Мысль о хороших кунах Демку, жившего в вечной нужде, было прельстила, и он сделал шаг к гробу. Став возможной добычей, тот пугать перестал.

– А если он не пустой? – Демка снова замер. – Может, его, когда сронили, на кладбище везли? Может, там старушонка внутри какая? Ее куда?

– Куда? Да в воду! – хихикнул Хоропун. – На что нам невесть чья старушонка? Была б молодая…

– Тьфу на тебя! – Демка брезгливо обернулся.

– Да я ж не про то…

Они еще помолчали, осматривая свою находку и надеясь по виду понять, есть ли что внутри.

– Если там старушонка, я к ней не притронусь, – решил Демка. – Пусть ее черти гложут.

– Да может, там нет никого! А мы такую вещь богатую бросим! – Хоропун явно страдал от такой расточительности. – Давай глянем!

– Глянем?

– Ну, только крышку поднимем немножечко… тихонечко… одним глазком глянем, – уговаривал Хоропун, изнывая от любопытства и алчности. – Может, там нет никого!

– Иди глянь, коли тебе охота. – Демка насупился.

Искушение боролось в нем с настороженностью и здравым смыслом, коих он не был совсем уж лишен.

– Я бы… да я крышку не подыму. Она вон какая толстая да тяжелая. Это тебе только…

– Не нужна мне эта чертова крышка! – Демка передернул плечами и сплюнул. – Пойдем отсюда! Пусть кто потерял свою старушонку, тот и берет.

– Ну а если там нет никого! – почти завыл одолеваемый жадностью Хоропун. – Давай глянем! Если есть кто – оставим так.

Демка не ответил, но снова приблизился к гробу. Хорошая, добротная работа наводила на мысль о богатстве. У кого же из богачей кто-то в родне помер? Слухов таких, чтобы где-то видные люди творили поминки, до Сумежья не доходило, а туда, как в волостной погост, стекались все новости, и важные, и всякий бабий вздор. Демка же, любитель болтаться на людях – а чего у себя в избенке сидеть, с пауками? – всегда знал, где что творится.

Может, правда, у кого в дому старушонка только готовится богу душу отдать, а гроб ей сготовили заранее? Может, Тверьша или Чермен сейчас мечутся, для мамаши своей гроб потерянный ищут? Навести на след – уж куну-другую дадут.

Демку разбирало любопытство, понемногу отодвигая робость. Сам не заметил, как оказался возле гроба. Наклонился, прикоснулся к холодной твердой древесине – влажной, но не отсыревшей. По сему судя, домовина пробыла в воде не так уж долго.

Руки сами взялись за крышку и чуть приподняли. Если внутри кто-то есть, сейчас станет ясно…

Демка ждал волны трупной вони, но ее не было. Даже наоборот: вдруг повеяло неким духом, свежим и приятным, подумалось о каких-то цветах… Может, яблоневый цвет, хоть ему еще не время. Лежалого трупа там точно нет.

Взявшись обеими руками, Демка сдвинул крышку…

Одновременно вскрикнув, они с Хоропуном отскочили в разные стороны. Уговорили себя, что гроб пустой – и ошиблись.

– Ежкина касть! – просипел Хоропун.

В гробу лежало тело. Это оказалась вовсе не старушонка, а напротив, совсем молодая женщина… даже девка, судя по двум светлым косам. Оба мужика смотрели, завороженные. Демка сделал шаг снова к гробу.

– Эт-то к-кто ж т-такая? – заикаясь от изумления, выдавил Хоропун.

Демка отвечал только недоуменным молчанием. Любитель шататься зимой по супредкам, а в начале лета по гуляньям погостов и деревень, он считал, что знает всех красивых девок и молодых баб волости. Но это лицо он видел впервые – точеное, белое, прекрасное и пугающее, как… как те белые тонкие цветки, что вылезают еще среди последнего снега и служат знаком прихода лихорадок-повесенниц.

Кто это? Да если бы была где, хоть в дальней деревне, такая девка, неужто он бы о ней не услышал? Это ж какая красавица… лебедь белая… прямо царевна! Откуда царевне взяться в Великославльской волости, куда со времен княгини Ольги ни одна знатная особа не показывалась? Но как может простая девка иметь такое белое личико, такие золотые косы – длиной в половину тела… А платье! Демка только сейчас разглядел – из голубой парчи, в золотых цветах, по вороту шито жемчугом…

– В-вот тебе и старушонка… – прохрипел позади Хоропун, и Демка вздрогнул. – Откуда ж к нам такую принесло?

– С того света, вестимо, – шепотом ответил Демка, будто боялся разбудить красавицу.

– У нас в волости таких и нету.

– Откуда ж у нас? Это только у бояр… у князей каких…

– А перстни у нее какие – видел? – завистливо выдохнул Хоропун. – Ты глянь! Золотые! С каменьями!

Демка поглядел на руки покойницы, сложенные, как водится, на груди. И правда – на каждой руке по три золотых перстня с узорами, с зернью, с разноцветными камнями: красными, зелеными, лиловыми. С жемчугом…

– Да на один такой перстень можно новый двор поставить! – шептал Хоропун. – Скотины завести!

Весенние вечера коротки: вот только светило солнце, а потом вдруг тьма. Над берегом уплотнялись легкие сумерки, но казалось, загадочная красавица сама источает сияние. Ее перстни, золотые нити парчи на платье, жемчужное шитье ворота мерцали, перемигивались искрами. Такие перстни Демка видел только у Нежаты Нездинича, богатого боярина, чья семья издавна правила Великославльской волостью и собирала здесь дань для князя новгородского. Но появления на пустом озерном берегу мертвой боярышни в домовине это никак не объясняло.

– Вот бы хоть один такой перстенечек! – шепотом ныл за левым плечом Хоропун. – Хоть самый маленький! Подешевле какой!

– Ты что же, – говоря это, Демка не мог оторвать глаз от белых рук красавицы, – взять у нее хочешь?

– Да ей ведь уже не нужно! А нам бы… мы бы… ох и разживемся! Хозяйство завести… с холопами! Уже бы и работать не надо, а знай сиди отдыхай, меды распивай! Тестя пинком бы со двора проводил… да и Агашку за ним – я б тогда себе жену сыскал не ей чета! При таком-то богатстве!

Демка представил себя богатым – в новой хорошей одежде, на каком-то новом просторном дворе. И не работай, а знай ходи по гулянкам… Тогда бы девки от него носы воротить перестали…

– Что коли мы хоть один снимем? – шептал Хоропун. – Никто и не заметит. Кто знает, сколько их было у нее? Сколько такой перстень стоить может? Хоть вон тот, с жабиком^[6]?

– Да кто б его знал…

Демка придвинулся ближе, желая оценить если не стоимость перстней – что он в этом понимал? – то хотя бы тонкость работы. Такую красоту, может, только в Новгороде сделают. Они тут, с Ефремом, привыкшие ковать из серебра и лить из бронзы и меди простые перстеньки и заушницы, с таким не управятся. Даже и старый кузнец Деряга, кому Демка еще мальцом был отдан на выучку, не делал таких перстней.

Нестерпимо захотелось хоть в руках подержать, рассмотреть получше.

– Эх, я бы… мне бы… Давай снимем один! – Хоропун за плечом аж приплясывал на песке. – Мы поглядим только и назад отдадим… положим то есть.

– Н-нет… грех это… – Демка мотнул головой.

А глаза не желали расставаться с перстнями на тонких белых пальцах.

– Да какой же грех – посмотреть только! Греха ты боишься, ага! Никогда ты, Демка, грехов не боялся! Покойницы ты боишься, вот что!

– Я покойницы боюсь? – Демка сердито оглянулся.

– Ну а то ж! Не боялся бы – давно бы… Что она нам сделает – она же мертвая!

– Не боюсь я!

– А не боишься, чего же застыл?

– Грех это – мертвецов обирать!

– Эким ты праведником стал – хоть сажай тебя заместо отца Ефросина монашек упасать! Боязно тебе! Небось уже в портки напустил!

В досаде Демка сильным и быстрым движением врезал Хоропуну локтем в живот. Тот со сдавленным криком согнулся, а Демка шагнул к гробу. Наклонился, вглядываясь в мертвое лицо. Хороша дева, будто сладкий сон. И не скажешь, что мертвая – ни следа разложения. Ни темных кругов у глаз, ни пятен, ни даже восковой бледности. Белая кожа, румяные пухлые губки. Будь она живая, вот бы…

Когда Демка наклонился, цветочный запах даже усилился. Вот он откуда – у основания девичьих кос были вплетены пучки цветов – белых и желтых – совершенно свежих, какими они бывают, когда растут из земли. Даже увянуть не успели. Да когда же покойницу положили в этот гроб?

Как во сне, будто двигала им чужая воля, Демка протянул руку и слегка коснулся руки красавицы. Кожа ее была холодной как лед, развеивая морок, будто она жива и только спит. Она мертва, как кусок льда. Может, ее погребли среди зимы, вот и пролежала до весны, избежав тления, а теперь и правда весенними водами подмыло…

Грубые пальцы Демки коснулись перстня на указательном пальце покойницы – с голубым глазком бирюзы. Перстень тоже был холодным как лед – обжег, как раскаленный, но к ожогам Демке было не привыкать.

Двумя пальцами он взялся на перстень и потянул – просто проверить, сойдет ли…

Мертвая рука птицей взлетела над девичьей грудью и ответила Демке пощечину.

Звонкий удар ледяной руки оглушил – во всех смыслах. На щетинистой щеке Демки загорелось пятно боли, зазвенело в ушах. Демку отбросило от гроба, и он обнаружил себя сидящим на холодном влажном песке. Не очнулся толком, но понял – надо уносить ноги…

Глава 3

– М-мы того, как через лес бежали – я не помню, – сипло рассказывал Демка, сидя на полу в Куприяновой избе и то и дело вздрагивая и безотчетно крестясь. – Все м-мерещилось, она за нами бежит. А может, не она, а ч-ч-черти всякие.

– Трещало по лесу, в-выло! – подхватил из угла Хоропун. – Н-ноги подгибались!

– С-слыхал я, что, бывало, кости мертвые на посиделки к озорным девкам ходят. И что, мол, приходит покойник, коли его обидели чем… Но то байки! Я думал, болтовня бабья…

– Вспомнишь теперь, как сам обертуном рядился! – хмыкнул Куприян.

Он намекал на случай позапрошлой зимой, когда Демка с пятью-шестью молодыми приятелями явился на супредки в Барсуки. В этой деревне принято девкам зимой собираться в чьей-нибудь бане, что побольше, там и принимают приходящих в гости парней. Парни явились в берестяных личинах, дескать, угадайте, кто мы, орешков дадим. А пока девки гадали, у одной упало веретено. Наклонилась за ним – и увидела, что у неведомых гостей из-под кожухов висят волчьи хвосты… Визгу тогда было…

– Шутки шутками. А тут… – Демка коснулся щеки, где еще краснело на скуле уходящее под бороду широкое пятно, – все правда же! И не представить себе такого страха!

– Хе! – хмыкнул Куприян. – Мне-то не рассказывайте! Уж я-то видал такой страх, что у вас, шалопутов, от него бы и дух вон! В нашем ремесле… – он запнулся, – в том, бывшем, без отваги нельзя. Иначе чер… помощнички служить не станут, а самого тебя разорвут.

Устинья у себя за занавеской поморщилась и перекрестилась. Куприяну вспомнилось то время, когда он волховал и многих помощников имел, бесов невидимых. Чтобы заполучить их и держать в повиновении, волхву немалая храбрость требуется, в ней его сила и есть.

– До сих пор у меня тут, – Демка притронулся к щеке, – и огнем горит, и морозом веет. Внутри будто заледенело все.

– Это тебе в баню надо – отогреваться. А от меня чего хотите? – хмуро спросил Куприян.

Стоя перед ними, он уставил руки в бока, бросая вызов новой беде. Ясно было, почему эти двое, напуганные до дрожи и заикания неведомой покойницей, прибежали прямо к нему. О его былой колдовской силе вся волость знает: люди видят в нем того, кто способен бороться с нечистой силой. Но ох как не хотелось Куприяну возвращаться к старому!

– Ты бы как-нибудь… отшептал, что ли? – Демка поднял на него угрюмые и просительные глаза. – Чтобы отпустило… в то я сам весь ледяной. Куда ни гляну – везде она мне мерещится, и будто кожа с нее сползает, а под ней чернота…

– Ну а ты чего хотел, дуботолк! Это ж додуматься – мертвеца в гробу обокрасть! Ты нехристь, что ли, совсем?

– Да я не обокрасть! Посмотреть только…

– Ну вот ты ей и расскажи, как опять увидишь – хотел, мол, на тонкую работу подивиться! А красть – ни боже мой! Ты ж не такой!