Глава 11

«Пропал Куприян! – сказал Еленка, когда Демка с ней прощался. – Сызнова бесам своим предался». Сказала не осуждая, а только сожалея, и качала головой. Несмотря на все случившееся, когда Демка пришел, насквозь мокрый от дождя, продрогший в одной рубахе, к себе в избу и стал растапливать печь, чтобы и правда опять не свалиться, удивительно радостное чувство его наполняло. Будто клад нашел. Вспоминались серые глаза Устиньи, ее напряженный взгляд при расставании: как будто она вдруг узрела в Демке нового, незнакомого человека и не знает, как к нему обратиться. Он и сам дивился этому новому человеку и не знал пока, как с ним быть. Тут старого бы к делу пристроить…

Поднявшись задолго до зари, Демка пустился пешком в Барсуки. Пять верст одолел единым духом, не чуя под собой ног. Повидал только Куприяна: тот отворил на стук, вывел Соловейку, оседлал. Об Устинье сказал, что она еще спит, отдыхает после всего, но Демке велела кланяться. И Демка, вскочив на Соловейку, лихо поскакал назад в Сумежье, и впрямь чувствуя себя богатырем Добрыней, что одолел всех змеев и спас всех княжеских племянниц. Особенно одну, с серьезными серыми глазами. Может, теперь она поймет, что человек он не совсем пропащий? К чему это ему – он не знал, но уже само то, что Устинья будет думать о нем хоть с каплей уважения, казалось подарком.

Утро снова выдалось теплым и солнечным, в Сумежье воцарились мир и благодать. Еще на заре вернув Соловейку на поповский двор, Демка вышел на люди не без опаски, но, к его изумлению, все приветливо с ним здоровались, даже вчерашние бабы-супротивницы, а о столкновении перед поповскими воротами никто и словом не поминал. Ефрем встретил его в кузне без единого попрека, и вскоре Демка убедился, что о вчерашнем, да и вообще об Устинье с ее дядькой все в Сумежье начисто забыли! Видно, и здесь не обошлось без Куприяновых помощничков, но хотя бы стало можно перевести дух и отдохнуть от тревог.

Под вечер в кузне толпились мужики, обсуждали близкий сев. Прошел слух, что видели на выгоне старого пастуха Егорку: сидел, мол, возле своей избенки на выгоне, на солнышко щурился. Никто не знал, где, у какой родни Егорка проводит зиму; когда осенью скотину загоняли в хлев, он исчезал из Сумежья, а его появление означало, что вот-вот пора будет выгонять скотину на новую траву. С тем же приходило время и сева. «Егорий придет – соха в поле пойдет!» – говорили мужики. Возбужденные и обрадованные этой новостью, сумежане толковали, в какой день начинать сев, высчитывали дни до полнолуния, наилучшего времени для этого важного дела.

– Начинать надо в легкий день, – толковал опытный старик Савва, – во вторник, четверг или в субботу. Вот и гляди, когда хороший день выпадет.

Следующее полнолуние после Егорьева дня выпадало как-то далеко, и по пальцам счет не сходился. Решили идти к Трофиму, тиуну боярина Нежаты Нездинича: в Сумежье он теперь оставался единственным грамотным человеком, у него хранился поповский Месяцеслов, и он мог вычислить, когда придет тот самый день, удачный для сева и сулящий хороший урожай.

– Глядеть надо, на Зеленого Егорья какая будет погода, – толковали Савва и Овсей. – Если утро ясное – сев будет ранний, если вечер ясный – то поздний, спешить не надо…

Толпа мужиков повалила вслед за стариками, кузница почти опустела.

– Ну наконец-то пни старые убрались! – услышал Демка, и кто-то тронул его за рукав. – Как жив сам?

Обернувшись, он увидел Хоропуна. Тот несколько раз заходил Демку проведать, пока тот хворал, а теперь его явно распирала некая новость.

– Пойдем прогуляемся. – Хоропун подмигнул Демке, как бывало, когда они задумывали новую проказу. – Поглядим, как там листочки на березах – развернулись или нет?

Разворот листа на березе тоже был приметой близкого сева, о чем недавно говорили. Но у Демки своей земли не было, а Хоропун во всем подчинялся тестю и сам о приметах не заботился, делал, что скажут.

Работу на сегодня окончили, Ефрем собирался домой. Демку в пустой избе никто не ждал с горячим ужином, и в последнее время, после болезни, это начало его тяготить. Лезло в голову: сколько же еще по гулянкам шарашиться, через два-три года тридцать пробьет, а там и старость не за горами. Подрастут новые удальцы, а со старыми костями так не попляшешь, не поломаешься. С гулянок его скоро начнут гнать, а среди мужиков бобылю уважения нет. Неужели так и пропадать задаром? Но что поделать, как поправить дело, Демка не знал. Свою бы кузню завести, кузнец-то человек уважаемый. Усады, вон, деревня большая, а кузнеца своего там нет, ездят оттуда в Сумежье да в Барсуки. Умения и опыта у него уже хватило бы, да кузню завести – куны нужны, а где их взять, когда в избе одна паутина? И кто будет мехи качать, коли сыновей нет?

Хоропун помог прибраться: подмести с пола и собрать в мешок окалину, нападавшую с наковальни, – когда набиралось много, ее снова пускали в дело, переплавляли вместе с крицами, – собрать лом, вынести воду из ведра для охлаждения изделий и набрать новую. Разложив по местам все орудия, Демка наскоро умылся, взял кожух, и приятели пустились через Погостище и посад к ближнему лесу. После зимы все еще казалось удивительным: вечер, прохладно, но светло, и этот свет создавал ощущение безграничной воли. Ощущение это всегда пьянило Демку – так и хотелось идти куда глаза глядят в кожухе нараспашку. Весенний вечер дышал душистой влагой, запах этих самых листочков втискивал прямо в душу твердую веру: все будет хорошо. Как, отчего – Бог весть, но уж как-нибудь устроится. Ты хоть и не юнец, но еще не поседел, ноги ходят, руки держат, голова соображает – и ты еще найдешь свое счастье. Где-то же оно есть…

Россыпью золота в зеленой траве желтели цветочки на высоких тонких стебельках. Проходя, Демка скользил по ним небрежным взглядом, но в душе опасался: чудовищные сестры-лихорадки, что зимовали в снежных горах, еще были здесь, следили за людьми, выбирали новую жертву… Качали головками на ветру, словно посылали зловещее приветствие. Издевательски кланялись: захотим, и ты нам поклонишься! Однажды он вырвался, но вон их сколько – на всех хватит.

– Как там Осташ с Костяшем? – прервал Демка Хоропунову болтовню. – Не заходил к ним? Не пошли на поправку?

Сам он было думал зайти, да побоялся, что при виде его тетка Середея вспомнит столкновение у поповских ворот.

– Живы будут! – отмахнулся Хоропун и огляделся с вороватым видом. – Ты послушай, что я тебе расскажу! – Он еще раз огляделся. – Она ведь мне во сне являлась!

– Кто? – Демка невольно вздрогнул.

– Ну, она! Та, какую мы с тобой нашли…

– И что? – Демка окинул приятеля пристальным взглядом.

Больным тот не выглядел, напротив, казался оживлен и взволнован. Неужто и этого дева Проталица подбивала на поцелуи? Да Хоропун женат, куда ему мертвых дев оживлять?

– Сказала вот что. – Хоропун перешел совсем на шепот. – За то, дескать, что мы ее сыскали, она желает нас наградить. Укажет нам старинный клад литовский…

– Да ты че? – Демка вытаращил глаза от такого поворота.

Немаловажной частью сказаний о литве были байки о литовских кладах. Дескать, пока дошла литва до Игорева озера, много разных богатств награбила, и все они осели в здешних лесах. То ли литва сама их зарыла, то ли те оказались потеряны, когда литва утонула в болоте. В каждой деревне Великославльской волости имелись на примете особые места, где непременно есть клады, и каждое из этих мест было изрыто ямами. Говорили даже, что кто-то находил бочки и котлы серебра, но всякий раз счастливец жил в какой-то другой деревне и знавал его двоюродный племянник чьего-то тестя или шурина, уже покойный.

– А то! – Хоропун в ответ многозначительно выпучил глаза. – Сказала, клады литовские были заложены на тридевятьдесят лет, и вот к Егорьеву дню срок их выйдет. Сказала, коли пойдет смелый человек к Черному болоту, то увидит ночью свет из-под земли. И если не сробеть, то можно клад будет взять. Ты как?

– Ты, что ли, за кладом литовским опять собрался? – с сомнением спросил Демка. – Будто не ходили!

С отрочества, чуть ли не пятнадцать лет назад, они уже не раз ходили в Купальскую ночь к особенным местам – урочищу Тризна, на края Черного болота, к Дивному озеру, – надеясь увидеть тот волшебный свет из-под земли. Зря только в лесу проблуждали, пока другие веселились, и лет десять назад Демка заклялся этими глупостями заниматься.

– Так нонеча не то, что давеча! То мы сами ходили, на свой страх, а то сама дева Евталия знак подала!

– Ну так и иди ищи, коли охота, – хмуро ответил Демка.

От девы Евталии он не ждал ничего хорошего. Даже подумал, не рассказать ли Хоропуну, как она ему самому являлась во сне и что говорила, но неохота было вспоминать тот вечер, когда они мчались, как два зайца, от Игорева озера к Барсукам, от испуга спотыкаясь обо все корни на тропе. Перед Устиньей осрамились…

Но мысль за что-то зацепилась, и Демка оторопел.

– Она ведь и мне про какие-то сокровища говорила…

Речи девы во время болезни Демке помнились смутно. Про какие-то груды серебра она толковала, точно. Где-то возле озера… или в самом озере. Обещала его богатым боярином сделать, если ему то не померещилось в бреду.

– Так что – пойдем? – обрадовался Хоропун. – Не сробеешь?

– Я сробею! – оскорбился Демка. – Ты сам и сробеешь!

– Я не робею! Я как раз и хочу идти!

– А меня чего тогда зовешь? Сам бы и забирал клад.

– Так мы ж с тобой товарищи! – возмутился Хоропун, так что даже его похожие на перья усики встали дыбом. – Ты чего, Демка? – Он даже толкнул приятеля в плечо, будто пытаясь разбудить. – Клад возьмем, разбогатеем! Дворы себе хорошие поставим! Я от Вуколки уйду наконец, надоел он мне хуже горькой редьки! Скотины заведем! Холопов, чтоб работали!

– Да ну тебя! – Мечты эти снова напомнили Демке тот вечер и драгоценные перстни на пальцах девы в домовине. – Сам иди за своим кладом, а мне не надобно.

– Тебе-то не надобно? Ты что, богач какой? Боярин? Купец? Так и проваландаешься всю жизнь, уж скоро борода поседеет! А возьмем клад – в нарочитые мужи выйдем! Я свое хозяйство заведу, а Вуколку к бесам пошлю! Ты себе невесту сосватаешь хорошую…

– Да пусть черт берет тех невест! – Демка сплюнул в досаде, старательно отгоняя мысль, что лучшую невесту ему и с возом серебра не добыть. – Не нужны они мне, и серебро то не нужно.

– Демка, ну, пойдем! – стал упрашивать Хоропун. – Тебе хорошо, живешь сам по себе, как орел, и никто тебе темя не клюет! А на мне этих целая свора висит – и Вуколка, и Хриська, и Агашка! И Поспелка, братец ее, вечно им на меня наговаривает! Нет мочи с ними жить, хочу быть сам себе хозяин! А как тут без клада извернешься?

– Ну так и иди за кладом! Я тебя не держу.

– Да мне ж его не взять! Я у Саввы спрашивал, кому клад сподручнее брать и как. Он сказал, надо, как покажется, в него топором бросить. А еще сказал, что клад за себя мстить будет – кто его возьмет, захворает…

– Вот я и говорю: шел бы ты к бесам с этим кладом вместе! – грубо оборвал его Демка. – Я и так чуть на лубок не присел, а ты сызнова меня в домовину уложить норовишь!

Плюнул и отвернулся: при мысли о домовине пробрала противная дрожь.

– Так ты слушай! – Хоропун обошел его, чтобы снова оказаться спереди. – Одному только человеку клад можно взять и не пострадать! Дед Савва сказал: если кто сирота, вот ему – можно, будет ему от клада счастье и здоровье.

Они уставились друг на друга.

– А ты еще мальцом сиротой остался, – напомнил Хоропун. – Лет с семи, да?

– Да с пяти, пожалуй, – задумался Демка, который, будучи человеком на возрасте, уже лет пятнадцать не думал о себе как о сироте. – Я сперва год или два так у Мавроньи жил, а потом она меня Деряге отдала…

– Все равно ж ты сирота! И еще ты кузнец, силища у тебя немеряна. Уж коли ты топором в клад бросишь – попадешь. А я промахнусь, и что? Пропадет все дело! Жди потом опять тридевятьдесят лет! Не хочешь серебро брать – не бери, но мне хоть помоги! Буду тебе по гроб жизни обязан! Или тебя мертвеница так напугала, что ты теперь к озеру и подойти боишься?

– Не боюсь я! – Демка набычился. – Ну, смотри! Когда пойдем?

– А вот как Егорка покажется, стало быть, той ночью и пойдем. На Егорьев день надобно – тогда сладится…