Никто сначала не понял, откуда прозвучали эти слова. Удивился и Демка: завертел головой, держа кол наготове. Низкий, рокочущий голос накрыл разом всю площадь перед Власием, а потом…

Воздух прорезал женский визг, следом еще один. Толпа раздалась в стороны, дрогнула, распалась на части, а потом люди побежали со всех ног. После одни говорили, что своими глазами видели перед Власием огромного медведя, другие слышали о нем, третьих просто обуял непонятный страх.

Несколько мгновений отчаянной толкотни – и толпа рассеялась, будто ветром сдуло. Зато Демка ясно увидел перед собой рослого медведя: стоя на задних лапах, тот был выше его на голову.

Задохнувшись от ужаса и неожиданности, Демка снова вскинул кол. Это уж точно колдовство – откуда медведь возьмется посреди погоста!

– Да это я, дурак! – знакомым голосом сказал медведь. – Кол бросай.

В глазах прояснилось – вместо медведя перед воротами очутился Куприян с каким-то горшком, прижатым к груди. От громадного облегчения кол сам выпал из Демкиных рук.

– Заходите скорее! – торопила их Еленка, открыв калитку. – Куприян! Ну наконец-то! Где ж ты пропадал целую неделю!

– В навях^[15], вестимо! – Куприян протиснулся мимо ошалевшего Демки. – Ну, ты идешь, Добрыня-богатырь?

Озираясь и больше не видя поблизости врагов, Демка пролез вслед за Куприяном. Кол унес с собой, но, пройдя через двор, прислонил к крыльцу – не тащить же в дом.

В избе ждала изнывающая от тревоги Тёмушка.

– Что они там? Что?

– Ничего! – успокоила ее мать. – Разбежались. Куприян пришел.

– Дядя Куприян!

– Я уж думала, разорвали тебя… – тихо сказала Еленка, взглядом напоминая: кто именно, как она знала, мог разорвать ходящего меж тем и этим светом.

Но эти опасности Куприяна сейчас волновали мало.

– Как она тут?

– Лежит! – Еленка показала на занавеску при бабьем куту, где они устроили Устинью. – Каждый день вдвоем молимся, да пока толку мало.

– Теперь будет толк.

Куприян знаком попросил отодвинуть занавеску и осторожно поставил свой горшок на край лавки.

В подпечье что-то завозилось, загремело, даже зарычало – и весьма сердито. Тёмушка охнула и отскочила.

– Платонушка, потише! – прикрикнула Еленка.

– Ничего, мы ненадолго! – утешил Куприян здешнего домового: ясно было, тот учуял присутствие чужих шишиг и воспринял это как оскорбление.

Из подпечья полетели щепки. Куприян подобрал попавшуюся среди них палочку и велел:

– Полезайте сюда, неладная сила!

Из горшка сами собой вылетели пять веточеи, присели на палочку и приросли. Потом, разбрызгивая воду, выпрыгнула крупная лягушка, обиженно покосилась на Куприяна, подпрыгала к палочке… и каким-то образом юркнула в нее. Только мокрые следы остались на половицах. Демка от двери наблюдал за этим, вытаращив глаза. Еленка и Тёмушка остались невозмутимы. Тёмушка, двенадцать лет прожив у лешего, видела и не такое.

Но едва лягушка исчезла, как Демка о ней забыл и снова перевел взгляд на бабий кут. Еленка и Куприян загораживали от него лежащую на лавке Устинью, а ему так хотелось бросить на нее хоть один взгляд! Хоть убедиться, что она не такая, как ему мерещилось, – высохшая и потускневшая, с обтянутой желтой кожей черепом… Но подойти поближе его не звали, а соваться сам он не смел. Спасибо, что хоть в избу пустили, а дальше было не его ума дело.

Куприян подошел к лавке и какое-то время смотрел на племянницу. Потрогал ее лоб, проверил бьючую жилку на запястье. Потом кивнул Еленке:

– Поднимешь ее?

Та обхватила девушку за плечи и подняла в сидячее положение, поддерживая сзади.

– Тёмушка, подержи ей голову!

Тёмушка метнулась и приподняла свешенную голову Устиньи. Куприян черпнул горстью воды из горшка и забормотал чуть слышно: про чисто поле, сине море, бел-горюч-камень, про две зари – Утреннюю и Вечернюю, которые посылают черна Ворона Вороновича на тот свет за живой водой…

– Как скоро и борзо с камня вода течет, так бы скоро стекли с рабы Божьей Устиньи всякая порча и притча, уроки, призоры, страхи и переполохи, костоломы и непросыпы, прикосы ветряные, утренние, денные, вечерние, полуночные…

Бормоча заговор, он снова и снова умывал Устинью водой из горшка; вода капала с ее опущенного лица, стекала на руки Еленки и Тёмушки, слегка обжигая и тут же рассеиваясь искрами. Это была непростая вода, и обе они понимали: не Ворон Воронович, а сам Куприян сходил за ней туда, куда обычным людям ходу нет.

– А вы, неладная сила, – Куприян заговорил совсем без голоса, чтобы имена его помощничков не расслышал никто из живых, – Темнуха, Вихрушка, Комяга, Моченец, Конобой, – возьмите те призоры и уроки, порчу и притчу, понесите с рабы Божьей Устиньи на темные леса, на сухие боры, по мхам, по болотам, по гнилым колодам. И не бывать им более на свете белом, не стаивать на рабе Божьей Устинье отныне и вовеки веков – днем при солнышке, ночью при месяце, при частых звездах, при буйных ветрах, на молоду месяце, на исходе месяце, в каждое время, в каждый час!

Порыв ветра метнулся по избе – один, другой, третий… Каждый касался головы Устиньи и вылетал в чуть приоткрытое оконце.

А потом Устинья сильно вздрогнула, лихорадочно вскинула голову и закашлялась. Тёмушка радостно вскрикнула; Еленка ахнула; Демка безотчетно сделал два шага к ним, но опомнился и опять отошел.

– Милостивый Боже!

– Устя! Ты жива!

– Луна… – хрипло выкрикнула Устинья. – Она заберет… луну…

– Устя! Какую луну? Очнись!

Устинья повела вокруг вытаращенными глазами, и взгляд приобрел осмысленное выражение.

– Дядька! – прохрипела она. – Что ты делаешь! Чего я вся мокрая?

Обычно ясный голос Устиньи стал сухим и ломким, но это был ее голос, он звучал осмысленно, и Демка почти невольно перекрестился. От громадного облегчения внутри что-то оборвалось и опустилось. Она пришла в себя!

– Непросып с тебя смываем. – Куприян отставил в сторону горшок. – Ну, задала ты мне работы!

– Устенька, тебя же тут уже ведьмой выставляют! – Тёмушка сжала ее мокрые руки.

– Ведьмой? – Устинья хлопала мокрыми ресницами. Высвободив одну руку, вытерла лицо. – С чего?

– Как ты?

– Голова кружится… и есть хочу, будто неделю не ела.

– Так и было! – вскрикнула Тёмушка.

– Да я и сам неделю не ел! – вспомнил Куприян. – Елена Македоновна, матушка, сделай божеску милость, покорми нас хоть чем! А то до дома не добредем.

– На змее огненном долетите! – усмехнулась Еленка. – Ты, я вижу, и не тем еще повелевать ныне можешь.

– На змее, не на змее, а облаком укрываться придется. Как бы ваши людишки там нас с кольями осиновыми не ждали, под воротами.

– Людишек я разгоню, – подал голос Демка, радуясь, что тоже может быть полезным.

Куприян обернулся, и позади него Демка наконец увидел Устинью. Выглядела она почти как обычно, только вдоль бледного лица висели мокрые русые пряди из косы.

– Демка… – Ее изумленный взгляд задержался на нем. – Ты здоров? Как ты уже встал так быстро? Я что, сплю?

Устинья тревожно оглядела дядю и Еленку с Тёмушкой, а они так и жались все вокруг нее, будто боялись разрушить круг, внутри которого зародилось и крепло чудо.

– Мы все где? – напоследок спросила Устинья, оглядевшись и поняв, что находится не у себя дома.

Ей стали наперебой рассказывать, что произошло и как долго она пролежала. Еленка, спохватившись, кинулась мешать тесто для блинов. Куприян с Тёмушкой подняли Устинью и повели умываться; Тёмушка, заметив на скамье у двери совершенно обалдевшего Демку, велела ему отвернуться, пока Устинья не оденется и не причешется. Та, кажется, не соображала еще, что стоит перед мужчиной в одной сорочке и растрепанная, как истинная ведьма, но среди всех упавших на нее несообразностей эта была не самой большой.

Потом Куприян попросил у Еленки сито и с ним и со своим горшком вышел во двор. Поглядел на небо, потом пошел по двору, шепча что-то и проливая воду из горшка через сито на землю.

Когда он вернулся, Тёмушка уже расчесала Устинье волосы, заплела косу, помогла одеться. Когда сели за стол, позвали и Демку. Про то, что в начале всей этой кутерьмы шел из кузни с Ефремом обедать, он совсем забыл. Ефрем небось уже давно поел и ушел обратно работать, ругая на все корки исчезнувшего подручного.

Принялись за еду, и Демка, сидевший ближе к оконцу, первым уловил запах влаги и шум дождя. А тот с каждым мгновением усиливался – и вот уже бурные потоки, первые в этом году, лупят по крыльцу и омывают крышу. Теперь-то никто не полезет «искать ведьму», все будут сидеть по домам.

– Возьмите лошадь, – предложила Еленка. – Соловейка смирная, довезет вас. А мы потом заберем как-нибудь.

– Я схожу приведу, – вызвался Демка. – Все равно работа нынче псу под хвост… Пойду с вами в Барсуки, ворочусь с лошадью.

– Лучше так, – сказал Куприян, – мы уедем вдвоем, а ты завтра на заре приходи в Барсуки, возьмешь лошадь и приведешь, как раз ворота Погостища отворят. Сумеешь через закрытые уйти?

– Хе! – Демка издал звук, будто его спросили, сумеет ли он сырое яйцо разбить.

Дескать, да сколько раз я это делал!

– Может, все же провожу? А то прицепятся по дороге еще какие колотовки… Вот тетка Середея, вот перегрыза старая! Попомнит она меня!

– Не привяжутся, – уверенно успокоил его Куприян. – У меня, знаешь, нынче такие провожатые есть… Как ты, Устя? Опомнилась? На лошади позади меня усидишь?

– Да уж усижу. Только бы домой поскорее!

Устинья была еще бледна, но вполне пришла в себя.

– Возьми вотолу! – Еленка подошла с большой вотолой толстого сукна. – Под дождем ехать, застынешь. Нынче такое время…

Она имела в виду опасность весенних недугов, забыв за хлопотами, что нынешняя весна в Великославльской волости не чета прочим. Куприян ушел седлать Соловейку, поповскую лошадь: та везла отца Касьяна в день его исчезновения и последняя видела живым, но никому ничего не рассказывала.

Прощаясь, Устинья обняла Еленку, поцеловала Тёмушку, потом заметила застывшего в углу Демку. Сделала шаг к нему. На поцелуи он не рассчитывал, да и сама Устинья не знала, что ему сказать. Человек, от которого всегда ждали беспокойства, который в самом добром случае мог только «не начудить», вдруг повел себя отважно и даже самоотверженно. Она хотела его поблагодарить, сказать, чтобы поберегся, – но так странно было обращать подобные речи к Демке Бесомыге, что она не находила слов. Да и он имел такой вид, будто хочет поскорее с ней расстаться.

– Я приду завтра за лошадью – расскажу, как тут все, – сказал он, от неловкости отводя глаза. – Езжайте… с Богом.

– Никола в путь, Христос подорожник! – Еленка перекрестила Устинью.

Куприян уже ждал у крыльца с лошадью. Он сел в седло, и Демка еще помог Устинье взобраться и сесть позади дядьки, закутал ее вотолой. Потом отворил ворота, выглянув перед тем и убедившись, что площадь у Власия пуста – только дождь молотит по земле и весело скачет по лужам.

– Ну, неладная сила… – пробормотал Куприян и добавил что-то, чего никто не расслышал.

Куприян с Устиньей выехали за ворота, Демка глянул вслед… и заморгал сквозь текущую по лицу дождевую воду. Протер глаза, но не помогло – их не было, они исчезли! Единственное, что он видел – лошадиные следы на грязи, что появлялись сами собой, цепью убегая все дальше от поповских ворот…