Напряжение исчезает так же внезапно, как повисло в трубке. Я не сдерживаю ироничный вздох, и Артур негромко смеется в ответ. Он отличный мужик и хороший менеджер. Почти единственный мой друг. Если бы еще не вел себя как наседка и не учил жизни, было бы зашибись.

– Слушай, тебе правда надо браться за голову, – продолжает он, но уже аккуратнее, будто двигаясь по минному полю, потому что знает – меня в любой момент рванет, и я повешу трубку. – У всех бывают черные полосы, но это зашло слишком далеко. Похоже на манию. Если это из-за запястья…

– Это не из-за запястья.

Артур продолжает, не слушая меня.

– Может, свернемся ненадолго? Подлатаешь себя, потренируешься спокойно без давления. Я не хочу, чтобы второе место стало твоим лучшим достижением.

– Из-за статуса первого и твоего процента от возможных контрактов?

– Типа того, – с гулким смешком отвечает мне он.

Я не люблю подобную степень откровенности, но терплю иногда. От Артура и еще нескольких людей, которых можно пересчитать по пальцам одной руки. Все они часть моей команды и хотят для меня лучшего, поэтому я стискиваю зубы и вместо того, чтобы продолжать гавкаться, бросаю ему короткое «я в порядке».

– Тогда скоро увидимся, оставайся на связи, – просит он.

Я отключаю вызов, не ответив, смахиваю сообщение от младшего брата, который аплодирует очередной тупой видеонарезке, где меня выставляют законченным психом. Откидываюсь на сиденье, прикрываю глаза и пытаюсь заставить тело расслабиться, но бывает так, что не выходит – когда ты весь один большой спазм. Нервы натянуты, сердце долбится в ребра, а мозг давит на лоб. Мысли хаотично крутятся в голове, сталкиваются друг с другом, множатся.

Зациклился, плохо, имидж, скандал, далеко, мания, запястье…

***

Не могу усидеть на месте спокойно. Стучу пальцами по кожаной обивке до тех пор, пока не срываюсь и не лезу в интернет, чтобы по запросу на свою фамилию найти завирусившееся видео полета моей кроссовки. А сразу под ним выпуск какой-то спортивной программы, где за столом на фоне экрана с этим самым видео сидит целая куча ничего не добившихся в жизни умников: бывшие тренеры, травмированные на заре карьеры или на голову спортсмены, вообще хрен-пойми-кто.

«Ну, так может, все-таки нужно было раньше приходить в профессиональный теннис?» – умничает какой-то хрен с залысинами на голове. – «Федерер вон ракетку в руки взял в три с половиной года. Надаль, тот начал тренироваться, когда ему еще не было пяти лет. Де Виль попал в теннисную секцию во сколько… в семь? И лет до шестнадцати теннис не был для него приоритетом – он учился, играл в шахматы…»

Сука. Хочется спросить, чем ему мои шахматы насолили, но я лишь крепче сжимаю телефон. До побелевших пальцев.

«Хотите сказать, Алексу Де Вилю просто не хватает опыта?» – спрашивает усатый ведущий.

«А мне кажется, по этому чуваку психушка плачет», – вмешивается в разговор вышедший на пенсию теннисист, лучшим местом в карьере которого была лишь третья сотня в рейтинге – так сообщает на мой запрос Google.

Чуваку. Кто в наше время вообще говорит «чувак»? Если только ты не старпер, который пытается быть в теме.

Кровь по ощущениям будто закипает в жилах – тело горит. Я злюсь. Сильнее. В груди распаляется огонь. Пальцы чешутся. И снова хочется что-нибудь разбить, кого-нибудь ударить… Раньше подобные приступы сдерживать было невозможно. На память о них у меня остались мелкие шрамы на коленях и костяшках – лупил я себя ракеткой знатно. Сейчас, в двадцать семь, после долгой работы с психологом, стало проще, но иногда весь прогресс идет в жопу.

Когда заговаривает какой-то приглашенный эксперт с до хрена умным видом, я уже думаю, что меня вот-вот взорвет.

«Я не согласен с вами», – сообщает тот, потушив мой запал. – «Есть разница между тем, кто просто вечно ноет и кому не нравится все подряд, и тем, кто в порыве злости разбрасывает игрушки. Алекс Де Виль эксцентричен, гиперэмоционален…»

«И это еще мягко сказано…», – раздаются сальные комментарии, которые я пропускаю мимо, не зацикливаясь на них.

«Но вы не можете отрицать, что он крут. Он две минуты будет рассказывать об отстойном покрытии корта, а потом выйдет и порвет всех».

«Кроме Холлиуэлла», – смеется лысеющий ублюдок. И этот мерзкий звук бьет пульсом мне по ушам.

«Кроме него», – соглашается эксперт. – «Но я верю, что Алекс составит реальную конкуренцию Джеймсу, если сумеет взять под контроль эмоции и направить их в игру. Ему сейчас сколько… двадцать семь? У него еще есть время. В конце концов, он вторая ракетка мира. Кто, если не он?»

Когда автомобиль останавливается у Ritz-Carlton, я, убрав телефон в карман, с удовлетворением не замечаю папарацци у входа. Правда, это оказывается обманом зрения. Потому что, стоит выйти из автомобиля даже с накинутым капюшоном, и я слышу бесконечные щелчки фотокамер. Надеюсь, гребаным папарацци уготовано специальное место в аду.

Моему водителю приходится постараться, чтобы оградить меня от назойливого внимания, а охране пятизвездочного отеля – чтобы не пустить их на порог. Но я рад, что подобная опция в месте, где селится большинство ведущих спортсменов, существует.

На этом преимущества отеля заканчиваются, потому что я замечаю на экранах телевизоров в холле трансляцию той самой передачи, которую смотрел по дороге сюда. Как раз когда на замедленном повторе моя обувь летит в сторону зрительских трибун, я подкатываю чемодан к стойке ресепшена и передаю паспорт администратору. Та поправляет бейджик на теннисном поло, в которые тут в период проведения турниров выряжены все подряд. Улыбается мне, пока не переводит взгляд с моего лица, спрятанного под капюшоном, на телевизор. Хмурит брови. Прекрасно, очередная «тим-Холли»? Мне подсунут дохлую лягушку в кровать? Потому что такое уже бывало.

«Когда Алекс Де Виль уйдет на пенсию, книга правил станет вдвое толще», – с противным смехом выдает усатый ведущий, когда я получаю магнитный ключ от привычного люкса с видом на город. У Холлиуэлла, как показывали в его недавнем интервью, такой же, только он предпочитает Grand Hyatt.

И вот мозг на самом деле странная штука: иногда может перехватить контроль и управлять телом, как бы сильно ты не сопротивлялся. Потому что сейчас я изо всех сил стараюсь не думать о старой травме, но вся грязь за сегодня концентрируется в самом уязвимом месте, и привычная тупая боль в запястье резко становится пульсирующей. По ощущениям кость распирает изнутри, и она вот-вот прорвет кожу. Этого не случится, но телу сейчас невозможно доказать обратное. Поэтому я просто изо всех сил сжимаю кулак, чтобы не выдать себя.

Не спеша, хотя с удовольствием бы перешел на бег, подхожу к лифту, который, будто издеваясь, ползет вниз слишком медленно. Все еще не выдыхая, захожу внутрь, когда тот наконец останавливается. И уже судорожно жму кнопку нужного мне этажа, ожидая затянувшиеся несколько секунд, когда наконец створки сойдутся…

– Ой, черт! – слышу на чистом русском, и в последнюю секунду в лифт успевает заскочить девчонка. – Фух!

Она, прижимая к себе целую стопку упакованных в целлофан вещей из химчистки, смотрит на длинную ногу в коротких теннисных шортах, которую едва не прищемил лифт. А затем, убедившись, что та на месте, поднимает на меня голову, ослепляя яркой улыбкой, что раздражает до коликов в желудке.

– Я уже подумала, что мы уедем без моей ноги, – смеется она. Звонко, как детский ксилофон. У меня был такой, когда я еще подумывал стать не теннисистом, а музыкантом. Пока не осознал, что бить мячик об стену полезнее. Как минимум потому, что сможешь отмудохать ракеткой прикалывающегося над тобой соседа со двора. С палочками для игры на ксилофоне это сделать сложнее.

Хотя о чем я вообще?

Возвращаю ворвавшейся в лифт блондинке взгляд, полный злости, и та сразу смолкает, опускает голову. Нажав на кнопку своего этажа, отворачивается. К счастью. Видимо, решив, что я ее не понимаю. Но моя мама – бывшая русская легкоатлетка. Она даже на Олимпиаде выступала за СССР, а после вышла замуж за француза-отца. Я прекрасно владею несколькими языками и, взяв от мамы привычку, чаще всего ругаюсь на русском.

Молча наблюдаю за девчонкой и ее длинными обнаженными ногами, которыми та нервно пристукивает по полу. Медленно поднимаю взгляд вверх, ощупывая ее тело: подтянутая задница, белое теннисное поло, небольшая грудь под ним, судя по всему, в спортивном лифчике. Длинная шея, кукольное лицо и затянутые в высокий хвост светлые волосы. Без косметики, но милая. Обычно я не развлекаюсь с прислугой, чтобы избежать лишних скандалов, которых и без того хватает в моей жизни, но сегодняшний день настолько паршиво начался, что хочется хотя бы (за)кончить его красиво.

Я открываю рот, когда лифт останавливается на ее этаже, чтобы предложить прокатиться ко мне и на мне, но блондинка сама оборачивается. Она застывает на пороге – так, что створки не закроются, пока она не уйдет. Молодая совсем. Замечаю это только сейчас, потому что большую часть времени пялился на ее ноги. Надо будет на всякий случай проверить у нее документы…

– Мне жаль, что вы снова проиграли Джеймсу Холлиуэллу, – выдает вдруг на французском с явным акцентом, и член, только привстав в джинсах, падает замертво при упоминании соперника. – Я болела за вас.

Она еще и смотрит на меня щенячьим взглядом. Щеки красными пятнами идут – вообще не мое. Начавшийся паршиво день грозит закончиться феноменально хреново.

– Фанатка, значит? – спрашиваю по-русски, чем еще сильнее вгоняю девчонку в краску. – Так может, тебе автограф дать? Поднимай майку, распишусь на груди.

Я говорю это громко, злобно, спрятав руки в карманы и не скрывая раздражения, а та только выше задирает идеальные брови, будто не верит моим словам. Поджимает губы, что-то собирается мне в ответ сказать… Это длится долгие три секунды, которые я отсчитываю про себя, ненавидя все живое на планете Земля, потому что от боли в запястье зубы сводит. После девчонка разворачивается и размашистым шагом уносится от меня прочь. А я специально ей вдогонку кричу, чтобы забрала в моем номере одежду для химчистки, в которой должен буду появиться на спонсорском мероприятии.

И наконец, слава богам, в которых я не особо верю, створки съезжаются, оставляя меня одного. Больше не нужно держать лицо, и я утыкаюсь лбом в зеркальную стену сбоку. Лифт уносит меня вверх больше чем на двадцать этажей, а я только сейчас понимаю, что не точно, но, кажется, слышал от девчонки что-то вроде «пошел на хрен, тупой ты придурок» в ответ.

Хотя, возможно, это всего лишь игра моего воображения. Потому что такие скромные куколки из обслуживающего персонала, что млеют перед знаменитостями, к которым я себя не причисляю, просто физически не могут грязно ругаться.

*Открытый чемпионат Австралии по теннису – один из четырех турниров Большого шлема, ныне проводящийся в австралийском городе Мельбурн.

**Молодой человек, обычно подросток, задача которого состоит в том, чтобы быстро поймать мяч и отдать его игрокам или судьям.

***Игра слов, основанная на фамилиях персонажей De Vil и Hollywell. Devil (пер. с англ) – дьявол. Holy (пер. с англ) – святой.

Глава 2

Анна

Алекс. Чертов хрен. Де Виль.

В жизни красивее, чем на фотках, даже с темными, как и его кудри, кругами под глазами. И намного хуже, чем пишут о нем в интернете.

Я не верила слухам, потому что сама не раз становилась жертвой желтой прессы. Обо мне тоже всякое выдумывали, пусть в сравнении с гадостями в адрес Де Виля это и невинный детский лепет. Мы как Канье Уэст и Тейлор Свифт в мире скандалов: я от них неплохо уклоняюсь, а Де Виль их сам плодит. И сегодня он впутал меня в свое дерьмо.