* * *

Егорка-пастух не заставил себя долго ждать: через три дня с опушки послышался знакомый звук рожка, и все Сумежье вышло послушать Егоркину игру. Рожок его гудел то выше, то ниже, издавал то лихой веселый вой, то смех, а то и вовсе звук срывался и уносился куда-то в небо, утратив всякую связь с сосудом из бересты, – это подавали голоса Егоркины незримые помощнички, живущие в рожке. Людей его пение будоражило и веселило, звало куда-то вдаль. Лето пришло!

Для сумежан Егоркин рожок означал, что завтра нужно выгонять скотину, а для двоих приятелей это был знак собираться на ночные поиски счастья. Два дня Демка провел в сомнениях. Побывал у Мавроньи, невзначай навел разговор на удачу, на клады, выслушал, какие ей известны приметы и приемы, но все это он уже не раз слышал в детстве. Соблазн тянул его в одну сторону, недоверие – в другую. Можно ли верить деве в домовине? От нее захворал он сам, она навела непросып на Устинью, и если бы не Куприян, племянница его, быть может, и сейчас еще спала бы. Все девки уже заплетают цветные ленты в косы, собираясь вести первый в это лето хоровод. Если завтра к вечеру пойти на известный луг близ Барсуков, можно ее увидеть… Мысль эта и радовала Демку, и тревожила. Прятаться стыдно – он ведь не отрок с перьями над губой, здоровый мужик с бородой. Но явиться Устинье на глаза он отчего-то робел. Вот если бы и правда клад взять, доказать свою отвагу и удачливость… Показать, что он способен добиться чего-то, а не просто валандаться по гулянкам, пока не поседеет.

К третьему дню Демка решил: за кладом пойти надо. Будет страшно, но после пережитого ему всего важнее было доказать самому себе, что он способен обуздывать страх. И если дело выйдет, то, может, Евталия и в остальном не врет? Может, счастье его ждет совсем рядом, только руку протяни?

Вечер тянулся долго-долго. Хоропун заранее исхитрился вынести со двора лопату и припрятать на опушке. Демка, задержавшись в кузне после ухода Ефрема, незаметно прихватил свой молот. Молот ничем не хуже топора, и Демка, привыкший к своему орудию, верил, что сумеет метнуть его как надо. А метать придется издали и точно – неизвестно, на каком расстоянии покажется клад и насколько велик будет. Может, предстанет в виде шустрого зайца, да шагов за десять – поди в него попади!

Шли в обход Игорева озера. Завернули на Гробовище – Демка, вслед за Куприяном, называл это место так, а Хоропун, по примеру баб, говорил, «к часовенке». Хоропун отнес и оставил возле гроба три печеных яйца и коротко помолился, Демка только поклонился издали.

– Боишься подходить, да? – подмигнул Хоропун, вернувшись. – Как бы она тебе опять…

– Не боюсь! Да только я уже ученый и тревожить ее не стану.

«Она сама кого хочешь потревожит», – мысленно закончил Демка и перекрестился.

Постепенно темнело, по небу вытянулись полосами, как небеленый холст, серые облака, окруженные переливами пламенно-розового, соломенно-желтого закатного света. Одно облако было налито снизу огнем, и Демка все на него посматривал с сомнением: добрый знак или дурной?

– Коли тот клад просто кладово́й бес охраняет, – вполголоса рассуждал по дороге Хоропун, – то ему надо хлеба кинуть, он вечно голодный, в хлеб вцепится и пропустит. Я вот припас горбушку, сам не съел, за пазуху сунул. – Он показал себе на грудь. – А вот коли тот клад был с мертвой головой зарыт – ну, если с ним мертвеца вместе закопали…

– А как иначе? Откуда ж, по-твоему, возьмется кладовой бес, если зарыли без мертвеца? Из такого мертвеца он и берется.

– Не, бесы на Ивана Купалу собираются в стаю и меж себя выбирают такого, кто будет весь год клады сторожить. Это мне тетка Хриса рассказала, свиньевая парильщица. – Хоропун захохотал, вспомнив приключения жены и тещи в бане со свиньей. – У нее вроде бабка, пока девкой была, однажды видела в Купальскую ночь такую сходку. Папороть-цвет искала…

– Вспомнила бабка, как девкой была, – проворчал Демка, не склонный верить таким воспоминаниям.

– Еще того хуже, если клад зарыли с ужом, а тот уж в большущего змея превращается. – Хоропун понизил голос: самому стало страшно. – Такой змей из году в год все растет да растет…

– За тридевятьдесят лет он больше нашего озерного вырос, – с угрюмой насмешкой подхватил Демка. – Может, пойдем домой, ну его? Тут святой Егорий с копьем надобен, куда нам-то? Такой змей нас с тобой на один зуб положит, другим прихлопнет.

– Святому Егорию клад не надобен, у него на небе и так всего вдоволь, – обиженно отозвался Хоропун. – Змей-то и растерзать может, вот я чего опасаюсь. Одно спасение – если ты в него молотом точно попадешь. И еще важно молчать, что бы ни привиделось.

– Это само собой. Да ты не сумеешь, – поддел приятеля Демка. – Вечно тебя на болтовню тянет.

– Да ты и сам тот еще молчальник! Я так думаю, коли мы все эти чуды увидим, я от страху слова молвить не сумею, – признался Хоропун.

– На то вся надежда наша…

Когда они добрались до края Черного болота, в небе еще светились полосы желто-серого закатного света, но внизу, в зарослях, было уже черно.

– Так и хорошо, – шептал Хоропун, – как он затлеет – мы враз увидим.

Он храбрился, но невольно жался к Демке.

Тропинок в Черном болоте не было, и двое искателей счастья осторожно пробирались по сухой гривке вдоль берега. С каждым шагом все сильнее одолевала жуть.

– А тут ведь где-то литва… – зашептал Хоропун, беспокойно оглядывая заросли в стороне болота. – Ну, та, что потопла сослепу…

– Потопла, и все. Что она сделает?

– А вдруг она того… вылезать может? Земля-матушка нынче растворилась, все наружу выпустила… Вот сейчас мы идем… а у них головы назад лицом свернуты!

– Молчи уж! – хмуро бросил Демка, но невольно обернулся проверить, не подкрадывается ли утопленник со свернутым назад лицом.

В лесу было довольно тихо, только ухали совы. Вдруг серая тень промчалась над поляной; совсем близко раздался посвист крыльев, головы овеяло ветром – едва не задело.

– Ой! – Хоропун присел, прикрывая голову руками.

– Не ойкай! – одернул его Демка, тоже невольно пригнувшись. – Сплюнь и язык прикуси, а то все дело сглазишь. Да не бойся! Это сова! Она к ночи на охоту вышла, а тут мы.

– Чуть я дедам душу не отдал… – пробормотал Хоропун, распрямляясь. – Думал, это уже к нам…

Демка хмыкнул, но и сам ощутил внутри холодок. Они прошли еще немного – и вновь им навстречу кинулась размытая серая тень, едва не задевая голову крыльями.

– Гляди! – Хоропун тронул Демку за плечо. – Озеро…

Демка обернулся к воде – по озеру бежали в одну сторону сердитые волны.

– А я вот что подумал… – вполголоса сказал Демка. – Что если наш хозяин озерный… сам все те клады стережет?

– Думаешь? – Хоропун аж присел.

– Ну а то – почему ж за столько лет никто ни разу клада не нашел? Его-то, – Демка кивнул на озеро, – поди одолей! Ему твоей горбушки не хватит! И даже курицы черной, как Мавронья мне говорила, не хватит. Такой только за голову человечью клад отдаст… а то и за все сорок.

– Спаси и сохрани… батюшка святой отец Панфирий… – Хоропун трижды перекрестился, но твердости духа не обрел.

– Ты на озеро не смотри, ты в лес смотри. Где клад-то покажется – из земли ведь?

– А может, и из воды… Если хозяин озерный стережет – то скорее даже.

Они прошли еще немного, а потом путь им преградил выворотень – здоровенная ель недавно упала, вырвав и подняв на корнях огромный пласт земли. Одновременно ее увидев, оба ловца вздрогнули. Выворотень лесной – все равно что отворенные ворота на тот свет. Поди знай, что из этих ворот выйдет, но едва ли что хорошее.

С перепугу они не сообразили: это и есть то место, какое они ищут…

У Демки зарябило в глазах. Он моргнул: померещился свет под выворотнем, будто там горел костер, но уже погас, оставив тусклое мерцание углей. А жгли в том костре гнилушки – свет отливал сизым.

– Ой, гляди… – просипел Хоропун. – Видишь? Светится…

Демка, и сам порядком ошалев, дернул его за рукав и показал знаком: молчи! До него дошло: это сияние и есть выходящий клад! Теперь нужно молчать.

Хоропун тоже сообразил: закрыл руками рот, а Демке показал – бросай молот! Демка взялся за рукоять, примериваясь и прикидывая расстояние… и вдруг облако пламенно-сизых искр метнулось из-под выворотня прочь. Взмыло в воздух, уплотнилось, обернулось – перед ними оказался белый барашек. Каждая шерстинка на нем отливала сизым, резко выделяя его среди тьмы – благодаря этому свету и стало ясно, что вокруг уже совсем темно.

– Он, он! – в ужасе и ликовании завопил Хоропун. – Бросай же, черт, уйдет!

«Молчи, дурак!» – хотел крикнуть Демка, но не решился сам подать голос. Барашек метнулся прочь, Демка – за ним, боясь потерять из вида. Напрасно – и в зарослях свет барашка было отлично видно. Пытаясь убежать, тот запутался в ветках. Демка сделал три торопливых шага, поднял молот, крутанул над головой и метнул.

Молот ударил барашку в голову, раздался звон… и барашек разлетелся на тучу белых искр, почти таких же, из каких возник. Упав на землю, эти искры не погасли, а реяли во тьме, разбросанные шагов на десять или больше.

– Оно… оно! – Хоропун бросил лопату и кинулся к искрам.

Упав на колени, он стал хватать искры, и у него в руках они продолжали светиться.

– Демка, серебро! – глухо кричал Хоропун, лихорадочно ползая на четвереньках, как тот барашек. – Истово слово – серебро.

Одной рукой подбирая искры, он совал их за пазуху, потом переползал к следующим, но на трех получалось недостаточно быстро, он опять вставал на четыре, опять хватал. Не веря, Демка настиг его, обогнал, нагнулся, сам схватил несколько искр. Сколько он мог видеть в темноте, это и правда было серебро – старинные шеляги, какие чеканили не на Руси, а далеко на востоке, за Волгой, а царствах бохмитских. Демке уже случалось такие видеть, хоть и нечасто: два-три раза люди приносили в кузницу с заказом изготовить из них перстеньки и заушницы. Бог весть, где брали: из наследства прадедов, а еще рассказывали, что часто клады старинные состоят из таких шелягов.

Демка ощупал подобранные монеты – настоящее серебро, холодное и чуть влажное от сырой земли. Сунул две-три монеты за пазуху, передвинулся, опять нагнулся. Хоропун ползал у него под ногами, будто пес, хватал светящиеся шеляги, набивал ими пазуху, чуть ли не в рот пихал, судя по глухому полусмеху-полурычанью. Скоро и Демкой овладел тот же азарт жадности – шутка ли, настоящее серебро валяется под ногами! Чутье подсказывало: надо спешить, сокровище вечно тут лежать не будет! Что успеешь взять – то твое, а промедлишь – сам виноват.

Толкаясь, они ползали по земле, как два диких темных зверя, шарили среди палых листьев и влажного мха, подбирали шеляги. Не раз попали в лужи, извозились в грязи. Руки оледенели, но еще две-три искры горели в паре шагов, и тянула к ним неуемная жадность.

Но вот Демка опомнился и сел на землю. Огляделся. Земля была черна, ни одной искры больше не тлело. За пазухой ощущалась тяжесть, холодная, будто льдом набито. В кулаках были зажаты еще шеляги, тоже холодные; края тонких монет казались острыми, как льдинки.

И только кусты кругом… Куда это его занесло? Оттолкнувшись сжатыми кулаками от земли, чувствуя, как холодят и липнут к телу промокшие портки, Демка поднялся на ноги. Где Хоропун? Хотел покричать – не решился подать голос. В одной стороне было вроде посветлее – пошел туда и шагов через двадцать вышел к озеру. Далеко же он уполз, сам не заметив.

По озеру бежали волны, играя отраженным светом луны. Демка поспешно отвел глаза, не желая увидеть озерного змея. Вот, вроде, тот выворотень… Божечки, а молот-то где? Пробрало холодом: потерять молот Демка ни за что не хотел. Отвечай перед Ефремом… В то, что у него за пазухой стоимость сорока таких молотов, он пока не верил. С трудом Демка разжал онемевшие пальцы. На ладони лежали пять-шесть монет. При лунном свете была видна непонятная печать: этакой грамоты, похожей на сплетение корней, и сам Воята Новгородец не разберет.