Неладная сила (страница 22)
Ха! Вспомнив Вояту, Демка невольно ухмыльнулся. Сегодняшним их делах и сам «вещий пономарь» позавидует. Еще бы живыми отсюда выбраться…
Осторожно ступая, Демка двинулся к выворотню. На том месте, где они впервые увидели свечение, зашевелилось что-то темное. Демка вздрогнул и отшатнулся.
– Чур со мной! – хрипло пискнули под выворотнем. – Чур белых, чур черных, чур своих…
– Хоропушка! – сообразил Демка. – Ты?
– Демка! Я уж думал, ты пропал!
– Молот мой где?
– Здесь. Я спотыкнулся об него.
– Давай сюда.
Демка запихнул последние горсти шелягов за пазуху, поправил пояс и, придерживая полу кожуха, чтобы серебро не высыпалось, подобрал с земли молот. Сжав привычную рукоять, почувствовал себя увереннее.
– Ну что – пойдем?
Не терпелось добраться до дома и рассмотреть свою добычу при свете огня.
– Встать помоги! – слабым голосом воззвал Хоропун.
Демка взял его протянутую руку и охнул: Хоропун, нагруженный серебром, стал вдвое тяжелее. Понятно, что ноги не держат.
– Да ты как брюхатый! – буркнул Демка, поднимая его.
– А и пусть! Приду домой – такую серебряную деточку рожу, что все от зависти треснут! Ой!
Хоропун пошатнулся и снова чуть не сел: в лунном луче блеснули круглые желтые глаза, и серая тень пронеслась почти над головами. Тот свет по-прежнему был близок и не давал забыть о себе…
* * *
До дому два ловца счастья добрались при первых проблесках рассвета. Ночь выдалась тяжкая. Обходя Игорево озеро, они в темноте заплутали. Не раз бывало, что брели наугад, придерживая сокровище за пазухой; Демка так запыхался, что ворчать «мы как бабы грудастые» мог только мысленно. Шли, пока под ногами не начинала ощутимо хлюпать вода или пока ветки кустов не сплетались, прочно преграждая дальнейший путь; тогда начинали выбираться, искать дорогу назад к озеру. Хоропун, набитый серебром под завязку, то ронял что-то из добычи, то начинал подбирать, наощупь отыскивая монеты среди мха и гнилой листвы. От усталости они даже забыли страхи. Когда выходили из чащи к озеру, светлеющий на востоке край неба указывал им путь.
Шатаясь хуже пьяных, добрались до Сумежья. Попасть в Погостище было нельзя, лезть через тын со своим бременем было не под силу, и пошли в кузню – там теплее, чем в какой-то из нетопленых бань у ручья. Высыпали серебро в два котла – новый и старый, принесенный дедом Немытом подлатать, – и повалились прямо на пол. Демка сумел стащить насквозь мокрую обувь, Хоропун так и заснул…
Проснулся Демка от удивленного окрика и свиста. С трудом подняв голову и продрав глаза, увидел стоящего над ним Ефрема. Сквозь отворенную дверь за спиной кузнеца лились яркие лучи утреннего света и слышался оживленный говор: хозяева Сумежья в первый раз в это лето провожали скотину на луг, подгоняя пучками вербы. В этот день обычной работы не было, и Ефрем, идя с женой, свояченицами и свояками на выгон, удивился приоткрытой двери в кузню и зашел глянуть. А тут такое…
– Вы чего это? – Кузнец в изумлении разглядывал двоих постояльцев. – Мокрые, грязные, как два кабана из леса, чего тут валяетесь-то? На гулянке были? Леший на свадьбу позвал?
Скрипя костями, Демка сел, помял лицо, поерошил волосы. Хоропун застонал, не в силах открыть глаза.
– На гулянке… ага… – прохрипел Демка, сам не узнавая своего голоса.
Наконец туман в голове несколько рассеялся, и он вспомнил: где были и что приключилось. Перевернувшись, на четвереньках Демка кинулся к котлу. Понимал, как нелепо выглядит перед Ефремом, но встать на ноги не было сил.
Котлы были на месте. Ухватив за ручку, Демка ощутил тяжесть, мельком почувствовал облегчение, перевернул…
Вместо светлого звонкого серебра на пол кузницы просыпались гнилые листья, смешанные с землей…
Глава 12
– Это потому что мы заговор не сказали и клад не зааминили! – вздыхал Хоропун.
– Ты, дурак, виноват – зачем ойкал? – злобно отвечал Демка. – Или тебя мамка в детстве не била за это? Вот и сглазил наше серебро. Мне Мавронья за каждый «ой» подзатыльник отвешивала – отучила. Молчать надо было!
– Это верно – молчать! – покаянно вздыхал Хоропун.
Что уж тут спорить?
Легче было думать, что они по небрежности упустили счастье, позволили серебру превратиться в гнилые листья, чем что все это был один морок и они, как два помешанных, ползали по земле и совали за пазуху всякий лесной мусор…
Два приятеля сидели на опушке, глядя, как сумежские девки водят первый в это лето хоровод. Девки светились от предвкушения летних игрищ, но оба ловца счастья смотрели на них, как на пни горелые. Всеми их мыслями владела вчерашняя неудача. Демка забыл свои сомнения – уж очень хорошо помнилось ощущение холода и тяжести серебра в руках. Хоропун, чучело, своими «ой» и болтовней сглазил клад, а ведь был уж в руках! За пазухой! Сейчас бы все Сумежье вокруг них толпилось, дивясь удаче. А теперь сидят, усталые, как черти, кости ломит, а в руках по-прежнему пусто. Да еще и Хоропуна домашние чуть не побили. Когда тот наконец собрался с силами выползти из кузницы и наткнулся на них, ведущих свою Пеструху и овец в стадо, Хриса и Агашка вдвоем на него напустились. У кого же это он, блудоум такой, ночевал, у какой зазорной бабы? От блудни на заре воротился, и не стыдно жене в глаза смотреть? И пошли, и пошли… Демка малодушно бросил приятеля и сбежал, радуясь, что у него такого хоть «счастья» нет. Помочь тут нечем: начни они рассказывать про клад, и ему веры будет не больше, чем Хоропуну. Лучше уж не срамиться.
С Егорьевым днем началась Зеленая Пятница – пять праздничных дней в честь наступившего лета. Назавтра отмечали Весенние Деды. С утра всякая семья ходила по могилки к своим дедам на кладбище близ Сумежья, и далеко разносились пронзительные вопли окликания покойных – чтобы на том свете услышали. Вечером мужчины собрались на опушке у бора Тризна. Развели костры, зарезали трех барашков, отнесли головы и ноги к ближайшим курганам, а мясо стали жарить. Сидели на расстеленных кошмах, передавали по кругу ковши пива. Пришел и Егорка-пастух: крепкий старик с дубленым лицом и седой бородищей кустом. При нем и здесь был батожок и две серые желтоглазые собаки; они так точно выполняли его приказы, отдаваемые взглядом, что казались продолжением его самого. Скотина, сегодня второй день выгнанная пастись, его присмотра не требовала: по его зову она к вечеру собиралась сама, и никакой лесной зверь ее трогал. Обычно пастух почетом не пользуется: на должность эту берут или подростков, или маломощных стариков, или каких увечных, или дурачков. Своего пастуха сумежане весьма ценили и уважали за особое умение договариваться с лесными хозяевами и сберегать стадо. Егорку никто не помнил молодым: даже нынешние старики застали его уже седобородым, семьи и родных у него никогда не было, в летнюю пору он жил в избенке на краю выгона. Считался в самых «знающих» людях в волости, и к нему приходили за помощью даже издалека, если в лесу пропадала скотина или люди.
– Как ты, Егорка, выучился так ловко скотину водить? – с завистью расспрашивали пастуха молодые мужики. – Сидишь тут себе, пиво пьешь, пирогом заедаешь, а коровы сами по себе гуляют.
– А вот так! – охотно рассказывал Егорка. – Семи лет я сиротой остался, в девять послали меня с пастухами. А коров тогда было людно в Сумежье – десятков пять или шесть. Два дня сходил со мной старый пастух, дядька Вертяй, а на третий послал меня одного. Мне боязно – как я один такое стадо уберегу, малец? Сижу, реву, что твоя корова. Глядь – идет из лесу седенький старичок. Спрашивает: чего ревешь? Я ему: боюсь, мол, коров не уберегу, меня вздуют. Он спрашивает: а хочешь пастухом быть? Хочу, говорю, чем же мне еще кормиться, сирота я. Ну, говорит, дай мне твой поясок. Дал я ему. Он его взял, пошептал над ним, мне назад дает. Вот, говорит, утром распускай – коровы разойдутся. Вечером затяни – сойдутся назад. А на ночь сымай. Он ушел, а мне любопытно: затянул поясок. Коровы из лесу ко мне бегом, как лоси, ломятся, чуть самого не затоптали. Так и делаю с тех пор.
– А где ж тот поясок?
– Да вот он! – Егорка показал на полураспущенный пояс поверх своего серого кожуха, волчьим мехом внутрь. – Берегу. Только такие пояски на одно лето даются, а чтобы давались, надо послужить… Зимой послужить…
Кому и как послужить – спрашивать не посмели.
Дед Овсей играл на гуслях и пел стари́ны про то, как в былые времена на землю Новгородскую делали набеги литовцы.
Там жило-было два Ли́вика,
Королевскиих да два племянника.
Они думали да думу крепкую,
Они хочут ехать во святую Русь,
Ай во батюшку да Великий Новгород,
К молодому князю Игорю Буеславичу,
Ай к ему да на почестный пир.
Ай приходят-то они к сво́ёму дядюшки,
Че́мбал ко́ролю земли литовские:
«Ах ты, дядюшка да наш Чембал-король,
Ай Чемба́л-король земли литовские!
Уж ты дай-ко нам теперь прощеньицо,
Ах ты дай-ко нам да бласловеньицо, —
Хочем ехать мы да во Святую Русь,
Ай во батюшку Великий Новгород,
Ай ко тому ко князю Игорю Буеславичу,
Ай к ему-то ехать на почестный пир»…[16]
Несмотря на предостережение дяди-короля, что, мол, «счастлив с Руси никто да не выезживал», отважные братья снаряжаются и едут, разоряют три села и берут в полон родную сестру князя Игоря с двухмесячным младенцем-сыном.
Как из да́леча-дале́ча, из чиста́ поля
Налетала мала птица, певчий жаворо́ночок,
А садился он ко князю во зеленый сад,
А в саду поет он выговариват:
«Ай ты, молодой князь Игорь Буеслаевич!
Ешь ты пьешь да прохлаждаешься,
Над собой ты ведь невзгодушки не ведаешь.
Во твою-то во Святую Русь
Ай приехало-то два поганыих два Ливика,
Королевскии да два племянника;
А полонили мла́ду полоненочку,
Ай твою-то родиму́ сестру
Со тыи́м младенцем двоюме́сячным,
Увезли-то ведь далече во чисто поле,
За быстру́ реку да за Смородину».
Ай закручинился тут князь да запечалился…
Попечалившись, князь собирает войско, отобрав самых лучших витязей, и велит им ждать, когда трижды прокричит черный ворон на сыром дубу.
А сам он обвернулся да серы́м волком,
Это начал он ведь по полю побегивать,