– Алекс! Алекс, вы думаете за инцидентом стоит Холлиуэлл? – неожиданно доносится до меня вопрос. Удивляет, потому что Святошу обычно не обвиняют в обычных человеческих грехах.

– Без комментариев! – из ниоткуда перед охраной, отделяющей меня от возбужденной толпы, появляется Артур. Самое время, чтоб его.

– Алекс, вы верите в проклятие «второго номера»?

– Алекс, мы болеем за вас!

– Алекс, Алекс, Алекс…

Что-то странное творится сегодня со зрителями и папарацци. Когда мне прокладывают дорогу прямо сквозь толпу, они смеются, но не зло, свистят, но не освистывают, подбадривают и бросаются в меня не помидорами – на голову одному из охранников прилетает красный кружевной лифчик, предназначавшийся мне. Толпа хохочет.

– Как думаешь, Алекс, это подстроили фанаты Холлиуэлла, которые не хотят, чтобы ты выиграл еще один турнир Большого шлема? – надрывая связки, выкрикивает по-русски парень, забравшийся на плечи к другу, чтобы его заметили.

Скорее всего, он намекает на протесты, которые в прошлом году устроили во время Уимблдона. Против моего участия. Да, было дело после очередной стычки со зрителями. Я показал в камеру средний палец, когда перед важной подачей мне мешали, выкрикивая, что я лузер.

– Больше похоже на фанаток моего большого члена, – отшучиваюсь я, и парни взрываются смехом, пока другие ничего не понимают из-за языкового барьера. А жаль, был бы отличный заголовок. Впрочем, может быть, еще будет, если моя шутка попала на видео.

Пройдя буквально десять метров мы оказываемся в служебной зоне, куда не пускают посторонних. Артур, весь красный от злости, матерится на французском, не забывая вставлять его любимый заимствованный «факинг» везде, где можно.

– Переоденься, и можем уходить. Плевать на фотосессию, это скандал! Мы засудим их и…

– Не кипятись, а? – говорю Артуру, а сам направляюсь в противоположную от палатки сторону.

– Алекс, ты вообще куда? Совсем с ума сошел? – летит в спину.

Видимо, да. Потому что единственное, чего я сейчас хочу, – это поймать барби. Что я собираюсь сделать с ней после, сам не знаю. Сожрал бы и не подавился, но… с ней как будто хочется поиграть. Не отомстить, нет. Но заставить ее пожалеть о сучьих пакостях, которые она тут творит.

Я двигаюсь на инстинктах. Что-то тянет магнитом туда, в дрожащий полумрак, где последний раз видел ее. С каждым шагом ощущаю под кожей нарастающий жар, звуки вокруг затихают. Я, как дикий зверь, которого манит сладкий запах и зов крови. Поймать, растерзать, уничтожить… Но только собственными руками.

Двигаюсь вдоль стены. Не выхожу из тени, пока не натыкаюсь на девчонку. Довольно быстро, кстати – стоит почти на том же месте, где припечатал ее взглядом к стене. Вот она во всей красе ее чертовски соблазнительных ног, которые, как всегда, демонстрирует, чтобы все вокруг обливались слюной. Ищет того, кто бы клюнул? Вытащил в люди? Почему бы и нет – каждый добивается целей по-своему.

Уже делаю к ней шаг, когда слышу ее возмущенный тон.

– Не нужно указывать мне! – она оказывается не одна. Не сразу замечаю, что размахивает руками перед возрастным мужиком. Уже нашла себе папика? Вот это скорость.

Блондинка шагает в сторону, тот перехватывает ее за локоть, а я напрягаюсь. Собираюсь вмешаться, когда она, резко сорвавшись с места, летит к выходу с крыши. Как завороженный, следую за ней и перехватываю на полпути. Опасно близко от пусть и огороженного, но парапета, откуда открывается вид на ночной город.

– Что вы… – дергает рукой, в запястье которой я вцепился, пока не встречается со мной глазами. Тут же замирает и выдает уже по-русски: – Ты.

Потом опускает широко распахнутые глаза на поло и поджимает губы, сдавая себя с потрохами.

– Это очень детский проступок, – наклонившись, говорю с ней на ее, по всей видимости, родном языке.

– Я буду отрицать все под присягой, – вскинув подбородок, дерзко заявляет она, а сама едва не дрожит от страха (или это возмущение?) и заглядывает мне за спину. Надеется на спасение?

Хмыкнув, я надвигаюсь на нее, сокращаю расстояние между нами до минимума.

– Выпороть бы тебя, – говорю тише и уже на французском, потому что чертовски хреново думается, когда ее пухлые губы распахнуты, а горячее дыхание согревает мою шею и подбородок. Когда покалывают пальцы, которыми впиваюсь в ее кожу. Когда ее грудь вздымается на каждом вдохе и едва не касается испорченного поло… и когда все равно коротит.

– Вы, – опять «выкает» мне, – нарушаете мои личные границы. Даю вам шанс отступить, пока я не закричала. У вас могут быть проблемы посерьезнее обидной надписи на футболке, – в ее приятном, чуть хрипловатом голосе, совсем не подходящем кукольной внешности, слышна угроза. Я приподнимаю бровь одновременно с тем, как она открывает рот и…

– Алекс! Я тебя обыскался, какого хрена ты творишь? Переодевайся живо! – Артур слишком озабочен моим внешним видом, чтобы заметить, как прервал назревающую сцену. Сует мне в руки чистое поло, а на шум вслед за ним уже стекаются зрители. И дружок-старпер блондинки, имя которой я до сих пор…

– Анна! – строго зовет тот, метнув в меня острым взглядом.

– Значит, Анна… – шепчу я под нос.

И ее папик.

– Пап, я…

А нет, реально папа? Или у этого слова есть какие-то еще значения в русском языке?

– О, так ты знаком с мисс Филатовой? – наконец замечает Артур, соизволив оглядеться по сторонам.

Я хмурюсь, ожидая пояснений. А рядом уже суетятся подоспевшие важные шишки: кто-то обещает принести мне публичные извинения от лица компании, кто-то хвалит за невероятную стойкость, кто-то шутит, что имя Алекса Де Виля заранее гарантирует грандиозный скандал – не меньше. Но я вполуха слушаю Артура, который нашептывает на ухо, как положительно настроена ко мне сегодня толпа, до сих пор скандирующая мое имя, и что из этого нужно выжимать все. И параллельно наблюдаю, как с мисс Анной Филатовой, которая внезапно, к моему большому удивлению, оказалась не просто прислугой, ведут воодушевленные диалоги все те же представители Lacoste, которые желают ей спортивных успехов и надеются на будущее сотрудничество.

Теряюсь, сбавляю оборону и толком не понимаю, как вместе с ней же оказываюсь на лимонной ковровой дорожке для «нескольких снимков, пожалуйста», как умоляюще просит пресс-секретарь, на которую мне в любое другое время было бы плевать. Как мне было плевать на свежую футболку, которую мне пытался всучить Артур, поэтому я стою в том же испорченном поло рядом с барби, а моя рука сдавливает ее талию до тех пор, пока улыбка на ее лице не становится натянутой.

– Значит, мисс Филатова не только мелкая преступница, но и теннисистка?

«Золушка» большого тенниса – как назвал ее мужик из Lacoste. Что бы это ни значило.

– А мистер Куриные Ножки – грубиян и насильник? – она почти незаметно, но сильно, прямо под щелчками фотоаппаратов толкает меня локтем под ребра, чтобы я разжал пальцы. Мне многого стоит сохранить невозмутимое лицо, хотя этот бэкфист ощущается малоприятно.

Чем ей не угодили мои ноги, я не успеваю спросить. Как не успеваю пообещать, что она поплатится за то, что выкинула. Слишком она сладкая, чтобы оставить ее безнаказанной. Слишком много эмоций вызывает, чтобы я остался безразличным. Я хочу надкусить ее. Попробовать. Как следует посмаковать и…

Мои отнюдь не безобидные плотоядные мысли прерывает внезапно обрушившийся с неба дождь, который становится завершающим штрихом этого чертовски увлекательного вечера. Начинается паника. Все визжат. Журналисты прячут свои камеры, организаторы – оборудование. А я ловлю от Артура ветровку, которую тот бросает мне, и, развернув ее над головой, накрываю нас с барби. Увожу ее с крыши, пока другие прячутся под навесами. Отвлекаюсь на один долбаный миг, чтобы смахнуть с глаз намокшую челку, а мисс Филатова уже… пф-ф-ф. Исчезает. По волшебству, не иначе. Потому что оглядываясь вокруг, я не нахожу ни ее белобрысый хвост, ни длиннющие ноги.

От нее на полу остается только мокрая бейсболка, которую я подбираю. И правда чертова Золушка, чтоб ее…

Глава 6

Анна

Если хочешь добиться чего-то в профессиональном спорте – любом спорте – нужно пахать. Теннис только с виду для эстетов и богатеев, которые щеголяют в белом на травяных кортах. На самом же деле, чтобы побеждать в туре, ты должен быть сфокусирован на результате двадцать четыре на семь.

Я всегда считала себя фанатичкой. Ракетку взяла в руки, когда увидела по телевизору, как Мария Шарапова победила на Уимблдоне. Мне тогда было три. И когда я стала старше, уже не расставалась с мечтой однажды поднять над головой заветный чемпионский кубок. Для этого делала все, что от меня зависело – вкалывала на тренировках, не ныла вдали от семьи, слушала старших, никогда не сдавалась и не позволяла никаким посторонним мыслям отвлекать меня от цели.

Так было ровно до того момента, как чертов Де Виль наехал на меня в лифте. Но с этим еще можно было жить – на тренировке я лупила по мячу, представляя, что луплю по его самодовольной физиономии, и даже испытывала нечто вроде удовлетворения. Теперь же, после фееричного «выступления» на вечеринке Lacoste, даже фантазии о физической расправе над этим козлом не позволяют мне сосредоточиться на том, что действительно важно – на теннисе.

Я постоянно думаю о том, как глупо повела себя. Де Виль без сомнения заслужил щелчок по носу за свое поведение, но способ, каким я решила творить справедливость, по прошествии времени вызывает у меня самой большие вопросы. Чем я лучше его? Публично унизила человека. И пусть он, как всегда, мастерски вышел из щекотливого положения, оставшись на коне, вся эта ситуация не делает мне чести.

Закрываю глаза – и тут же в голову лезут мысли о нем. О том, как растерянно он выглядел на сцене, не понимая, из-за чего все на него пялятся. О том, как из его рта вылетали всякие гадости в мой адрес. О том, как он будто бы раздевал меня взглядом (что, скорее всего, ерунда и, возможно, мне только показалось). О том, как провокационно звучало в его исполнении «мисс Филатова». И как он закрыл меня от дождя своей ветровкой – поступок, который вообще не вяжется с образом хамоватого придурка, нарисованного моим воображением, и который он несколько раз оправдывал.

Какого черта?!

– Ань, ты сегодня вообще тренироваться собираешься? – Патрисия второй день пребывает в явном шоке от моего настроения. А что делать? Я сама от себя в шоке, но победить «дьявола», взявшего в плен мое сознание, я пока не в состоянии.

Сцепив зубы, чтобы не огрызнуться на тренера, я заканчиваю с растяжкой и делаю несколько подходов в планке. Стою до тех пор, пока мышцы пресса и плечи не начинает сводить. Но даже через этот физический дискомфорт, который по задумке должен вытеснить из моей памяти Де Виля, в мозг пробирается его нахальная усмешка.

– Хватит, – строго говорит тренер. И на ее словах я просто падаю на пол, утыкаясь лбом в бархатистую поверхность коврика. – Я не знаю, что с тобой происходит, но это надо прекратить. Я не пойму, у тебя запоздалый пубертат?

Вот за что я люблю Патрисию, так это за ее нежелание лицемерить. Она всегда все высказывает мне в лицо. Правда, будем откровенны, до этого момента я не так часто давала ей поводы быть мною недовольной в плане тренировок.

Я же машина. Железная девочка. Золушка, которая своим трудом пробивала себе путь к успеху. И все это слить из-за Де Виля? Да хрен ему!

– Так, Ань. До матча еще есть время. Пообедай и попробуй поспать. На арену поедем через полтора часа, – говорит Патрисия, поглядывая на часы. – Твой отец очень хотел сопровождать тебя, но я сказала, чтобы до матча тебя не беспокоил. Надеюсь, ты это оценишь.

– Спасибо, – говорю я искренне.

Мы обе понимаем, что отец сразу поймет, что со мной что-то не так и поднимет панику. Это никому из нас не нужно.