом и с кудрявыми густыми волосами. Оба мужчины ведут себя так, словно все происходящее совершенно обыденно, и, пока мы идем по длинному коридору, переговариваются о каких-то своих делах.

– Куда вы меня ведете? – уточняю, когда понимаю, что никаких объяснений от них не дождусь.

– Пробу с тебя снимем, – равнодушно поясняет кудрявый, мазнув по мне коротким взглядом.

– Какую еще пробу?

– Проверим качество товара.

– Я не понимаю…

– Да выебем мы тебя, – жестко вмешивается прилизанный, – оценим навыки, прикинем, сколько мужиков за день обслуживать сможешь. Че тут непонятного? Как маленькая, блять.

Он толкает одну из дверей, впихивает меня внутрь вытянутой просторной комнаты, похожей на кабинет, потому что в дальнем конце напротив двери стоит большой письменный стол, и с силой толкает в угол справа от входа.

– Посиди пока, щас еще парни подойдут.

Я больно врезаюсь спиной в стену и стекаю на пол.

Всё.

Впервые с того момента, как те двое забрали меня из квартиры, начинаю плакать. Я измотана уже до предела, и если до этого я еще существовала в каком-то режиме автопилота, всеми силами пытаясь отгородиться от происходящего, то теперь весь ужас и безысходность ситуации обрушиваются на меня лавиной и остатки воли и выдержки оказываются окончательно погребены под этим натиском. Что-то во мне ломается. Что-то очень нужное и важное. Ломается с громким оглушительным треском, отдающим звоном в ушах.

Под этот непрекращающийся звон в голове оформляется один единственно возможный план действий. Я видела, когда прилизанный шел к столу, что у него за спиной пистолет. И у второго тоже. Они оба с оружием. И я решила, что, когда это все начнется… когда… когда… ну, в общем, я соберу остатки самообладания и притворюсь послушной, чтобы усыпить их бдительность, а потом постараюсь дотянуться хотя бы до одного из пистолетов. Думаю, справиться с несколькими мужчинами даже с пистолетом в руке я не смогу: наверняка они среагируют быстрее, чем я успею разобраться, как им пользоваться. Но, чтобы пустить одну-единственную пулю себе в лоб, надеюсь, времени мне хватит.

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем дверь кабинета открывается и внутрь входит еще один мужчина. Даже сейчас, несмотря на то что прилизанный и кудрявый сидят, а у меня перед глазами все плывет из-за пелены слез, понятно, что он очень высокого роста, выше их как минимум на голову. И телосложение у него мощное и мускулистое. Лица я практически не вижу, поскольку он сразу идет по направлению к столу, за которым сидит этот прилизанный, и я вижу только широкую накачанную спину под черной обтягивающей футболкой, длинные ноги в темно-синих джинсах и растрепанные русые волосы на затылке. На какое-то время воцаряется напряженное молчание, пока они жмут друг другу руки, и по тому, как прилизанный и кудрявый подбираются, у меня складывается впечатление, что он у них тут за главного или кого-то вроде того. От страха меня начинает знобить до дрожи. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что это всё… конец… Надеяться, что я доберусь до пистолета, глупо, а побои, разрывы, боль и унижения мне обеспечены.

Глава 9

Богдан

Бизнес у меня вполне законный. Но так уж вышло, что еще со времен бурной юности я обзавелся нужными связями в определенных кругах, да и сам держу штат парней с весьма специфическими навыками. Когда содержишь сеть ночных клубов, всегда найдутся желающие немного надавить, чтобы использовать твою территорию в своих интересах. Скажем, реализовать нетрудно догадаться какого рода продукцию. Так что нужно иметь достаточно весомый авторитет и репутацию в тех самых кругах, чтобы с тобой считались.

С ребятами посерьезней мы соблюдаем нейтралитет, так как делить нам особо нечего и устраивать разборки никто не заинтересован, а с мелкими сошками вроде Холодова иногда срабатывает принцип «услуга за услугу». Он помог мне с парочкой неплохих помещений, поэтому, когда попросил в долг, я отказывать не стал. Июль вот-вот закончится, так что пора бы и напомнить о себе.

На территорию меня пускают без проблем, и один из парней, вроде его зовут Захар, провожает меня до кабинета. Захар этот, кстати, наглухо отмороженный тип. Говорят, не сел за износ собственной младшей сестры только потому, что та пропала без вести. Куда она пропала, любому долбоебу понятно, но тело не нашли, а дело об изнасиловании закрыли. Теперь у Холодова на побегушках числится.

Сам Холодов сидит спиной к окну за столом в дальнем конце напротив входа в кабинет. Лисицын сидит чуть в стороне на диване у стены.

– Месяц не закончился. У меня еще почти неделя, – выкатывает с ходу Холодов и нервно вытягивает сигарету из пачки на столе.

– Я помню. Решил проверить, помнишь ли ты.

– Я все отдам. Уже почти насобирал, – Холодов заметно расслабляется и прикуривает сигарету, – девочку хочешь?

– Нет.

– Оттянешься с нами, раз уж приехал.

– Нет.

– Уверен? Нормальная девочка, не пользованная еще…

Он кивает куда-то мне за спину, я оборачиваюсь и только тут замечаю, что справа от входа, забившись в угол, сидит какая-то девчонка. Мелкая, худенькая. Лица не видно, потому что она уткнулась лбом в подтянутые к груди колени согнутых ног, затянутых в черные джинсы, а светлые волосы до плеч спадают ей на лицо.

– Ей восемнадцать-то хотя бы есть? – спрашиваю с сомнением. Девочки девочками, но это уже как-то перебор.

– Ей двадцать пять, – ржет Холодов.

Снова с сомнением оглядываю хрупкую фигурку. Теперь замечаю, что девочка вся трясется, худенькие плечики то и дело вздрагивают. Та вдруг поднимает взгляд, смотрит на меня, и я вижу в мокрых от слез светло-карих глазах дикий, прямо-таки животный ужас. Вздрагивает, поняв, что я тоже на нее смотрю, снова утыкается лбом в колени и тихо всхлипывает.

«Не пользованная еще…»

– Откуда она тут?

– Муж за долги отдал, – равнодушно отвечает Холодов, затягиваясь сигаретой.

– Не понял…

– Че тут непонятного? Мужик проигрался. Взять с него нечего. Вот девку отдал.

– Много проиграл?

– Полтора ляма, – выдыхает дым Холод.

– Рублей? – уточняю на всякий случай.

Когда-то, еще по малолетке, когда я не вылезал из Дома бокса, мы с парнями снаряжались за небольшой процент подсобить серьезным людям собирать денежку с нерадивых должников. Бывало, среди них попадались крепкие орешки и когда подправить им симметрию на лице оказывалось недостаточным, я небрежно уточнял, сильно ли они любят свою жену, сестру и так далее. Конечно, это были всего лишь угрозы, не настолько я конченный, тем более что этого, как правило, оказывалось достаточно. Деньги, чтобы вернуть долг, всегда находились, и процесс возврата всегда сопровождался слезливыми мольбами не трогать близких. Но чтобы отдать жену отморозкам за каких-то жалких полтора ляма, мать вашу, деревянных…

– Понятно дело, рублей, – хмыкает этот упырь, – больше ей не отработать. А так в бордель пристроим ее, глядишь, и отобьет должок. Щас вот сами только пробу снимем, так сказать, – ржет дебилоид, – только Мот с Кенарем подойдут. Хотя можно и без них начать, – добавляет уже равнодушно, снова затягиваясь.

– Вы мне двадцать пять торчите, – напоминаю этому юмористу.

– Нууу… – тянет настороженно.

– Я ее забираю. Остается двадцать три с половиной.

Холодов с Лисицыным как-то странно переглядываются.

– А говорил, что не хочешь девочку. На кой она тебе? – отмирает Лисицын.

Холодов оказывается куда сообразительней.

– Как это на кой? Хорошая девочка. Не потасканная. Для постоянного пользования самое то, – и, обращаясь уже ко мне, добавляет: – Забирай, если понравилась.

Слышу, что дверь за спиной открывается, внутрь вваливаются Светлянский с Шороховым. Жму им поочередно руки, потом вытираю ладонь об джинсы и иду по направлению к девчонке. Холодов встает из-за стола, сует окурок в засранную пепельницу и идет следом. Девчонка поднимает на нас заплаканные глаза и неотрывно следит за нашим приближением. Нервно оглядывается по сторонам, словно ища пути к отступлению, затем прижимает ладони к лицу и еще сильнее сжимается в комок.

– Вставай, – говорю ей.

Девчонка никак не реагирует, только начинает сильнее всхлипывать и скулить.