Бытовало и такое мнение, что Джоселин посмела перечить мужу и поплатилась за это. «Его отец был таким, знаете ли. Не выносил ни малейшего возражения. Если он объявлял: „Завтра будет дождь“, упаси вас бог говорить, что будет ясно. Это приводило его в дикую ярость».

Или так: Хью обозвал Джоселин гордячкой и заявил, что больше не собирается с этим мириться. Он ходил кругами целых три года, но, черт побери, пора менять фигуры танца!

Разумеется, Джоселин была гордячкой. Клан признавал это. Да и какая женщина не носила бы гордо эдакую корону золотисто-рыжих волос? Но разве это извиняло мужа, распахнувшего перед новобрачной дверь своего дома и холодно предложившего ей убираться вместе с чертовым высокомерием туда, где ему самое место?

Дарки не признавали этих бредовых небылиц. Хью вовсе не виноват. Джоселин призналась ему, что страдает клептоманией. Такое встречалось в ее семействе. Пятиюродная кузина ее матери была ужасной клептоманкой. Хью подумал о благополучии будущих поколений. А что еще ему оставалось делать?

Встречались и более мрачные догадки.

Небылицы распространялись и служили поводом для насмешек, но мало кто верил, что в них есть хоть толика правды. Большинство подозревало, что печать на нежные розовые уста Джоселин наложила тайна куда более страшная, нежели глупая ссора из-за кошки или неграмотной речи. Несомненно, она что-то обнаружила. Но что?

Должно быть, она нашла любовное письмо, которое Хью написала другая женщина, и обезумела от ревности. Между прочим, прабабка Джоселин была испанкой из Вест-Индии. Испанская кровь, это вам не кот наплакал. Все экстравагантные выходки представителей ее ветви приписывались влиянию крови испанской прабабки, которую взял в жены капитан Алек Пенхоллоу. Она умерла, родив, к счастью, только одного сына. Зато у этого сына было восемь детей. И все до единого безнадежны. Слишком страстно относились к жизни. Что бы ни делали, все получалось стократ горячее, чем у любого другого.

Письмо? Глупости! Здесь явно что-то похуже. Джоселин узнала, что у Хью уже есть жена. Те годы на западе – Хью никогда не рассказывал о них. Но в конце концов не выдержал и признался.

Ничего подобного. Хотя тот ребенок из гавани… Определенно, его отец кто-то из Дарков. Возможно, Хью…

Естественно, разразился скандал, причем из ряда вон выходящий. Старожилы, всегда утверждавшие, что в Серебряной бухте ничего подобного произойти не может, были глубоко подавлены. В Роуз-Ривер случился пожар, в Трех Холмах – побег любовников. Даже в Индиан-Спрингс несколько лет назад произошло убийство. Но в Серебряной бухте? Здесь ничего такого не бывало. И вот стряслось, словно в отместку.

И подумать только, что подобный номер выкинула Джоселин! Ладно бы ее пустоголовая сестрица Милли – от этой ничего иного и не ожидали, и ей, чего греха таить, легко бы все простилось. Но никто и мысли не допускал, что на такое способна благоразумная Джоселин. Поэтому как раз ее простить не могли. Хотя самой Джоселин, похоже, было безразлично, простят ее или нет. Никакие мольбы ни на дюйм не сдвинули ее с занятой позиции.

– Вся в отца… Он был таким же, помните? – рыдала миссис Клиффорд Пенхоллоу. – Никогда не менял своих решений.

– Однако Джоселин свое изменила. В тот вечер, в Тривуфе, – возражали ей. – Что произошло, Мэвис? Тебе, ее матери, это должно быть точно известно.

– Откуда я могу знать, если она мне ничего не говорит? – огрызалась миссис Клиффорд. – Никто из вас и представить себе не может, как она упряма. Просто сказала, что не вернется к Хью, и все. Даже обручальное кольцо носить не будет. – Последнее обстоятельство особенно удручало миссис Клиффорд. – Никогда не встречала большей упрямицы.

– И как нам теперь ее называть? – причитал клан. – Она ведь стала миссис Дарк. Это изменить невозможно.

На острове Принца Эдуарда^[3], где за шестьдесят лет случился лишь один развод, и впрямь ничто не могло этого изменить. Никому и в голову не приходило, что Хью и Джоселин посмеют развестись. Дарки и Пенхоллоу, все до одного, умерли бы от такого позора.

Лет через десять волнения и толки вокруг таинственной истории сами собой сошли на нет, и лишь особенно упорные продолжали гадать, не появится ли с запада мифическая жена Хью. Все прочие приняли сложившееся положение дел как неизменное и непреложное. Люди и думать забыли о том давнем происшествии и возвращались к нему мыслями лишь в тех редких случаях, когда жизнь сводила Хью и Джоселин под одним кровом. Тогда бесплодные гадания возобновлялись.

Хью был красив и к своим тридцати пяти годам стал намного интереснее того тощего, долговязого парня, каким был в двадцать пять лет. Один взгляд на него наполнял уверенностью, что этому полному сил, крепкому мужчине все по плечу.

Он продолжал жить в Тривуфе со старой теткой, которая вела его дом, и окрестные фермеры признавали в нем человека с большим будущим. Поговаривали даже, что консерваторы намерены выдвинуть Хью своим кандидатом на следующих выборах в местный парламент.

Но горечь, плескавшаяся в его глазах, выдавала, что Хью потерпел в жизни поражение. С той таинственной брачной ночи никто не слышал его смеха.

Теперь он окинул Джоселин коротким жадным взглядом, на миг остановившись в дверях. Он не видел свою нареченную долгое время. Ее красота не потускнела за прошедшие безрадостные годы. Густая грива волос, уложенных вокруг головы пламенным протестом против модных стрижек, казалась еще прекраснее, чем прежде.

Джоселин оставила позади свой расцвет – ее щеки поблекли. Но шея, которую однажды он целовал так нежно и страстно, была столь же изящна и сохраняла оттенок слоновой кости. Чудесные глаза, менявшие свой цвет с голубого на зеленый или серый в зависимости от настроения, все так же изливали сияние – влекущие, дерзкие и живые, как десять лет назад, когда она смотрела на него в Тривуфе.

Хью сжал кулаки и стиснул губы. Хитрый лис Стэнтон Гранди уставился на него – вечно все глазели на Хью. Супруг, отвергнутый в брачную ночь. Муж, от которого жена бежала без оглядки, в ужасе или из протеста, три мили по темной, пустынной дороге. Ладно, пусть пялятся и гадают. Только он и Джоселин знают правду – трагическую, абсурдную правду, разъединившую их.

Джоселин увидела Хью, когда он вошел в комнату. Он выглядел старше, но на макушке, как и раньше, торчала непослушная прядь темных волос. Джоселин невольно поймала себя на желании пригладить ее.

Кейт Мьюир, кокетничая, уселась рядом с Хью. Джоселин всегда ненавидела и презирала Кейт Мьюир, урожденную Дарк. Раньше та была уродливой, смуглой низкорослой девицей, а теперь стала вдовой, такой же уродливой, смуглой и низкорослой, но чрезвычайно богатой – денег у нее было значительно больше, чем ей требовалось. Кейт имела полное право выскочить замуж ради денег, презрительно размышляла Джоселин, однако не имела права сидеть вот так рядом с Хью и пожирать его глазами. Ей донесли, что Кейт однажды сказала: «Я всегда говорила Хью, что из нее не выйдет хорошей жены».

Джоселин вздрогнула и стиснула на коленях изящные руки, свободные от обручального кольца. Ни раньше, ни теперь она не сожалела о сделанном десять лет назад. Она не могла поступить иначе, только не она, Джоселин Пенхоллоу, в чьих жилах текла толика гордой испанской крови. Но она постоянно чувствовала свою отстраненность от жизни, и с годами это чувство лишь усугубилось. Ей казалось, что все вокруг совершается без ее участия. Она научилась улыбаться, как королева, одними губами, но не глазами.

Увидев свое отражение в оконном стекле рядом с Гаей Пенхоллоу, она вдруг осознала, что постарела. Гая, несущая свою юность, будто золотую розу, была так счастлива, так лучезарна, словно внутри ее полыхало пламя. Джоселин против воли ощутила укол зависти.

Все эти десять лет она не завидовала никому, поддерживаемая восторгом самоотречения и пылом удивительной, духовной, священной страсти. Но сейчас похолодела от странной пустоты внутри, словно ей подрезали крылья. Холод изумления и страха охватил ее.

Напрасно она пришла на этот глупый прием. Ее не интересовал старый кувшин Дарков, столь желанный для матери и тети Рейчел. Она бы не пошла сюда, если бы знала, что встретит здесь Хью. А кто ожидал, что он придет? Разумеется, ему не нужен кувшин. В противном случае она бы презирала его. Без сомнения, ему просто пришлось сопровождать мать и сестру, миссис Джим Трент. Обе сердито уставились на Джоселин. Золовки, миссис Пенни Дарк и миссис Палмер Дарк, сделали вид, что не заметили ее.

Джоселин знала, что все они ее ненавидят. Ладно, это не важно. В конце концов, разве можно их винить, учитывая тот урон, который она нанесла репутации семейства? «Не важно, – рассеянно подумала Джоселин, – а что же важно?»

Она взглянула на Лоусона Дарка, с крестом Виктории на груди, полученным под Амьеном. Парализованный после того, как десять лет назад рядом с ним разорвался снаряд, Лоусон сидел в инвалидном кресле позади Стэнтона Гранди. Взглянув на жену Лоусона, Наоми, на ее терпеливое, измученное лицо и темные, запавшие глаза, в которых все еще горел огонь надежды, поддерживая жизненные силы, Джоселин изумилась, поняв, что завидует этой женщине.

Хотя чему тут завидовать, если муж, вернувшись с войны, не узнал Наоми и не узнаёт до сих пор? Все прочее сохранилось в его памяти, а вот ту, на ком он женился за несколько недель до отправки на фронт, Лоусон начисто забыл. Джоселин знала: Наоми живет надеждой, что однажды Лоусон вспомнит ее. А пока она заботилась о муже и боготворила его. Лоусон видел в ней превосходную сиделку, но воспоминания о внезапно вспыхнувшей любви и коротком медовом месяце его покинули.

И все-таки Джоселин завидовала Наоми. У той было хотя бы это. Жизнь не стала для нее пустой чашей, какое бы горькое варево в ней ни кипело.

Даже бедной миссис Фостер Дарк было ради чего жить. Хэппи Дарк сбежал из дому много лет назад, оставив записку: «Мама, я когда-нибудь вернусь». Миссис Фостер никогда не запирала дверей на ночь: вдруг сын явится? И все знали, что она оставляет на столе ужин для него. Никто не верил, что Хэппи вернется. Юный мерзавец, несомненно, был давно мертв, и слава богу! Но надежда поддерживала миссис Фостер, и Джоселин завидовала ей!

Она посмотрела на Мюррея Дарка, который пожирал глазами Тору Дарк и довольствовался единственным ответным взглядом. Этот взгляд, брошенный издали, долгий и глубокий, он предпочитал поцелую любой другой женщины.

Неудивительно, что он любит Тору. Она из тех женщин, которых мужчина не может не любить, если только он не Крис Дарк, охладевший к жене через шесть недель после свадьбы. Впрочем, не было и женщины, которой бы не нравилась Тора. Одним своим появлением Тора делала всех счастливее. Она светилась жизнью, словно рассеивающая мрак безнадежности свеча.

Ее лицо излучало очарование, не будучи красивым. Поразительное лицо: угловатое, с широко расставленными миндалевидными глазами, изящным изгибом губ. Она очень мило одевалась. Волосы необычного темно-каштанового оттенка аккуратно расчесывала на пробор и собирала в узел на макушке. В ушах ее каплями молока поблескивали жемчужные сережки.

Какой чудесной женой она могла стать Мюррею, если бы презренный Крис соблаговолил умереть. Прошлой зимой он подхватил двухстороннюю пневмонию, и все были уверены, что ему конец. Но он выжил, без сомнения благодаря заботливому уходу верной Торы. А вот Мэтью Пенхоллоу из Трех Холмов, которого все любили, в ком отчаянно нуждалась семья, умер от пневмонии. Еще одно доказательство того, сколь несправедлива судьба.

Полин Дарк отсутствовала. Любит ли она Хью до сих пор? Полин так и не вышла замуж. Сколько же в жизни путаницы! Вот они сидят здесь рядами, ожидая Амброзин Уинкворт с кувшином, ради которого готовы порвать друг друга на части. Поистине мир безумен.